frid-w.jpg
— Григорий Самуилович, вы родились в 1915 году в Петрограде. С какого возраста помните себя?
— Помню себя с 4-х лет, но не очень ясно, только отдельные эпизоды. Время было тревожное, «незабываемый 1919-й». Из Петрограда мы с родителями поехали по разным городам России — так требовала работа отца. Помню Харьков, Курск. В последнем, помню, мама держит меня у окна, в город въезжают огромные, как мне тогда казалось, машины. Это были броневики, город занимали белые. Ну и другие эпизоды помнятся.
— Хорошо. Долгожительство досталось вам по наследству? Или соблюдали особую диету, делали хитрую физзарядку?
— Специально я ничего не делал; в моем роду так долго, как я, никто не жил, что меня огорчает. Впрочем, по линии отца жили до 83 лет, дальше не помню. А сам отец прожил всего 78 лет, пережил вместе с мамой ленинградскую блокаду, которая их жизни сократила.
— Ну и посадка отца тоже сыграла негативную роль...
— Он три года, начиная с 27-го, пробыл на Соловках, потом был сослан в Сибирь, но все это был... детский лепет по сравнению с поздними приговорами 37-го года.
— В 1939 году вы окончили Московскую консерваторию по классу композиции Виссариона Яковлевича Шебалина. Он, если не ошибаюсь, в приснопамятном 48-м году вошел в «группу антинародных композиторов», которую «возглавили» Шостакович и Прокофьев. Вы были уже вполне взрослым человеком, помните то время?
— Незадолго до 48-го, а если быть точным, в 1946 году, я демобилизовался из армии, пройдя всю войну, и восстановился в аспирантуре. А в январе 48-го года вышло то ужасное постановление ЦК, которое затронуло очень многих композиторов. К упомянутым вами добавлю Мясковского и Хачатуряна, тоже заклейменных как «формалисты». Это было тяжелое, подлое время, длившееся довольно долго.
— До самой смерти «вождя всех времен и народов»...
— Практически — да.
— Вернемся назад, к началу Великой Отечественной войны. Что вы знаете о песне «Священная война»? Мелодия действительно заимствованная?
— О плагиате мне ничего не известно. Песню Александра Васильевича Александрова и поэта Лебедева-Кумача можно, без преувеличения, назвать великой. А слухи, домыслы — Бог с ними...
— Поговорим о вашем творчестве. Вы сочинили «Сонату для альта и фортепиано», «Квинтет для двух скрипок, альта и виолончели», квинтет «Федра» и еще множество произведений. Какое из них вы можете назвать своей визитной карточкой или любимым произведением?
— Наиболее популярные мои сочинения, которые до сих пор исполняются, — это две монооперы: «Дневник Анны Франк» и «Письма Ван Гога». «Дневник», к моему удивлению, исполняется главным образом в Германии на протяжении последних 20 лет. Исполнялась эта моноопера и в Америке, совсем недавно — в Праге, в Ирландии.
— Можно уточнить, когда было самое последнее исполнение монооперы?
— В Ирландии, в октябре или ноябре минувшего года. Обе монооперы я люблю, это, я бы сказал, монументальные произведения. Теперь о моих личных привязанностях. Здесь на первое место я бы поставил цикл на стихи Федерико Гарсиа Лорки. Это сочинение исполнялось, к сожалению, считанное число раз, но есть очень хорошая запись.
— На каком языке звучат стихи Лорки?
— На русском, а вот «Дневник Анны Франк» звучит на русском, немецком и английском языках. Наиболее яркое, на мой взгляд, исполнение этого произведения состоялось в 1998 году в Венской опере.
— Я видел копии ваших картин, Григорий Самуилович, они производят очень хорошее впечатление. Когда вы занялись живописью?
— Живописью я занялся году в 70-м — после того, как с группой художников совершил путешествие на пароходе вокруг Европы.
— Я знаю, многие музыканты «балуются» этим видом искусства, в частности, Святослав Рихтер. Вы не задумывались о том, почему часто случается соседство обоих дарований?
— У каждого творческого человека есть что-то еще, вторая ипостась, что ли. Хорошо известно, что Пушкин и Лермонтов прекрасно рисовали. Что касается Рихтера, то я не думаю, что его занятия живописью были равновелики его музыкальной деятельности. Это было все-таки любительство. Я считаю себя художником-любителем, выставлялся не очень много, в частности, в Московском доме композиторов, в Музее музыкальной культуры имени Глинки, отдельные картины выставлялись за рубежом. Но, повторяю, я не строю из себя большого художника.
