I. Загадка Афросиньи
Мы не знаем даже подлинного ее имени: в православном крещении стала она Евфросиньей, хотя в исторических трудах встречается лишь опрощенная, подчеркивающая низкое происхождения форма — Афросинья; фамилия же — Федотова — как-то не вяжется с утверждением, что была она «чухонкой», то есть ингерманландской, судя по всему, финкой. С нею, «крепостной девкой» (опять-таки странность, ибо закрепощенных среди финнов было исключительно мало), двадцатичетырехлетний царевич Алексей Петрович, старший сын Петра I, встретился в 1714 году в доме своего учителя Вяземского. Встретился — и полюбил на весь невеликий остаток жизни, которой оставалось ему четыре года. И обрел взаимность.
Чем же пленила Афросинья наследника российского престола? Тут мало было одной женской стати, коей не обойдена была и нелюбимая, династическими соображениями навязанная царевичу жена — София-Шарлотта, урожденная принцесса Брауншвейг-Вольфенбюттельская. Мало и столь ценимой на Руси женской доброты — и о невесте своей писал Алексей Петрович отцу: «Человек она добрый, и добрее ее мне здесь не сыскать». Описывая Афросинью, современник (и, заметим, недоброжелатель ее) Веселовский говорит не об одной лишь красоте, не только о чарующем голосе, «низком, но не по-мужски, а по-женски, и поистине пробирающем до дрожи в членах», но об удивительно ясном уме и широкой образованности «крепостной чухонки», помимо родного финского и русского свободно владевшей еще и немецким, французским и английским языками, весьма начитанной и «во многих познаниях сведущей». В том, что сочетание подобных достоинств не оставило равнодушным царевича, человека, кстати, вопреки расхожему мнению, умного и европейски образованного, ничего удивительного нет. Но загадка: откуда взялось все это в двадцатилетней женщине?
Судьбу влюбленных решили многие обстоятельства. В конце 1715 года умерла — через десять дней по рождении сына, нареченного Петром — София-Шарлота. У Петра I также родился отпрыск — тоже Петр, любимый сын от второй, любимой жены, Екатерины. И Алексей незамедлительно стал плох во всем. С подростковых лет он участвовал в отцовских походах, учился, организовывал пополнение и снабжение армии, формировал полки — и был хорош. Это впоследствии историки, оправдывая Петра Великого, станут говорить: император, мол, всегда был недоволен наследником, вот только свидетельств тому не сохранилось (все подобные свидетельства явились на свет заметно позже). По требованию отца Алексей отрекся от престола. Но уходить в монастырь отказался. И бежал за границу. Принять это решение мягкому по природе царевичу помогла решительная Афросинья.
Их двухлетние европейские скитания — сюжет для авантюрного романа. Заручившись защитой императора Священной Римской империи Карла VI, влюбленные сперва обрели кратковременное убежище в местечке Вейербург, потом в замке Эренберг и, наконец, в Неаполе. Петр I требовал у австрийцев возвращения беглого сына. Карл VI вел переговоры с английским королем Георгом I о предоставлении убежища «русскому принцу». Но Георг I медлил, а российские эмиссары тем временем разыскивали беглецов по всей Европе… И нашли. И обманом, уговорами, угрозами убедили все-таки вернуться на родину, гарантировав и неприкосновенность, и отцово прощение, и — главное — право жить спокойной частной жизнью (даже собственноручное Петрово письмо, все это обещавшее, предъявили).
Царевич и Афросинья ехали в Россию разными путями. Вследствие нездоровья Афросинья ехала медленно, и Алексей писал ей с дороги ласковые письма — по словам современника, «полные заботливости и предвкушения тихой совместной жизни в деревне, вдали от государственных треволнений». Царевич был прощен, повторно отрекся от престола, наследником которого был торжественно провозглашен его младший сводный брат Петр, а затем, как водится, заключен в Петропавловскую крепость. Там же оказалась и Афросинья. Их дерзкая попытка обрести счастье потерпела провал.
Было начато следствие, хотя и «не открывшее заговора против Петра со стороны царевича, однако давшее Петру полное юридическое основание взять назад свое прощение сыну и передать царевича суду как государственного преступника». Был и суд, приговоривший Алексея Петровича к смерти. Правда, до казни не дошло: 27 июня 1718 года он при загадочных обстоятельствах умер в темнице — то ли был задушен, то ли отравлен, этого по сей день не знает никто. Афросинья же и вовсе сгинула без следа. Да и кого интересовала ее судьба, когда речь шла о судьбах трона?
