Паром

Сознание вытеснило воду. Или наоборот, вода отступила, и сознание вернулось в пространство, принадлежавшее когда-то ему по праву. Когда-то — целую жизнь назад.

Короче говоря, я очнулся, извергнув из себя литров десять. Субъективно, конечно.

— Живой? — спросил кто-то и вытащил из-под моего живота коленку.

Отвечать я счел необязательным. Вместо этого свернулся калачиком и попытался отрубиться. Однако меня растормошили и привели в сидячее положение. Зрение сфокусировалось на молодом доброжелательном лице. Человек в белой куртке посуетился, пошуровал в сумке, висящей на руле велосипеда. Тот стоял, опершись на клонящееся к воде дерево, почти съехав в речку.

— Антон меня зовут, — сказал человек. Подумав, зачем-то повторил: — Антон. Да. А тебя?

С первого раза ответить не получилось. Я откашлялся и попробовал еще раз:

— Кирилл.

— Хорошо. Кирилл, — он протянул мне тряпицу. — Пошли, тут хижина рядом.

Медленно шагая, одной рукой он вел рядом с собой велосипед. Тропинок здесь не было. Удочек у него тоже не было. Что он делал на этом берегу, непривычно поросшем густым лесом — загадка.

Вытирая лицо, я заковылял следом.

Мы сидели в просторном, добротно сколоченном домике. Было видно, что ставлен он давно, но на совесть и простоит еще десятки лет. Антон раскочегарил небольшую печурку, поставил чайник, и сейчас мы хлебали травяной чай. Вкуса я не чувствовал. Я сжимал в руках старую жестяную кружку, смотрел в спокойное лицо моего спасителя и думал, как бы он поступил, если б знал, что я убил всю свою семью? И Маринку, и детей? Спас бы он меня?

Спас бы. По доброй круглой роже видно.

— Это где же мы? — спросил я.

— Ну как сказать. На острове. Почти в самом устье Оби.

— До Салехарда далеко?

— Километров пятьдесят.

Я недоверчиво уставился на него. Пятьдесят километров? Не мог я выжить. Даже летом. Но он все смотрел на меня мудрыми карими глазами, и почудилось, все он знает — и как я оказался в реке, и почему.

— Ты-то что здесь делаешь? — спросил я.

— Да вот, на пароме приехал.

— Сроду здесь паромов не ходило. В пароходстве служу, знаю.

Служил, вернее.

— Не ходило, — кивает. — Отогрелся? Пойдем, покажу кой-чего.

— Не хочу я. Устал.

— Пойдем, пойдем. Это важно.

Он вышел из хижины и первым делом ухватился за руль велосипеда. Вздохнув, я снова поплелся за ним. Время от времени оборачиваясь на меня, Антон ломился прямо в заросли ивняка. Железяку свою он тащил без особых видимых усилий.

Псих он, по-моему. Зачем ему на острове без дорог велосипед?

Мы шли минут пять, не больше, но за это время зашли в такую чащу, что казалось, находимся в центре тайги, а не в двух шагах от Оби. Вдруг деревья как-то сразу расступились, и я увидел маленькое озерцо, диаметром метров тридцать, не больше, совершенно круглое. Антон махнул мне, устраиваясь рядом с водой. Я сел рядом.

Вокруг шелестела трава, трещали кузнечики. Водомерки деловито сновали по поверхности озера. Какая-то птица выводила по ту сторону замысловатую трель, потом стихла. По воде то и дело ходили разводы — рыба здесь водилась.

Ничего не происходило.

Я уже потерял счет времени, когда Антон, наконец, зашевелился. Ничего не говоря, вздохнул, взялся за велосипед и покатил его прочь от озера. Вскоре мы вышли к хижине.

На следующий день, сразу же после завтрака — мой спаситель наделал бутербродов, извиняясь, что готовить не умеет — он снова увлек меня к этому озерцу. Сначала я порывался спрашивать Антона, зачем мы сюда ходим, что мы здесь делаем, но потом подумал — какая разница? Куда мне спешить? Детей все равно не вернешь, а Маринка меня теперь ненавидит. Если я останусь здесь навсегда, всем будет только проще.

Мне понравилось ходить к озеру. Здесь на меня накатывал покой. Деревья, странные, невиданные, что-то среднее между тополями и кипарисами, обступали его ровным кольцом. Их зазубренные листочки шелестели на ветру, то и дело падая в воду.

Очередное утро встретило меня стуком топора. Вывалившись на свежий воздух, я обнаружил Антона за обтесыванием старого бревна.

