Этот выдумщик Льюис Кэрролл

Добро и зло в Стране Чудес

                — как и везде — встречаются,

Но только здесь они живут

                                       на разных берегах.

Здесь по дорогам разные

                                    истории случаются,

И бегают фантазии

                                 на тоненьких ногах...

О чем, о чем это? А это написал Владимир Высоцкий о мире, придуманном англичанином Чарльзом Лютвиджем Доджсоном, который скрылся за псевдонимом «Льюис Кэрролл». С какими горящими глазами читали дети о приключениях своей сверстницы Алисы, а стихи из книги запоминались сами, даже эти, вроде непонятные, но значили они, конечно, что-то волшебное:

Было супно. Кругтелся,

                                      винтясь по земле.

Склипких козей царапистый рой.

Тихо мисиков стайка грустела во мгле,

Зеленавки хрющали порой.¹

(Папа, а правда, «мисики» — такие гладенькие, маленькие? — спрашивала вас дочка). Ставши взрослым и перечитывая в который раз книги об Алисе, вы обнаруживали в них второй (и третий!) смыслы, как-то интересно связанные с логикой и философией...

Обе книги, проиллюстрированные художником Джоном Тенниелом, впервые были изданы в Англии в середине XIX века. Вскоре книжные стихотворения и причудливые фигуры разошлись по белу свету, как Шалтай-Болтай, который «сидел на стене и свалился во сне», как Чеширский кот со своей «неисчезающей» улыбкой, а «Вся королевская рать» стало названием романа американца Роберта Пенна Уоррена.

Подробности жизни Льюиса Кэрролла волновали читающий мир издавна. О нем было написано множество книг, и продолжают выходить новые. Недавно в США появилась еще одна, автором которой является Дженни Вулф (Jenny Woolf, The Mystery of Lewis Carroll); явно, что на теме еще не поставлена точка.

Давайте заглянем в эти книги и мы.

Чарльз Лютвидж Доджсон родился в 1832 году, и был он первым сыном многодетного сельского викария, имевшего приход в английском графстве Чешир. У него рано проявилась склонность к математике, — и, окончив колледж Крайст-Черч, он стал там же ее преподавать. В жизни Доджсона никаких крупных событий вроде не случалось, даже из «заграниц» он побывал в близкой Франции, да еще, ненадолго составив компанию коллеге, съездил в Россию; о последней остались краткие записи в дневнике.

Однако лишь на первый взгляд его дни шли спокойно и безмятежно: в молодости Чарльз испытал некое потрясение, разделившее его жизнь надвое, и о нем смутно говорится в его ранней поэме «Три захода солнца»; что, собственно, произошло — так и осталось неизвестным. После кончины Чарльза родственники изъяли и уничтожили страницы дневника, относившиеся к трехлетнему периоду его молодых лет, а в биографии Кэрролла, которую написал племянник, осталась просьба к читателям: «не стараться поднимать завесу». Впоследствии это дало повод к пересудам — насчет «связей-любовей», насчет фрейдистских наклонностей (взгляды Зигмунда Фрейда на эротику как «главный действующий стимул» стали очень популярны в начале ХХ века). Составилось мнение, что Чарльза, вероятнее всего, потрясло глубокое чувство к замужней женщине, порвать связь с которой у него долгое время нехватало сил. «Всего-то!» — воскликнет наш современник. Но для человека тех давних лет, искренне почитавшего религиозные заповеди (а таким Чарльз и был), тяжкий грех подобной связи камнем лежал на душе...

Наступило затем время выбора: стать ли священником, как отец, ограничив свою жизнь службой в небольшом приходе и семьей, — или преподавать в колледже, семьи не иметь (правила колледжа требовали безбрачия), но оставаться хозяином своего времени. Это последнее позволяло бы ему финансово поддерживать десятерых братьев и сестер, забота о которых (отца уже не было в живых) легла на его плечи. Чарльз выбрал второй путь.

Так и случилось, что, кроме любимых математики и фотографии, самым драгоценным в его жизни стало общение с «созданиями чистыми и безгреховными» — детьми. Преподавая в Крайст-Черче, он сблизился с деканом колледжа Генри Лидделлом, в семье которого подрастало трое дочерей: старшая Лорина, средняя (тогда 7-летняя) Алиса и младшая Эдит. С ними Чарльз подружился, рассказывал волшебные истории, которые «сами, на ходу, придумывались», плавал по тамошней тихой реке, и даже на мир стал смотреть их детскими глазами. Это вызывало у Чарльза романтические, «идеалистические» чувства, а девочки Лидделл (а потом и другие) видели в нем не «старшего и чужого господина», а своего сверстника. Из «рассказов на лодке» и создались — сначала «Алиса в стране чудес», а потом «Алиса в Зазеркалье» (в первой «Алисе», кстати, присутствовал сам автор в виде птицы Додо — свою фамилию Чарльз, слегка заикаясь, так и произносил «До-До-Доджсон»). Обе были изданы под псевдонимом «Льюис Кэрролл», отделив таким образом книжного автора от Доджсона, преподавателя солидного колледжа.

Вот строки из пролога к первой «Алисе»:

Июльский полдень золотой

Сияет так светло,

В неловких маленьких руках

Упрямится весло,

И нас теченьем далеко

От дома унесло.

Безжалостные! В жаркий день,

В такой сонливый час,

Когда бы только подремать,

Не размыкая глаз,

Вы требуете, чтобы я

Придумывал рассказ.

