Интервью с Бел Кауфман

ВНУЧКА ШОЛОМ-АЛЕЙХЕМА ЖИВЕТ НА ПАРК-АВЕНЮ

Бел Кауфман

Бел Кауфман много ездит, часто выступает перед людьми. Где она только ни была! И везде она покоряет аудиторию, ее любят, ее слушают с улыбкой, смешанной с грустью.

Эта женщина представляет замечательную семью, где все, все, все очень талантливы. Ее дед, Шолом-Алейхем, - один из самых почитаемых писателей нашего века. Ее мать - Ляля Кауфман, была известна своими превосходными рассказами. Она напечатала две тысячи рассказов. Давно уже ушла из жизни Ляля Кауфман, но до сих пор ее книги читают.

А дочь - Бел Кауфман - живет здесь, рядом с нами, в Нью-Йорке, на Парк-Авеню. Вот уже много лет ей приходят письма со всего мира на разных языках, в том числе, и на русском. Почти каждый раз, когда я разговариваю с Бел, она сетует на то, что стала забывать русский язык. Но она совершенно несправедлива к себе, потому что по-русски она говорит образно, с юмором, хотя иногда запинается, произносит какое-нибудь английское слово и спрашивает: "А как это будет по-русски?"

Бел Кауфман - автор романов, повестей, рассказов. Самая известная из ее книг - роман "Вверх по лестнице, ведущей вниз".

Помните, каким оглушающим был успех этой книги, когда ее перевели на русский язык? Она сразу стала бестселлером во многих странах, и ее перевели на русский в то время, когда не очень-то и жаловали переводы современных американских писателей. Больше классику выпускали. А тут - книга, к которой было предпослано предисловие, где говорилось о том, что Бел - внучка Шолом-Алейхема. Уже одно это не могло не привлечь внимания к книге. И, читая ее, я как будто встречался снова с ее дедом, так в чем-то схожи по тональности их книги, столько в них доброты и сострадания к человеку.

- У вашего деда множество почитателей во всем мире. Его имя носят клубы, ассоциации, различные общества.

- Моего деда любят как близкого члена всемирной еврейской семьи. Мне всегда приятно, когда чувствуется эта любовь. У меня был такой трогательный эпизод в Канаде. Я говорила про Шолом-Алейхема. Когда я закончила выступление, ко мне подвезли человека в коляске. Он сказал: "Я очень стар. Я почти глухой, я плохо слышу, я слепой, я вас не вижу. Но, когда я узнал, что внучка Шолом-Алейхема тут, в Монреале, я настоял, чтобы меня сюда привезли. Чтобы я мог дотронуться до вашей руки".

Разве это не любовь к моему дедушке? И эта любовь к нему отражается на любви людей ко мне. Я ведь единственная из оставшаяся в живых, кто его знал, сидела у него на коленях. Я помню его лицо, его улыбку. Он даже говорил, что я помогала ему писать, держась очень крепко за руку, когда мы гуляли. После меня уже никто не будет его помнить, как я. Но останутся его бессмертные книги...

- А почему так любят вашего деда, который писал свои книги почти сто лет назад, в наш динамичный век, когда каждый год несет такие изменения и в жизни, и в моде на те или иные произведения, когда появляются все новые писатели, меняются литературные пристрастия? И тем не менее, Шолом-Алейхем у всех вызывает теплую улыбку, его с удовольствием читают.

- Несмотря на все перемены, люди еще смеются, еще плачут. Мой дедушка не принадлежит какому-то веку. Он выражал самые истинные человеческие чувства, которые вечны для всех времен - и пятьсот лет назад, и сегодня. У него и ирония, и смех сквозь слезы...И вообще, о нем говорят, что он - голос еврейского народа. Его фамилия известна всем, кому дорога еврейская культура.

- Раз уж вы заговорили об известной фамилии, то вспомним еще одну. Мне запомнилась одна история, которую вы мне рассказывали: о том, как Шолом-Алейхем судился с Дрейфусом. Вы говорили, что эта история нигде не была опубликована.

- Да, это наши семейные предания. Мой дед судился не с настоящим Дрейфусом, о деле которого он писал, а с другим Дрейфусом, его однофамильцем. Дедушка жил в Швейцарии, лечился. Он не был достаточно богат, чтобы купить ковер. И один джентльмен по фамилии Дрейфус, который жил внизу, пожаловался, что слишком шумно его соседи сверху ходят по полу. Как мама мне рассказывала, она пришла однажды домой и увидела, что ее отец учит детей ходить тихо, чтобы не было слышно. Но господин Дрейфус все же подал в суд и наша семья выиграла. И мы все потом говорили, что это - второй дрейфусовский процесс. Сколько потом смеялись в нашем доме! Мой дедушка очень любил смех, шутку.