— Пристань надо, — объяснил он.

— Зачем здесь пристань? — спрашиваю. — Лодка у тебя есть, чтоль.

— Не. Лодки нету. Для парома.

— Не ходят здесь паромы.

— Не ходят, — кивает. — Но пристань все равно нужна.

Я с сомнением осмотрел корягу, которую Антон хотел превратить во что-то осмысленное. Нарочно, чтоль, поразлапистее выбрал?

— Там, — говорю, — деревья растут, ровные. Срубить парочку, будет тебе готовая пристань.

— Нет, нет. Рубить нельзя. Там поваленные есть. А обровнять их — дело нехитрое.

Понятно. Зеленый псих. Ну, как скажет, спорить не буду.

Попросив еще один топор, я пошел в лес. Заблудиться не боялся, остров, как выяснилось, был совсем небольшой. Через несколько минут впереди меж деревьев замаячил просвет, видимо, то самое озерцо. Решив немного посидеть у воды, я пошел к нему.

Но это было не озеро.

На небольшой прогалине возвышался холм, примерно мне по пояс. На его вершине стоял крест. Странный, ветвистый, с множеством в разные стороны торчащих поперечных палочек. Под крестом я заметил вкопанную дощечку с надписью:

«Только две вещи меняются, не меняясь».

— Ерунда какая-то, — пробормотал я вслух.

— Нет, — тихо сказал Антон за моей спиной. — Не ерунда.

Я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Он подкрался совершенно бесшумно.

Естественно, велосипед он притащил с собой.

— И что это за вещи?

— Не могу сказать, — покачал он головой.

Мне показалось, что в его устах это совсем не то же самое, что «не знаю», но я не стал докапываться.

— Чья это могила?

— Старого смотрителя острова.

Присмотревшись, я понял, что земля еще свежая. Холм был насыпан совсем недавно.

— Это ты его похоронил?

Антон кивнул.

— Такая у меня работа.

— Могильщик?

Я тут же пожалел о вырвавшемся слове, но он, кажется, не обиделся. Покачал головой.

— Быть в нужном месте в нужное время. Там ель сломало, — он махнул рукой в сторону, — поможешь довезти?

Я, естественно, помог. Это оказалось несложным — почти всю тяжесть взял на себя чудо-велосипед. Антон вел его по лесу, умудряясь как-то вертеть рулем, меж рогов которого лежал ствол, а я лишь поддерживал сзади.

Больше я не мог найти той могилы. Сколько ни искал.

Этой ночью меня разбудил рев моторной лодки. Антон уже был на ногах, но выходить не спешил, зажег керосиновую лампу, вглядывался в окно. К домику от недостроенной пристани шли двое.

— А, это Врун, — сказал Антон. — Кто это с ним?

— Врун?

— Прозвище у него такое.

В хижину вломился огромный бородач и тут же отрывисто заорал:

— Антон! Обалдеть! А ты чего здесь?.. А где смотритель?.. — он посмотрел на меня: — А, вот как... Ох ты ж блин... — он замешкался, но в следующую секунду протянул мне раскидистую пятерню: — Варуна я! Сокращенно Врун! Будем знакомы!

— Кирилл, — промямлил я, но он уже опять кричал на Антона:

— Антоша! Что мне делать, а?! Человечка видишь? Надо к деревьям его! Очень надо!

Человечек, действительно невысокого роста, не проявлял ровно никакого интереса к происходящему. Он сполз на корточки и сидел в уголке, повесив голову.

— До утра это не может подождать? — спокойно спросил Антон.

— Антош, может, конечно, может! У тебя фонарь есть?

— Есть, есть.

К моему удивлению, Антон улыбался.

Я, естественно, увязался за ними. Мне было интересно.

Фонарь прикрепили к велосипеду. Я почти не удивлялся тому, что Антон даже ночью с ним не расставался. Луна едва-едва пошла на убыль, от нее было достаточно света, чтобы не переломать ноги, но с фонарем было спокойнее.

Странно, но Врун ближе к озеру отстал. Пока мы сидели у воды, его темную фигуру можно было рассмотреть в лунном свете среди деревьев. Иногда там зажигался огонек сигареты.

Темная вода неохотно переливалась серебряными бликами.

Когда мы вернулись, Антон пошел устраивать постель для низкорослого гостя, а я присоединился к бородачу, курившему под луной.

— А почему вы с нами к озеру не пошли?

