РУССКОЯЗЫЧНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ В АМЕРИКЕ
Хочу высказать некоторые соображения по поводу статьи академика Бориса Гершунского "Русское телевидение в Америке: каким ему быть?", опубликованной в #3 журнала.
На мой взгляд, правильнее было бы эту статью назвать: "Российское телевидение в Америке...", ибо автор с настойчивым упорством говорит именно об этом. Только при беглом подсчете я насчитал употребление слов "Россия, российская диаспора, россиянин" и других вариаций этих слов 71 (!) раз. И это всего лишь на 4 страницах текста.
Правда, автор иногда упоминает о членах "русскоязычной общины в Америке" и даже отдает дань евреям, но как составляющим "несомненное большинство российской диаспоры в Америке". Особенно показательна одна из заключительных фраз: "Именно она - элита российской диаспоры - могла бы войти в общественный Совет русского телевидения в Америке". (Везде подчеркнуто мною.- А.П.)
Перечисляя потребности потенциального зрителя русскоязычного телевидения в Америке, Б.Гершунский однозначно заключает: "Таков уж россиянин..."
А как же другие члены "русскоязычной общины Америки"? О них Б.Гершунский упоминает целый один раз, предлагая русскому телевидению освещать "разные стороны жизни в России (и в других бывших республиках СССР)"
Хочу заметить, что этих представителей других бывших республик, по моему представлению, возможно, такое же количество (плюс-минус), как и россиян, а может быть и больше. Но, судя по всему, эти люди академика-образователя по каким-то ему известным (а мы можем только строить предположения) причинам не интересуют.
Альберт Плакс, Мэриленд
ЗНАКОМЫЙ-НЕЗНАКОМЫЙ ДОВЛАТОВ
Прочитав в Вашем журнале (1-15 мая 2001 г.) статью "Знакомый-незнакомый Довлатов", посвященную недавно вышедшей книге "С. Довлатов. Эпистолярный роман с И.Ефимовым", я, после некоторого раздумья, решила предложить читателям Вашего журнала иной взгляд на эту книгу. Я - не "структурный лингвист" (и вообще, не филолог "по диплому"), я - просто читатель и выражаю здесь личное мнение.
Чрезвычайно интересно было читать "Эпистолярный роман...", где собраны письма, которые много лет писал Довлатов другу, писал не только о "деловой стороне", но и о своем восприятии жизни, об окружающих его людях и о себе. Интересно-то интересно, но по прочтении осталась некоторая настороженность - не поторопился ли публикатор переписку издать?
Дело даже не в возражении вдовы Довлатова, не в законах (непонятно, разрешающих ли подобную публикацию или нет), а в том, что в одном из последних писем Довлатова (как замечает Ефимов, одном из главных, из-за которых он и затеял это издание), он пишет о себе, о своем кризисе последних лет, о причинах своего расхождения с адресатом и предварительно просит: "я сейчас начну, но сначала прошу Вас не давать это письмо посторонним людям". Ефимов же его публикует, лицемерно сделав сноску, что эта просьба была выполнена", т.е., что по получении письма он его тогда не показывал... Вот это в сочетании с его словами (из приведенной в книге его статьи, написанной менее чем через год после кончины Довлатова) - "умер он от безутешной и незаслуженной нелюбви к себе" - бросает на эту публикацию (и на самого Ефимова) довольно смутный свет.
Я полностью согласна с автором статьи, когда она пишет о Довлатове: "он был самым талантливым, самым красивым, самым ярким и самым остроумным среди нас, но он был ОДНИМ ИЗ НАС". Вот это последнее "одним из нас" привело, по-моему, к некоей аберрации восприятия, когда личные отношения и контакты (не только Езерской, но и ряда авторов других недавних книг "о Довлатове" возобладали над оценкой его как писателя; исключение из этого - прекрасная статья Л.Лосева из четырехтомника Довлатова. Вполне допускаю, что Довлатов был нелегким человеком в общении. А кто (из хороших писателей) был "легким" - Достоевский, Гоголь, Бунин? Имеются люди, с которыми Довлатов работал или просто сталкивался в жизни, обвиняющие его в карикатурном изображении себя в ряде персонажей, однако, "в массе" довлатовский читатель и слыхом не слыхал (и не интересовался) "от кого" автор взял черты и поступки для своего "Зарецкого", ведь это типаж среды (цитирую Довлатова): "ужас, который заключается в том, что всякая оплачиваемая гуманитарная деятельность является крайне дефицитной, и за право на такую деятельность люди готовы убить друг друга". Вольнт было, например, одному известному литератору считать, что это - пасквиль на него, т.е. "намеренно искаженное его изображение с целью осмеять и унизить изображаемого". Довлатов высоко ценил книги этого литератора (см., например, высказывание о монографии "Вавилов") и, взяв для "Зарецкого" некоторые черты или слова, поступил, как поступают многие писатели (исключение составляют, наверное, только "научные фантасты"). Реальный солдат-собачий проводник, от которого Довлатов взял кое-что взял для своего "Пахапиля", скорее всего "Зоны" не читал, а если и читал, так что ж, стоит ему обижаться, что этот персонаж называет "жидами" непонятных ему людей или же ругается эстонским словом "перкале"? Заодно вспомните-ка "Театральный роман" Булгакова, он что - пасквиль?
