manhatten-w.jpg
Соломон Волков: — Я бы хотел начать с определения того, что такое российский средний класс. Согласно интерпретации, которую предлагают официальные лица в России, человек, принадлежащий к среднему классу, должен зарабатывать эквивалент 1000 долларов в месяц, иметь машину, собственное жилье и какие-то собственные сбережения. Согласно этим же данным, в 2005-06 годах таких людей в России было около 18 процентов от общего населения, то есть довольно внушительная цифра, а в 2011 году их стало 20-25 процентов. Вообще все подсчеты такого рода и прикидки достаточно относительны, но какие-то цифры надо выбирать для ориентира. И, как добавляют комментаторы, если бы не финансовый кризис, может быть, к среднему классу можно было бы отнести сейчас треть населения России. Это достаточно оптимистический расклад, и интересно взглянуть, из кого эта треть населения состоит. Во-первых, это те, кто работают в области нефтедобывающей промышленности, в области добычи газа, в монополиях, связанных с сетью железных дорог, с электроэнергетическими комплексами, те, кто трудится в финансовом секторе, кто связан с передвижениями валюты. А интеллектуалы, даже по официальным заявлениям, находятся, в основном, за пределами среднего класса. Также за пределами среднего класса остаются работники области образования и медицины.
А.Г.: — Это очень любопытные цифры и перемены. Недавно журнал «Экономист» опубликовал программную статью на эту тему, которая называется, в переводе на русский, «Пора валить» (именно так называется интернет сайт в России, где дают советы как эмигрировать среднему классу). А «Экономист» считает, что 22 процента среднего класса мечтает уехать из России навсегда. Так чем же отличается новый средний класс от того, который был? Согласно «Экономисту», раньше средним классом называлась интеллигенция, а теперь — нет. Как вы считаете, можно говорить о том, что интеллигенция в 60-80-е годы и была нашим средним классом?
С.В.: — Она себя считала средним классом, человек ощущал себя принадлежащим к какой-то пристойной социальной страте и, вдруг, он должен признаться в том, что он приближается к черте бедности...
А.Г.: — Имущественный фактор далеко не главный в осознании среднего класса. Ведь есть у среднего класса свои ценности, которые далеко не всегда связаны с деньгами, и именно поэтому я, например, считаю, что «Экономист» прав — интеллигенция нашего времени и была средним классом, хотя ничего среднего у нее не было — и доходы ее были не средними, и инженер получал меньше рабочего, и не в деньгах было только дело. Но она играла роль среднего класса, и именно поэтому в России уже был средний класс, когда мы даже слова такого не знали. Я даже подозреваю, что к этому классу относились те люди, которых Солженицын пренебрежительно назвал «образованщиной». Я бы сказал, что «образованщина» это ИТР — инженерно-технические работники — именно они и были средним классом в России. Они были образованны, они были крайне любознательны, у них были гуманитарные интересы, и от гуманитариев они отличались как раз тем, что меньше мерзости требовала техническая и научная работа, именно поэтому там было больше честных и порядочных людей. Именно эти люди подписывались на толстые журналы, именно эти люди слушали Окуджаву, читали и знали стихи, именно эти люди и создали перестройку, именно эти люди и вывели страну из застоя и создали Новую Россию. Сможет ли средний класс сделать это теперь?
С.В.: — Цифры, тут, конечно, довольно драматичные. По данным опросов населения, почти 40 процентов из тех, кто хочет уехать из страны, составляют люди в возрасте от 18 до 24 лет, высоко образованные (30 процентов), активные пользователи интернета (33 процентов). А не хотят уезжать люди пожилые (93 процентов), малообразованные (85 процентов) и те, кто не пользуется интернетом. То есть наиболее динамичная и перспективная часть российского населения хочет уезжать. Тут, правда, есть некоторая заковыка, и она была озвучена комментаторами, которые уже успели возразить на ту статью в журнале «Экономист», на которую вы ссылаетесь. Они говорят о том, что, по опросам общественного мнения, и в других странах, даже в Великобритании или Германии, ничуть не меньший процент говорит о том, что они хотели бы уехать из страны. Но, во-первых, сами по себе заявления о том, что они хотят уехать, далеко не всегда реализуются, и данные опросов по России говорят о том, что практические шаги в сторону выезда из страны предпринимает всего около 5 процентов, а остальные просто говорят о своих желаниях.