А ведь повернись иначе, и мог бы появиться в Англии новый, скажем, графский род, как прижились в России Грейги, Брюсы, Крюйсы, Лерманты и прочие уроженцы Альбиона. И тогда Россия, а не Британия (двумя веками позже — в лице Эдуарда VI) дала бы миру пример отречения от престола ради любви. Любви, жажда которой превыше жажды власти; любви, требующей не кроить по собственному разумению историю, а строить собственную жизнь; любви, за которую так часто, увы, и платят жизнью. Как заплатили царевич Алексей Петрович и загадочная финская красавица Афросинья…
II. Смертоносная легенда
— Скажите, чей я в действительности сын?
Любопытная деталь: рассорившийся в 1795 году с фельдмаршалом Румянцевым и демонстративно вышедший в отставку Салтыков (екатерининский фаворит, которых Павел, мягко выражаясь, не жаловал) был вскоре назначен киевским губернатором, затем произведен в генерал-фельдмаршалы и назначен генеральным инспектором всей кавалерии, а годом позже стал военным губернатором Москвы…
Впрочем с этой версией соседствовала и другая, куда скандальнее — будто бы Павел вообще не сын Екатерины II; что вместо мертворожденного ребенка ей по приказу императрицы Елизаветы Петровны подложили младенца, привезенного из «чухонской деревни Котлы». Согласно этой версии, ребенок был отобран у некоей чухонки (то есть ингерманландской финки) Мерьят Хака, в православном крещении — Марии Петровны Крюковой. И опять-таки любопытно: уже в 1797 году семья Крюковых (сама Мария к тому времени отошла в мир иной) была без объяснения причин освобождена от податей…
Все эти слухи, говорят, были инспирированы самой Екатериной II, равно ненавидевшей мужа и сына, первый из которых — законный государь! — был по ее приказу низложен и убит, а второй — законный наследник! — оттеснен от трона и сослан в Гатчину, где, по словам его биографа Г.Чулкова, «жил затравленным зверем, всегда готовым к гибели, но все еще не утратившим надежд на власть». Именно обнародованием «правды о происхождении Павла» императрица заставила его жену, Марию Федоровну, подписать документ о согласии на лишение мужа прав на престол — власть в этом случае, минуя Павла, должна была перейти к его старшему сыну Александру (надлежащий указ должен был быть обнародован 5 декабря 1796 года — в день тезоименитства самодержицы всероссийской). Впрочем, внука, хотя он и был отобран у родителей и воспитывался под присмотром самой Екатерины, она тоже не любила. В 1793 году государыня добилась, чтобы император Священной Римской империи возвел в графское достоинство ее последнего фаворита — Платона Зубова, с которым, утверждают некоторые, намеревалась вступить в брак. Проницательная Мария Федоровна поняла: в этом случае Зубовы найдут способ расправиться с нею и с ее детьми. К счастью, 5 ноября 1796 года Екатерина II неожиданно скончалась «от апоплексического удара», тем самым открыв сыну дорогу к трону.
Казалось бы, легенда — она легенда и есть. Что нам, был ли Павел I отпрыском Петра III, бастардом, рожденным от Салтыкова, или же сыном безвестной чухонки? Главное, он был воспитан, как наследник престола, получил приличествующее цесаревичу образование, в конце концов, взошел на трон, а его пятилетнее царствование принесло стране больше блага, нежели весь «золотой век Екатерины». К тому же история многих государств знавала и бастардов (взять хоть французского Карла VII, победоносно завершившего Столетнюю войну), и подмененных государей — Иоанна Посмертного в той же Франции, чья судьба описана в «Проклятых королях» Мориса Дрюона, или Эдуарда VI Тюдора, коему посвятил «Принца и нищего» Марк Твен…
Да вот беда: легенда о рождении Павла I перестала быть инструментом семейной и политической интриги и зажила самостоятельно. Не исключено, что первой ее жертвой пала сама Екатерина II. Поговаривают, будто умерла она не своей смертью, а была убита — причем способом столь варварским, что детали я позволю себе опустить. Инициаторами цареубийства эти слухи называют Марию Федоровну и старших ее сыновей — Александра и Константина, которым и объявление Павла I незаконнорожденным, и брак с Платоном Зубовым равно отсекали путь к вожделенной власти.
Следующим стал Павел I — цареубийцы объединились опять-таки под знаменем «незаконности» императора. Правда, историки утверждают: Мария Федоровна, Александр и Константин одобрили свержение государя лишь при условии сохранения ему жизни. Роль их, впрочем, могла быть и не столь пассивной — один из свидетелей вспоминал, что среди своих убийц Павел узнал Константина.
— Пощадите, ваше высочество! — взмолился он. — Бога ради, воздуху! Воздуху!