— Несколько слов о ваших знаменитых коллегах. Как вы оцениваете личность и деятельность многолетнего «начальника» композиторов СССР Тихона Хренникова? Правда ли, что ни одного композитора он не отдал на растерзание органам?
— Хренников встал во главе Союза композиторов как раз в 1948 году и пробыл на этом посту сорок с лишним лет. Я считаю, что для Союза композиторов то была большая удача: он был человек добрый, не антисемит, возможно, потому, что жена его, Клара, была еврейка. Тихон Николаевич не только прислушивался к своей умной жене, но и слушался ее (смеется). Хренников никогда не делал подлостей, а то, что ему приходилось проводить спускаемую сверху политику... Я бы хотел посмотреть на того, кто на его месте не делал бы этого. Он помог многим людям, тем не менее его потом нещадно ругали и обвиняли во всех грехах. Я думаю, это неправильно...
Как композитор это был человек очень способный, но крупным композитором, как, например, Шостакович, он, конечно, не был.
— В своей книге «Дорогой раненой памяти» вы подробно рассказываете о Дмитрии Дмитриевиче Шостаковиче. Ему можно посвятить не одно интервью, но я задам лишь один вопрос: вы присутствовали в БЗК на премьере его 13-й симфонии?
— Конечно, я был там. Эта симфония (в основу которой положено знаменитое стихотворение Евгения Евтушенко «Бабий Яр» — ред.) претерпела многое, перед первым исполнением она была запрещена, потом запрет был снят и так далее. 13-я симфония явилась этапом в жизни советского государства, в хрущевской оттепели, но, с моей точки зрения, в музыкальном отношении это не самое сильное произведение Дмитрия Дмитриевича.
— Вы дружили и с Марией Вениаминовной Юдиной и наверняка знаете, что стихотворение Бориса Пастернака «Зимняя ночь» связано с ее именем: группа друзей М.В. во главе с Пастернаком шла к ней в гости и заблудилась. И вдруг в одном окне люди увидели горящую свечу, это и было окно Юдиной. Этот случай как будто и послужил поводом для написания великого стихотворения.
— Не знаю, не знаю... Мария Вениаминовна жила в разных домах, где увидеть в окне свечу вряд ли можно было. Думаю, что поскольку «Свеча» является якобы стихотворением Юрия Живаго, то появление этого стихотворения скорее всего связано с отношениями Пастернака с Ольгой Ивинской.
— Наверное, вы правы, потому что историю написания «Зимней ночи» я узнал из воспоминаний Ольги Всеволодовны «У времени в плену...» Несколько слов, Григорий Самуилович, об организованном вами Московском музыкальном молодежном клубе. Ему ведь скоро полвека, так?
— Заканчивается 46-й год существования клуба. За это время прошло 1274 заседания! Каждый четверг, на протяжении сорока шести лет, проходит заседание клуба. Я сам, честно говоря, удивляюсь его долголетию. Мы обсуждаем многое, темы наших бесед — музыка, наука, разные виды искусства. В последние годы состав клуба сильно изменился: если раньше собиралась только молодежь, то сейчас к нам приходят довольно пожилые люди, и ярких дискуссий, какие бывали раньше, уже нет. Но все равно: клуб, общение с людьми, особенно с музыкантами, дает мне очень много.
— Вы автор шести книг, расскажите, пожалуйста, о вашей третьей, писательской, ипостаси.
— Я начал писать довольно поздно, когда мне стукнуло 70. Из шести книг четыре связаны с моей биографией, в том числе роман «Лиловый дрозд».
Если уж заняться самооценкой, то мое литературное творчество я ставлю выше художественного.
— «Лиловый дрозд» перекликается с книгой мемуаров «Дорогой раненой памяти», о которой я говорил и которую прочитал в один присест. Хотелось бы знать ваше мнение о состоянии мировой музыкальной культуры.
— Я крайне пессимистично оцениваю нынешнее состояние серьезной музыки, литературы, живописи и культуры вообще. Она очень медленно, но очень заметно погибает, и погибает она благодаря... современной цивилизации. Колоссальный технический прогресс — все эти компьютеры, мобильники, сверхзвуковые самолеты и тому подобное — культуру деформирует и, в конце концов, убивает. Это происходит во всем мире, но в России, где нынешнее ее руководство от культуры просто отмахивается, — особенно. С этим малорадостным ощущением я и живу.
— Спасибо, Григорий Самуилович, за интервью, давайте встретимся теперь накануне вашего круглого юбилея.
— Договорились.
Добавить комментарий