Разно оценивают личные черты Довлатова люди, близко с ним сталкивавшиеся. Вот Ефимов пишет, что Довлатова раздражали люди, "которые находились в ладах с собой и с окружающей жизнью". А, может, они раздражали его потому, что соглашались с "окружающей жизнью", а Довлатов этого не мог? Может, эти люди (иногда совсем неплохие) умели найти "разумный баланс" с окружающей средой, могли трезво оценить свои возможности и таланты, а Довлатов хотел, но не мог; да, он был собой не доволен, он стремился писать лучше (лучше, по его меркам, что не всегда удавалось) и сетовал на это в письмах к Ефимову, а мерками для него были Чехов и Зощенко.
Друг же Ефимов считал это стремление только стремлением "казаться лучше", не БЫТЬ, а казаться. Грустно от такого непонимания...
Езерская спрашивает, и отвечает: "был ли Довлатов большим писателем? Думаю, что нет". И далее: "он был мелкомасштабен во всем, о чем писал". Ну, насчет того, был ли Довлатов большим писателем или "не очень", время покажет, а "мелкомасштабность" я как-то не понимаю. Да, он не написал новой "Войны и мира", но был ли "масштабен", например, Куприн? Или малоприятный человек, но большой талант В.Катаев? Для меня это определение звучит туманно.
Огорчила меня хронологическая путаница Езерской, она пишет: "чем лучше шли дела (у Довлатова - Л.В.), тем он становился мрачней". В доказательство она приводит строчки Довлатова из письма 1985 г., когда его дела - и здоровье, и финансы, и писательские - после действительного "взлета" (в 1984 г.) были очень плохи: в июле (1985 г.) он попал в больницу с подозрением на рак, от журнала "Ньюйоркер" он получил отказ, неважно стало и с публикациями на русском: именно в этом, 1985 г., Довлатов написал: "...в общем, финансовое положение стало довольно тревожным. Мы уволили бебиситтера, которого заменил я, а также начали строжайшую экономию: телефон, жратва, одежда". Осенью этого же года он пишет: "я дико устал быть нищим, нет больше сил на это". У него проскакивает только временная работа... Именно тогда (а не во время "взлета") он написал Ефимову: "ждать больше нечего, источников радости нет". В жизни Довлатова наступил кризис, вызванный ухудшением здоровья (это заставляло перейти на совсем иной "физический режим", со многими запретами), появлялась депрессия, он утратил, как ему казалось, способность писать так, как он хотел. Усилилась раздражительность, недовольство окружающим и, главное, собой; но он мог анализировать свои поступки, в неправильных - винился, но не хотел, чтобы ему приписывали то, чего не делал и не думал. В письмах Ефимову он искренне и горячо хотел оживить старую дружбу... Из этого кризиса Довлатов полностью выйти не успел, он умер, немного не дожив до 50-ти лет.
В связи с этим мне вспомнилась другая история. В 1873 году в январском номере "Нового времени" появилась статья со словами "после "Бесов" нам остается только поставить крест на этом писателе и считать его деятельность законченной", статья вышла с инициалами автора "А.С.". Написал ее давний друг Достоевского Александр Суворин, выдающийся деятель русской культуры, а Достоевскому было тогда 52 года, и впереди его ждали и "Дневник", и "Кроткая", и "Братья Карамазовы" (допишу тут, что впоследствии Суворин понял цену писателя Достоевского и стал его восторженным почитателем).
Кто знает, кто может утверждать с железной уверенностью, как это делает Ефимов (и Езерская присоединяется), что Довлатов "исчерпал себя в духовном и физическом смысле"? Кто знает, не дал бы нам и Довлатов своих "Братьев Карамазовых" (любой формы!) и не превратились бы его теперешние хулители в почитателей? Знаю только, что многие его читатели по обе стороны океана и через десять лет после его кончины продолжают читать и перечитывать Довлатова с не меньшим увлечением, радуясь его живому и яркому слову. Сужу об этом по библиотекам, по книжным магазинам там и здесь.
А сохранится ли Довлатов для будущего - будущее и покажет.
Людмила Вайнер, Чикаго
Добавить комментарий