— Нельзя мне! — громко зашептал Врун. — Антоша ведь куда хочет, туда и выйдет. Ему с его велосипедом все дороги ведомы. А я так не могу. Я, чтобы выйти, куда мне хочется, столько наворочу! Реки вспять пойдут! Нельзя мне! Мне и так хорошо.

Сказанного я, прямо скажем, не понял. Но уточнять не стал. Было у Антона с Вруном какое-то свойство, не позволявшее на них давить, ощущение того, что не ответят они ни более, ни менее того, что должно.

Гость назвался Николаем. Утром он рассказал, что его уволили из института, в котором он работал, что от него ушла жена, что у него пропал интерес к жизни, и спросил, нет ли водки. Вместо водки мы еще раз сводили его к озеру. Николай, как и я в первый раз, первое время вертелся, спрашивал меня, зачем мы здесь, но я лишь прикладывал палец к губам и делал успокоительные жесты. Мол, потом поймешь.

Самому мне было только в радость сидеть на берегу этого озерца, укрытого сенью высоких безымянных деревьев. Такого покоя не было в моей душе с тех пор, как Маринка запретила мне видеться с детьми. За дело, в общем то. Я чуть не угодил в аварию на мосту. С ужасом думаю, что было бы, затормози я несколькими секундами позже.

А потом я перевернулся. Рыбачил на лодке и перевернулся. Нарочно, или нечаянно — не знаю. До сих пор не могу понять.

Николай также оказался со странностями. На следующее утро он рассказывал, что много лет разрабатывал какой-то преобразователь солнечной энергии, который обеспечил бы половину человечества бесплатным электричеством, но затем его отстранили от работы. Он запил. Жена поддерживала его до последнего, но это только усугубляло чувство вины. Затем он встретил Вруна, который предложил ему прокатиться по речке. Про то, что жена его бросила, не было ни слова.

Днем позже против него плели на работе интриги, но об отстранении речи уже не шло. Николай выглядел помолодевшим, посвежевшим и то и дело теребил Вруна насчет отъезда. Ему не терпелось приступить к работе и «вломить этим зажравшимся идиотам». Однако Врун, посовещавшись в полголоса с Антоном, решил остаться еще на денек.

Гостей провожали следующим вечером. Николай, как ребенок, сразу забрался в лодку и уселся на носу, с улыбкой махая нам рукой. Врун облапил толстыми ручищами сначала Антона, затем меня и только затем влез на заднее сиденье, к мотору. При своих размерах сделал он это удивительно плавно, лодка едва шелохнулась.

— Мы парома ждать не будем! — его, как обычно, было слышно за километр. — У нас лодка есть!

— Не ходят здесь паромы! — рявкнул я.

— Тем более не будем! — подмигнул он мне. — Ну, матушка-река, вечно подвижная и недвижимая, веди нас домой!

Моторка уже отчалила, когда я вдруг вспомнил и побежал за ними по пристани, крикнув:

— Врун! А что еще меняется, не меняясь?

Он изумленно округлил глаза и гаркнул:

— Ты не знаешь?! Время, конечно! — и чуть позже заорал уже издали: — Я тебе попозже продуктов подвезу!

Антон стоял на пристани. Густой утренний туман струился вокруг него, превращая фигуру в призрачный силуэт. Велосипед, конечно, был рядом, доверчиво привалившись к хозяйскому бедру. Я не шумел, однако Антон сразу обернулся, сделал шаг вперед и уселся на багажник.

— Уезжаю я, — сказал он, уставившись на меня добрыми, наивными глазами.

— Это озеро, оно что-то меняет в человеческой жизни, да? — спросил я прямо.

— Деревья. Не озеро. Но без озера они не выросли бы. Там родники особенные.

— А эти деревья, — я нервно вдохнул речной воздух, — они в моей жизни тоже что-то изменили? Что?

По лицу Антона промелькнула угрюмая, мрачная тень. Промелькнула и сгинула, словно не было ее никогда.

Может, действительно не было. Не такой он человек.

— Я не могу тебе этого сказать, — ответил он.

Мы стояли и молча долго смотрели друг на друга.

— Знаешь, Антон... — сказал я наконец. — Останусь я здесь, пожалуй. Хорошее это место. Мое место.

— Знаю, — кивнул он. — Иначе паром бы не пришел.

— Не ходят они здесь, — привычно буркнул я.

Он сунул руки в карманы, улыбнулся и весело подтвердил:

— Не ходят.

За его спиной из тумана выползала белая громадина парома.