А.Г.: — Это знак недовольства. Тем не менее, интересна еще одна цифра: 77 процентов российских студентов, которые учатся на Западе, не возвращаются в Россию, в то время как китайские студенты, получив образование на Западе, возвращаются в Китай и находят себе применение там. Говорят о «чувстве ампутации будущего», о том, что люди в России потеряли представление о том, что будет что-то позитивное впереди. Я сказал моим друзьям в России, что купил абонемент в оперу. Они говорят: «Откуда ты можешь знать, что ты через полгода в такой-то день пойдешь в такой-то концерт?». «Ну почему?». «Мало ли что будет». «Всегда покупали абонементы». Они говорят: «Но не в России». И вот это ощущение непредсказуемости будущего, конечно, третирует. Что такое средний класс? Это, в первую очередь, стабильность, преемственность, уверенность в том, что ты можешь положиться на завтра. Это то самое состояние уверенности в завтрашнем дне, которое создает страну.
С.В.: — Но те люди, которые принадлежат к среднему классу и не собираются уезжать из России, они во многом начали вести новую жизнь. Это интересно. У них появились новые вкусы, у них появились новые и достаточно дорогие привычки, и они в этом смысле как раз начинают двигаться в сторону приближения к западному среднему классу.
А.Г.: — Любопытно, что за этим движением со страшным интересом наблюдает американская пресса, которая каждый признак «среднеклассности» выносит в заголовки газет, потому что это сближает две страны. Когда я с Юрием Гендлером, нашим начальником и другом, к несчастью, недавно умершим, разговаривал на эту тему, и мы говорили о том, какие антиамериканские настроения царят в России, он сказал, что как бы в России ни относились к Америке, объективно говоря, эти две страны становятся ближе и понятнее друг другу просто потому, что у них общие интересы — у русских появляются свои дома, как у американцев, значит, у них появляются свои интересы к бухгалтеру, к водопроводчику, к адвокату, то есть появляется нечто общее в образе жизни этих двух стран, и это неизбежно сближает их ментальность.
С.В.: — Кстати, вы говорили о покупке абонемента в оперу или в концерт — это один из признаков принадлежности к среднему классу.
А.Г.: — Соломон, а какую музыку слушает средний класс? Что такое музыка для среднего класса?
С.В.: — В том-то и дело, что средний класс в тот момент, когда человек начинает к нему принадлежать, навязывает некоторые общепринятые для данного класса культурные вкусы. И типичным для представителя среднего класса является, если не горячая любовь, то во всяком случае интерес к классической музыке. Средний класс во всем мире, а также и в России, ходит и в оперу, и в симфонические концерты, и в концерты камерной музыки. И одним из любимых композиторов среднего класса во всем мире является Вивальди.
А.Г.: — Почему? Потому что это эмблема красивой жизни?
С.В.: — Да, это эмблема упорядоченной, довольно сытой буржуазной жизни, и «Времена года» Вивальди, звуки Вивальди являются спутниками красивой жизни.
С.В.: — Интересно, что для меня одним из выразителей интересов и вкусов американского среднего класса (именно интеллектуалов в этом классе) является Вуди Аллен. Он один из моих любимых режиссеров, мне очень нравится смотреть как он, иронически подсмеиваясь, но в то же время влюбленно, отражает жизнь нью-йоркского интеллектуала.
А.Г.: — Характерно, что Вуди Аллен очень пришелся ко двору в нынешней России — не только его фильмы смотрят, но его переводят, а ведь перевести Вуди Аллена очень трудно, как все смешное, и, тем не менее, Вуди Аллен очень популярный персонаж в России. Я думаю, что он замещает такого комического еврея, фигура почти отсутствующая в советское время, но когда-то она была — у Ильфа и Петрова еще можно было найти Паниковского, скажем. И Вуди Аллен это, действительно, кино для среднего класса. Ведь нужно много знать, много понимать, много читать для того, чтобы смеяться вместе с Вуди Алленом.
С.В.: — Я недавно в очередной раз посмотрел фильм, который считаю замечательным произведением, это фильм Вуди Аллена «Манхэттен». Во-первых, он черно-белый, что само по себе было довольно смелым жестом тогда, когда снимались почти исключительно цветные фильмы, а, во-вторых, как вы знаете, он построен на мелодиях Гершвина, в основном, но там звучит один раз и классическая музыка в сцене, когда Вуди Аллен показывает его с любимой женщиной и еще одну пару в концерте. И что же они слушают? Они слушают Симфонию соль минор № 40 Моцарта. И, что интересно, в этом же фильме, в конце, когда Вуди Аллен рассуждает о том, ради чего стоит жить, что его держит, что его привязывает к этой жизни (он перечисляет голливудское кино, какие-то любимые свои произведения литературы, Флобера, что-то еще), он называет также вторую часть из симфонии Моцарта «Юпитер» №41. И мы можем с уверенностью сказать, что вкусы Вуди Аллена и являются вкусами в культуре среднего класса, как здесь, в Америке, так и в России.