- У вас сохранились какие-то воспоминания о деде, живые, детские, а не навеянные рассказами взрослых? Ведь вы были совсем маленькой, когда его не стало.

- Обычно бывает трудно определить, что является настоящей памятью о детстве, а что легендой, которую сам себе придумываешь. У меня о нем настоящие воспоминания, мои.

Вот один эпизод. Мне три года. Мы вдвоем - Папа Шолом-Алейхем и я. Я его называла Папа, потому что он был такой молодой и такой веселый. Мы в зоологическом саду и там в клетке обезьяна. Папа Шолом-Алейхем сделал из бумаги кулек, наполнил его водой из ближайшего фонтана и протянул обезьяне. Она не пьет. Он нагнулся ко мне и сказал (вы знаете, я и сейчас слышу его голос, мы говорили по-русски): "Ах, эта избалованная обезьяна!".

Лишь гораздо позже я узнала, что он страдал диабетом. К своей болезни он относился с юмором и как-то написал моей маме: " Я уже знаю, что я никогда не умру от голода. Я умру от жажды ".

А умер он в мае 1916 года в день 12А. Он был суеверным человеком. Он никогда не писал число 13, а 12А. Словно, у него предчувствие было.

- Потом он уехал в Нью-Йорк, а ваша мама и вы остались в Одессе. Он скучал, часто писал и вам, и вашей маме. Что-нибудь сохранилось?

- Да. Он много писал моей маме. И мне тоже. У меня хранится его последнее письмо. " Дорогая Белочка! Я пишу тебе это письмо для того, чтобы ты поскорее выросла и научилась писать, чтобы ты могла мне писать письма. А для того, чтобы вырасти, нужно пить молоко, кушать суп и овощи, и меньше конфет. Поклон твоим куклам. Твой Папа Шолом-Алейхем, который тебя очень любит".

Как видите, я и выросла, я и писать научилась. Но так и не успела ему написать ни одного письма. Он так рано ушел из жизни.

А я свое первое произведение напечатала, когда мне было семь лет. И оно появилось в одесской газете "Колокольчики".

Дома душно и так скучно, 
Все сидеть, сидеть одной.
На дворе тепло и звучно 
И так радостно весной. 

- У вас есть замечательные традиции, связанные с дедом и с его завещанием.

- Он похоронен на кладбище в Квинсе. На его надгробном камне эпитафия, написанная им самим. В своем завещании он писал, чтобы его вспоминали в каждую годовщину его смерти со смехом или совсем не вспоминали. И никогда эта традиция не нарушалась. Каждый год приходили его близкие и все, кто помнят его. Они читали его рассказы, пили чай и расходились. Много лет все собирались у меня дома. А в последние годы такие встречи проходят в синагоге в Манхеттене. Много желающих придти, и моя квартира не может всех вместить. Традиция никогда не нарушится. Мои дети занимаются наукой, моя внучка учится в Гарварде - они продолжат когда-нибудь эту традицию. Потому, что очень много людей, которые помнят его книги. Я вспоминаю трогательный эпизод. Последние полтора года мой дедушка, тяжело больной, жил в Бронксе. Когда потом, через много лет, сносили дом, где он жил, оказалось, человек, который разбивал дом, знал про Шолом-Алейхема. Он позвонил мне и сказал: "хотите мезузу от квартиры вашего дедушки?". Он принес мне эту проржавевшую мезузу, и сейчас она у меня в драгоценном ящике.

Мой дедушка был добрым, а это не забывается. Он всем, всем помогал. Он и нам помог уже после своей смерти.

- А как?

- Мы жили в Одессе. После революции было трудное время, и моего отца, доктора по профессии, считали "буржуем", а это было опасно в то время. Мама переживала, когда кого-то из коллег отца вызывали в ЧК и допрашивали. Мама поехала в Москву к наркому Анатолию Луначарскому и сказала, что хочет с семьей поехать к своей маме, вдове Шолом-Алейхема, в Америку. И Луначарский выхлопотал нам такое разрешение.

Нас спасло имя дедушки. Шолом-Алейхема всегда любили в России. Всегда, даже в самые трудные для евреев времена. Моя бабушка вспоминала, как однажды ехала в поезде. Напротив нее сидел матрос, читал книгу и хохотал на весь вагон. Бабушка спросила, что он читает. Он ей сказал: "Это новый советский юморист Шолом-Алейхем. Очень смешно пишет". На русском языке произведения моего дедушки выходили большими тиражами, чем на любом другом языке.

