Моя любовь была беззаконна, то есть, воистину свободна
Пока убеленные сединами критики размышляют, что же, собственно, такое эта пьеса, племя младое, незнакомое, приняло на вооружение ее логотип “Паучок” с его оголтелым гедонизмом, и сходу принялось воплощать его в жизнь. Загляните в интернет! Там этих “паучков” вагон и маленькая тележка. На майках и трусах, на очках и презервативах. Даешь сладкую жизнь без оглядки на обветшавшие заповеди строителей коммунизма! (Они же, кстати, — Моисеевы). Как там? Не убий, не укради, не прелюбодействуй, не пожелай жены ближнего своего и так далее. Некая “продвинутая” девица продает себя на вебсайте: “Я — паучок!” Живу в городе Ереване, где и сплела свою паутину”.
 |
Добро пожаловать в Ереван, мужики! Кто сказал, что паучок — это обязательно мужчина? У нас — равноправие! Высасывать до пустой оболочки не только потенцию, но и содержимое карманов, и, что хуже всего, душу, женщины умеют не хуже вас. Но Таск, человек уже не первой молодости, предпочитает классические образцы. Его пьесу можно, при некотором усилии, счесть римейком пушкинского “Каменного гостя” вкупе с мольеровским “Дон Жуаном”. Если, конечно, не обращать внимание на перлы вроде: “Наша девственность, как мина замедленного действия, три года тикала, где бы судьба ни сводила нас”; или: “Женщина прозрачна, как стекло. Но стекло не простое. В нем можно увидеть свое прошлое и свое будущее”.
Разница, конечно, не только в этом, но и в побудительных причинах, сделавших удовлетворение любовной страсти главным содержание жизни индивида. Если для мольеровского героя главная прелесть любви в бесконечных сменах партнерш, для пушкинского — наивная вера, что донна Анна и есть его последняя и настоящая любовь (жаль, Командор не вовремя явился), то для героя Таска стимулом является месть. Его первая любовь ушла из студенческого шалаша в неизвестном направлении, не попрощавшись и не сказав худого слова. Какой мужчина перенесет такое оскорбление? Ах, ты со мной так?! Все вы, бабы, такие! Я вас всех видел в гробу в белых тапочках — в таком ключе или приблизительно, размышлял герой, объявив вендетту лучшей половине рода человеческого.
Годы между тем, шли. Наш герой малость поостыл в своем реванше и нашел удовольствие в самом процессе, доводя приемы оного до немыслимого совершенства. Он, например, на пари, завязывает роман за 40 секунд между двумя остановками метро. Попробуйте вы!
 |
Режиссеру Славе Степнову этого показалось мало, и он одел фабулу пьесы в новую одежку. Паучок, оказывается, пишет пьесу о собственной жизни. Для большей достоверности ему нужно как можно глубже залезть в темные закоулки собственной души. А иначе — какая правда искусства? Спектакль — это и есть его пьеса. Постучит на машинке — и тут же оживают персонажи. Пьеса в пьесе — прием не новый, но все же в какой-то мере разнообразящий двухчасовый монолог героя. Я забыла сказать, что “Паучок” — это моноспектакль, в котором реально существует только герой. Все женские персонажи вызваны из памяти игрой его воображения. Их пять: Вера, Света, Зоя, Тамара, Тоша. Они все очень разные, и всех их играет одна актриса — Инна Есилевская. Очень хорошо играет. Удачный режиссерский ход: во-первых, экономия скромных средств театра, во-вторых возможность для актрисы блеснуть различными гранями дарования. Молодая актриса Лиза Каймин играет три роли: Лору (ту самую первую любовь) в юности, через пятнадцать лет и — ее 15-летнюю дочь Тину.
Справедливости ради нужно заметить, что пишмашинка упоминается и в сценарии, но как бы мимоходом. И там герой пишет не пьесу, а роман — дьявольская разница, как сказал по другому поводу Александр Сергеевич. В спектакле Степнова портативная кремово-голубая машинка выдвинута на авансцену и является главным нематериальным действующим лицом. (Могу побожиться, что это “Консул”. Может быть, даже мой собственный, кому-то когда-то подаренный). Таким образом, тема творчества и его соотношения с жизнью выступают на передний план. “Твоя пишущая машинка, как гвозди в гроб: “Конец, конец, конец”, — говорит Лора.
В конце концов, границы между реальностью и пьесой стираются, и уже сам герой не помнит, где его жизнь, а где его фантазии. Но он неизменно озабочен легализацией своего распутства. Придания ему так сказать естественного, природного обоснования:
“А высасываю… ну так что ж? Разве земля истощается оттого, что дерево тянет почвенные соки? Женщина — та же земля. Отдаваться — отдавать — не в этом ли ее предназначение? В любви не бывает жертв. Это называется как-то иначе... Пляска смерти. Шутовской хоровод”.
О смерти герой вовремя подумал. Правда, он имел в виду не свою смерть, но как-то так получилось, что накликал свою. Запутавшись в прошлом и настоящем, в реальности и фантазиях, он изнасиловал свою пятнадцатилетнюю дочь, которую ему подсунула любящая мамаша, “чтобы он сделал из нее женщину”. Кому же доверить родное дитятко, как не специалисту по этой части! Изнасилование — это конечно сильно сказано. Все было по обоюдному страстному согласию, хотя наш герой не до конца был убежден, с кем он спит: с мамой или с их общей дочкой. Дочку этот вопрос не волновал: она оказалась вполне современной девицей, лишенной всяких комплексов: “Ну, трахнул ты меня, большое дело!” М-м-да. Такова сегодняшняя российская се-ля-ви. Римская империя времени упадка — детский садик для пенсионеров в сравнении с ней.
Мама тоже оказалась не дура... У нее был свой план мести бывшему любовнику: подстроив изнасилование их общей дочери, она подала на него в суд..
Паучок не стал дожидаться, пока за ним придут. Он решил поставить точку. Вернее, сразу две точки: на дочке и на себе. Закончить пьесу эффектно. Для этой цели и купил “Рэндалл” пятого калибра. Патроны фирмы “Магсейф”.
Умная Тина сразу догадалась: “По-твоему литература выше человеческой жизни?” — со слабой надеждой спросила она папу. На что он честно ответил: “Я не знаю, где начинается одно и кончается другое”. Это были его последние слова, но она уже их не услышала.
В монологической пьесе выбор актера на главную роль определяет удачу, или неудачу постановки. В киевском театре “Браво” роль Паучка сыграл молодой режиссер спектакля Андрей Лелюх, который был значительно моложе своего героя и у которого не было достаточно ни жизненного ни режиссерского опыта. Степнов предложил роль Паучка Сергею Граббе, и это было точное попадание. С воспаленным взглядом сильно облысевший, порядком потасканный, но харизматический Граббе (кстати очень похожий на Сергея Довлатова) как нельзя более точно соответствовал рефлектирующему, сексуальному философу-маньяку. Ему даже удалось кое-где вытащить из текста панический ужас своего героя перед разверзшейся бездной. При полном отсутствии грима, в обстановке, когда герои, садясь на край сцены, оказываются чуть ли на коленях у зрителей, заметить фальшь проще простого. На премьере Граббе чувствовал себя несколько скованно и недостаточно вжился в свою огромную роль, но уже через два-три спектакля он уже оказался в состоянии передать ее нюансы. Единственное, что хотелось бы пожелать: чтобы актер в сокровенных местах исповеди, требующей шепота, все-таки доносил текст до публики.
Добавить комментарий