Анна Нетребко в новом сезоне
MANONNetrebko-w.jpg
С.В.: — На Бродвее, как всегда, много говорят о музыке, это очень музыкальный район Нью-Йорка, но в данном случае говорят не о той музыке, которая звучит, а о той музыке, которая представлена визуально. По всему городу расклеены огромнейшие плакаты, и на каждом из проезжающих мимо меня автобусов красуется изображение нашей суперпримадонны Анны Нетребко в роли из оперы Жюля Массне «Манон», которая будет показана в новом сезоне в Метрополитен-опере.
А.Г.: — Я люблю следить за преобразованием Манхэттена, который всегда очень чутко отзывается на моды, на то, что происходит в культуре. Ведь не в каждом городе выставка, спектакль или оперная постановка вызывает такую реакцию, когда она выплескивается из своей естественной среды обитания — из музея или концертного зала — и оказывается на всех автобусах, тумбах и стенах. Я помню, когда была грандиозная выставка Малевича, весь город был супрематистски раскрашен. Вот мечта Малевича — Нью-Йорк раскрасить!
С.В.: — Должен сказать, что Нетребко попала в довольно избранную компанию, потому что за мои 40 лет проживания в Нью-Йорке я могу припомнить еще, пожалуй, три таких случая, когда по всему городу можно было увидеть изображение деятеля культуры российского происхождения. Это был Рудольф Нуриев, затем Михаил Барышников, а последним был наш прославленный баритон Дмитрий Хворостовский. И вот теперь Анна Нетребко присоединилась к этой избраннейшей компании. Должен сказать, что она в своем красном платье на этой фотографии выглядит сверхэффектно.
А.Г.: — Хорошая компания, ничего не скажешь. Но мы уже заговорили о новом сезоне, потому что Анна Нетребко это и есть бомба нового сезона, который сейчас начинается на Бродвее.
(Прямые трансляции из Метрополитен-оперы (Met’s Live in HD series) в этом году можно будет посмотреть в 1600 кинотеатрах по всему миру, включая 8 кинотеатров в Москве и один в Санкт-Петербурге. Вот расписание трансляций сезона: «Дон-Жуан» — 29 октября, «Зигфрид» — 5 ноября, «Сатьяграха» — 19 ноября, «Роделинда» — 3 декабря, «Фауст» — 10 декабря, «Заколдованный остров» — 21 января, «Гибель богов» — 11 февраля, «Эранани» — 25 февраля, «Манон» — 7 апреля, «Травиата» — 14 апреля. — Ред.)
Джеймс Ливайн, Фабио Луизи, Питер Гелб
С.В.: — С появлением Нетребко и, вообще, с новым сезоном в Метрополитен-опере связана некая интрига. Она заключается в том, что Джеймс Ливайн, который 40 лет возглавлял Метрополитен-оперу — гордость Нью-Йорка, гордость США, — отменил все свои выступления до конца сезона, как минимум, поскольку на отдыхе в Вермонте у него что-то опять случилось с позвоночником, и понадобились дополнительные операции. Все идет к тому, что, вероятно, ему придется отказаться от поста музыкального руководителя Метрополитен-оперы.
А.Г.: — Это очень печально, потому что он — любимец Нью-Йорка. Человек такого разряда действительно меняет культурную жизнь города. Соломон, чем оперный дирижер отличается от дирижера филармонии, скажем?
С.В.: — У оперного дирижера работа в сто раз труднее. Ему нужно не только иметь дело с оркестром, но вдобавок к этому, с капризными примадоннами, тенорами и басами. Вдобавок еще — хор. А также ему нужно иметь дело с рабочими сцены, с машинистами, с осветителями. Это ужас, это кошмар! Я не представляю себе, какими железными канатами вместо нервов должен обладать такой человек...
А.Г.: — И как Ливайн справлялся со своей должностью, что он принес в Метрополитен?
С.В.: — Он был на редкость спокойный человек посреди этой неминуемой бури взаимных интересов, которые сталкиваются и друг друга уничтожают, он выдерживал эту бурю в течение 40 лет, его никто не выжил, его все любили и продолжают любить, потому что он был спокойным, доброжелательным и — великолепным музыкантом. Он поднял оркестр Метрополитен до такого уровня, на котором этот оркестр может соревноваться сейчас с лучшими американскими оркестрами — это первоклассный коллектив. Когда ты шел в спектакль Ливайна, ты всегда мог быть уверенным, что ниже очень, очень высокой планки этот спектакль не опустится. И на этом замечательном уровне очень трудно удержать оперный спектакль изо дня в день, из вечера в вечер. Ливайну это удавалось, и в этом его огромнейшая заслуга. Метрополитен на сегодняшний день, быть может, самый качественный оперный театр мира.
А.Г.: — У каждого дирижера есть свой излюбленный репертуар. Какие оперы лучше всего удавались Ливайну?