- А как в Америке состоялось ваше первое знакомство со школой, которая и стала главным героем ваших книг?

- Мне было тогда 12 лет и для меня была шоком первая встреча со школой здесь, в Бронксе. Я не знала ни одного английского слова и готова была сквозь землю провалиться со стыда. Но учительница мне попалась замечательная. Мы общались так, как общаются обитатели разных миров в фантастических рассказах. Она написала "2+2" и посмотрела на меня. Я обрадовалась и дописала: "=4".

Незнание языка мне еще долго мешало. Я окончила Колумбийский университет, но не могла найти постоянную работу в школе. Считали, что у меня плохое произношение. Я была подменной учительницей, заменяла заболевших педагогов. Это было трудно.

- Но, наверное, тяжелый опыт не прошел даром. Ваш роман "Вверх по лестнице, ведущей вниз" стал хрестоматийной книгой о школе, переведен на множество языков. Кстати, в этой вашей книге ощущаются интонации вашего деда.

- Вы не первый это замечаете. Когда книгу опубликовали, один из критиков заметил: "Эта книга взошла на юморе Шолом-Алейхема". У меня было мало свободного времени, когда я писала этот роман. Я не придавала особого значения тому, что писала. Не надеялась, что эта книга может мне принести известность. Просто мне надо было высказаться. Поделиться своими наблюдениями, рассказать о том, что видела.

Только после этой книги я ощутила в себе уверенность. Будто кто-то дал мне разрешение, будто кто-то сказал мне: "Ничего, Белочка, ты тоже можешь писать". Тогда мне уже стало легче. Знаете, нелегко быть внучкой Шолом-Алейхема, человека-легенды, особенно, когда пишешь.

После этого Бел Кауфман написала не так уж много. Считает самой большой своей удачей психологический роман "Любовь и все прочее". Но все же больше всего в памяти ее читателей осталась та ее книга, первая.

Она пишет и сейчас, в печати появляются ее новые рассказы.

"Может, - сказала мне Бел, - я бы и больше написала, но признаюсь вам по секрету, что я ленива, что у меня плохая дисциплина, я не сажусь каждый день за стол, как нужно писателю".

И она признается мне, что любит выступать перед большими аудиториями. Сразу же чувствуется отдача, всегда бывает много вопросов, вместе с аудиторией она смеется и грустит. А рассказывает она о литературе, о школе, о том, что нужно человеку, чтобы чувствовать себя счастливым. И кредо ее, которого она неизменно придерживается всю свою творческую жизнь - говорить о серьезном с юмором. И это ей удается великолепно. За последнее время она не раз выступала в ООН. Уж кажется, насколько серьезная аудитория: дипломаты, застегнутые на все пуговицы, умеющие за вежливыми улыбками скрывать свои эмоции. А тут зал хохотал, хотя речь шла о проблемах весьма серьезных. Но ведь когда о серьезном говоришь с улыбкой, это вовсе не значит, что ты человек несерьезный. Наоборот, юмор - это универсальный ключ к людским сердцам. И если будешь о серьезном рассказывать без улыбки, то просто не поверят.

Вот такие аудитории есть у Бел повсюду. Она выступала и выступает во всех американских штатах, ездит за рубеж. Великолепно ее принимали в Москве, концертный зал имени Чайковского был забит до отказа.

Совершила она поездку по странам Латинской Америки. В столице Аргентины Буэнос-Айресе есть школа, которая носит имя ее деда. В ней две с половиной тысячи учеников. Как же дети встречали ее! Это было удивительно. Они смотрели на нее, как на какое-то чудо. Еще бы, внучка Шолом-Алейхема, которого они боготворят! Маленькие дети подбегали к ней, обнимали ее за колени, говорили ей такие слова. что у нее слезы на глаза наворачивались.

Каждый раз, когда мы беседуем с Бел, я ее спрашиваю, когда же она начнет писать мемуары, ведь у нее была такая богатая жизнь. Бел немножко обижается на меня, с чего это ей писать мемуары. Мемуары пишут старые люди, а она слишком занята, чтобы стареть, у нее нет времени стареть. И, к тому же, она ведь говорила мне не раз, что любит аплодисменты. Когда она выступает на людях, ей всегда много аплодируют. Вот почему ей так трудно заставить себя сесть за пишущую машинку. Ведь пишущая машинка никогда не аплодирует.