--

Алиса, сказку детских дней

Храни до седины

В том тайнике, где ты хранишь

Младенческие сны...²

Девочке Алисе Лидделл автор подарил эту книгу вместе с собственными рисунками, среди которых были и Белый Кролик, и Мартовский заяц, и она сама. Но — жизнь есть жизнь, люди меняются... И Алиса — уже «миссис Харгривс», узнав о славе автора, выгодно продала подаренную ей книгу с рисунками... (Об этом он, к счастью, узнать не успел). Впрочем, по признанию Кэрролла, книжная Алиса «создана его фантазией», и она — только одноименница Алисы Лидделл.

Сколько затем было сделано открытий в его «Алисах»: например, ученые ХХ века увидели, что «Зазеркалье — это антимир»! И еще: «взрослые» читатели заметили (и восхитились!), что герои Зазеркалья иногда ведут себя, как шахматные фигуры на доске, и что девочка Алиса задает там вопросы, которые лишь на первый взгляд кажутся наивными — они же на редкость логичны... Подробнее об этом можно прочесть у американского физика, популяризатора науки Мартина Гарднера.

Многих, однако (и меня в том числе), больше привлекает поэтическая сторона книг Кэрролла. Вот, например, послушайте, как Омар приглашает всех на танец:

Говорит треска улитке:

                     «Побыстрей, дружок, иди!

Мне на хвост дельфин наступит —

                                      он плетется позади,

Видишь, крабы, черепахи мчатся

                                        к морю мимо нас.

Нынче бал у нас на взморье,

                ты пойдешь ли с нами в пляс?»

(При этих строках у читателя ноги сами начинают танцевать). Или рассказ про Моржа и Плотника (я долго не могла понять, причем тут «плотник», — оказалось же, что Кэрролл выбрал именно его «из-за подходящего звучания слова»). Помните, как Морж обращается там к устрицам:

«Ах, Устрицы! Придите к нам, —

Он умолял в тоске. —

И погулять, и поболтать

Приятно на песке».

И любопытные устрицы «пришли поболтать». В финале Плотник задает вопрос:

«Наверно, устрицы хотят

Пойти к себе домой?» —

Но те молчали, так как их

Всех съели до одной.

Кого же спрашивал Плотник, если «их всех съели»?! Эту историю рассказывают книжной Алисе двойняшки Твидлдум и Твидлди (удачно «переназванные» по-русски «Траляля и Труляля»). Но вот произведения «позднего» Кэрролла («Сильви и Бруно», «Охота на Снарка») написаны несколько суше и «умственнее», из-за чего, наверно, они не столь полюбились читателям (не знаю даже, переведены ли они на русский).

А литературная жизнь шла у Доджсона параллельно «математической»: писались специальные работы («Эвклид и его новые противники», «Логические игры», «Двойники: словесные загадки»). Вот образец подобного «словесного фокуса»; привожу его, из-за непереводимости, на английском:

Dreaming of apples on a wall

And dreaming often, dear,

I dreamed that, if I counted all

How many would appear?

То есть, сколько было яблок? Ответ — десять: ведь «often» — «часто» можно понять и как «of ten» — «из десяти»!

Преподавал Доджсон в Крайст-Черч начальную математику. Молодых оболтусов (аристократического происхождения) этот предмет интересовал слабо, — вдобавок, лектор так смешно заикался! Позже Доджсон перешел в Оксфордскую высшую школу для девочек, и там ему было поспокойнее.

Следует упомянуть и о другом его увлечении — фотографии, в которой Доджсон стал, судя по изданным альбомам, неплохим мастером. Он фотографировал девочек, реже — мальчиков, склонность которых к жестокости и грубости ему была чуждой. Фотографируемые часто становились его друзьями, что заметно по фотографиям Кси (Александры) Китчин, Беатрис Хенли и другим. Кое-кто из этих девочек, повзрослев и обзаведясь своими детьми — как, например, Иза Боумен — продолжал считать его близким другом и всепонимающим человеком.

Можно добавить, что лондонский театр «Глобус» поставил пьесу по «Алисе в стране чудес», а «Стихи для детей», коротенькие Nursery Rhymes, имели большой успех не только в его родной Англии, но в Соединенных Штатах и Австралии.

Умер Льюис Кэрролл в 1898 году, 66-ти лет от роду. В том же году его племянник Стюарт Доджсон Коллингвуд издал книгу-биографию, назвав ее «Жизнь и письма Льюиса Кэрролла».

Обе «Алисы» еще при жизни автора были переведены на многие языки, а русский перевод содержал стихи, великолепно представленные читателю Татьяной Щепкиной-Куперник (в советское время их переводил, и не хуже, Борис Заходер). В начале 70-х годов в Союзе вышла пластинка с песнями по «Алисе», и они так верно передавали стиль Кэрролла, что многим даже не верилось, что написал их Владимир Высоцкий.

Напоследок мне хочется привести стишок Старика, который он произносит в 8-й главе «Алисы»:

Путей немало в мире есть,

Чтоб как-нибудь прожить,

И мне позвольте в вашу честь

Стаканчик пропустить!

Так что не мешало бы и читателям, добравшимся до конца моего рассказа, «пропустить стаканчик» чего-нибудь хорошего. В память выдумщика, умницы и чудака Льюиса Кэрролла.                                

¹ Это первое четверостишие перевода Татьяны Щепкиной-Куперник стихотворения Кэрролла Jabberwocky, появившегося в печати в 1855 году. Перевод был сделан в 1924 году. — Прим. ред.