С.В.: — Ливайн себя чувствовал превосходно в самом разнообразном репертуаре, причем, что удивительно, — в модернистских операх: ему замечательно удавалась «Лулу», «Воццек» Альбана Берга — оперы, за которые обыкновенный оперный дирижер не всегда возьмется, они не очень выгодны для имиджа дирижера.
Peter-Gelb-w.jpg
С.В.: — Как всегда это византийские тайны, кто придет на смену, но все говорит о том, что приемником Ливайна в театре будет дирижер Фабио Луизи, очень классный музыкант, который уже несколько раз заменял Ливайна, в частности, он заменил его в этой скандальной «Тоске» — постановке, которую даже освистали, но которая музыкально прошла превосходно, и Луизи был изумителен в ней. Кстати, «Лулу» Берга, когда Ливайн заболел, он взял на себя. Это просто фантастический прорыв — сделать так быстро, без предупреждения «Лулу». Луизи тоже ее сделал блестяще. Все указывает на то, что он будет новым главным дирижером в Метрополитен. Но тут есть некая заковыка. Она заключается в том, что, да, он будет главным дирижером, но он, по всей вероятности, не будет музыкальным руководителем, в настоящем смысле этого слова, Метрополитен-оперы. Потому что даже Ливайн в последние годы очевидным образом свои полномочия в области общего музыкального руководства отдал Питеру Гелбу, главному менеджеру театра, это становится все яснее и яснее, и он является в данный момент настоящим художественным руководителем театра.
А.Г.: — По-моему, это очень важно и очень хорошо, потому что он превратил театр в по-настоящему массовое зрелище — ведь это он привел театр в кино, он стал показывать спектакли (куда невозможно было купить билеты) в кинотеатрах на прекрасных экранах, и теперь их смотрят миллионы людей по всему миру.
С.В.: — Он модернизировал, конечно, Метрополитен.
А.Г.: — Он делает из оперы популярное зрелище. Это элитное искусство, которое страшно дорого стоит, куда ходят люди в жемчугах и бриллиантах, вдруг превратилось в популярное и вполне доступное зрелище. По-моему, это замечательно, это говорит о том, что опера идет в народ, и туда ей и дорога.
С.В.: — Оперные театры существуют на разных планах и в разных ситуациях. Бывают эпохи, когда оперным театром руководит его музыкальный лидер, главный дирижер, и тогда все подчиняется его воле и главное внимание обращается на то, как с музыкальной точки зрения ставятся спектакли. А бывает, что во главе театра de facto становится его директор, менеджер (или, как говорят в Европе, интендант). Такие эпохи уже бывали в истории Метрополитен-оперы — например, славная эпоха Рудольфа Бинга, знаменитого менеджера. Ливайн довольно долгое время определял общую политику Метрополитен, не сразу он к этой позиции пришел, но он сделал, в конце концов, из театра замечательный музыкальный механизм, в котором ты мог смотреть на сцену, а мог просто отдаваться наслаждению слушания музыки. У Гелба другая политика. В первую очередь он хочет, чтобы люди смотрели на сцену и отдавали себе отчет в том, что происходит на сцене. Для этого он приглашает разных...
А.Г.: — В том числе и кинорежиссеров...
С.В.: — Которые делают очень интересные постановки, за которыми действительно интересно наблюдать. При этом он не поддается на европейскую тенденцию во что бы то ни стало шокировать публику в оперном театре обилием голых тел, совокуплениями на сцене, всякого рода шокирующими «осовремениваниями» и так далее. Он на этом не настаивает. У Питера Гелба бывают и традиционные оперные постановки, сделанные под его руководством, которые, тем не менее, очень убедительны, очень интересны, за ними интересно наблюдать. Скажем, «Трубадур» Верди в прошедшем сезоне — это была вполне традиционная постановка, но впервые, следя за происходившим на сцене, можно было понять, о чем эта опера с невероятно запутанным сюжетом, которая во всех других постановках превращались в какую-то кашу, ты ничего не мог там понять. А тут все было понятно. Даже эту оперу Верди, которая считается безнадежной с точки зрения сюжета, можно поставить так, что все будет ясно, все будет логично.
А.Г.: — Ну что ж, пожелаем Ливайну выздоровления, но уже сейчас, наверное, можно поговорить о наследии Ливайна. Каким он останется в памяти, какие записи его войдут в историю музыки?
С.В.: — Я думаю, что записи вердиевских опер, записи опер Вагнера, вообще записи итальянского и французского репертуара и записи таких модернистках опер как «Лулу» Альбана Берга. Ливайн, конечно, свое место в истории американского и, даже, мирового оперного театра себе обеспечил, и мы еще будем наслаждаться долгие годы его записями. Радио «Свобода»
Добавить комментарий