Пишут: мол, император по ошибке принял за сына одного из убийц, также облаченного в красный кавалергардский мундир. Нелегко, однако, поверить, что родной отец мог ошибиться, да еще в такую минуту…
Наконец, загадочная смерть в Таганроге Александра I. То ли, истерзанный муками совести, он и впрямь удалился от мира, превратившись в старца Феодора Кузмича, как гласит легенда; то ли, в соответствии с данными вскрытия, смерть наступила «от разрушения печени и органов отделения желчи» — симптомы, нередко указывающие на отравление… Так или иначе, легенда — на излете уже — нашла еще одну, последнюю жертву.
Рожденная ненавистью, она принялась сеять смерть, лишний раз доказывая, что чувство это вообще неплодотворно, венценосцы же и вовсе не имеют на него права, ибо их ненависть потрясает устои тронов и основы держав…
III. Невоздвигшийся трон
Но все-таки решаться было надо, и Александр II решился.
В личной смелости самодержца сомневаться не приходится — достаточно вспомнить, сколь невозмутимо жил он впоследствии долгие годы под дамокловым мечом покушений, и какое мужество проявил 1 марта 1881 года, в час своей мученической кончины. Однако осторожность и предусмотрительность мужеству не помеха, а необходимое дополнение.
Опасность могла грозить с обеих сторон. Возмущенные помещики могли решиться и на цареубийство, как было с Павлом I, и даже на мятеж по примеру декабристов; к тому же те гнались за мечтой, а эти будут отстаивать собственность — мотив куда более основательный. Но и у крестьян, обретших свободу в рамках закона, мог в очередной раз проснуться аппетит к воле дикой и безграничной… До сих пор, правда, Разиным да Пугачевым удавалось лишь погулять всласть, но кто знает, как оно может обернуться?
Чем ближе становился день оглашения манифеста об отмене крепостного права, назначенный на 19 февраля 1861 года, шестую годовщину его восшествия на престол, тем большие предосторожности принимал государь. Войскам были розданы патроны, в боевой готовности пребывала артиллерия. Четыре пехотных и шесть с половиной кавалерийских батальонов были подтянуты к Зимнему дворцу. Было заготовлено шестнадцать неподписанных пока приказов первым лицам империи, начинавшихся словами: «По случаю происшедшего в столице беспорядка, к прекращению коего принять должно меры, Государь Император Высочайше повелеть соизволил…»
Впрочем, царь был готов и к неуспеху. Все лето 1860 года, пока не встала Нева, перед дворцом была пришвартована всегда готовая к отплытию яхта. А после ледостава у Салтыковского подъезда Зимнего было приказано круглосуточно держать под седлом коней. В секретные приказы попали даже их имена: «Верховые лошади, для того назначенные, суть Баязет серый и Адрас бурый. Сие требуется для исполнения Высочайшего повеления…» Однако куда бежать? Просить убежища за границей? Что ж, еще Александр Невский договаривался об этом в Швеции, а Иван Грозный — в Англии… Но влачить дни в изгнании? Унизительно и недопустимо.
И тогда родилась идея. Кто именно являлся подлинным ее автором, сказать трудно — говорят по-разному. То ли у самого императора; то ли осенила она министра внутренних дел, престарелого графа Ланского; то ли подсказал ее государю граф Блудов… Важна суть: если уж оставить Россию, то не ютиться при европейских дворах, а основать новое государство — превратить Великое княжество Финляндское в четвертое скандинавское королевство наряду с Данией, Швецией и Норвегией (и, в отличие от последней, связанной унией со Швецией, подлинно независимое). Поменять Петербург на Гельсингфорс.
Недаром же, словно предчувствуя подобное, отвоевав Финляндию у Швеции в 1809 году, Александр I предоставил новообразованному Великому княжеству небывалую автономию. Не случайно же сам Александр II в 1860 году, едва созрел замысел, дозволил этой малой части огромной империи наравне с Царством Польским чеканить собственную монету — марку, хоть и украшенную изображением двуглавого орла. Герб-то ведь последует за монархом… А трон в Финляндии ждал — тот, что был привезен полвека назад для Александра I; тот, на который император так и не сел, ибо всю речь, посвященную грядущей жизни страны под сенью российской короны, произнес стоя. Теперь уготованный дяде престол займет племянник, а рубежи его нового государства сумеют удержать расквартированные в там верные полки — Финляндский, Кексгольмский….
Однако и судьбы стран, и судьбы людские равно зависят как от событий свершившихся, так и от тех, что не произошли. Настало роковое 19 февраля 1861 года — настало и минуло. Манифест был оглашен, но возмущения не последовало: с обычным ворчливым покорством Россия приняла монаршую волю и склонилась перед ней.
А сложись иначе, и памятник Александру II, высящийся на одной из красивейших площадей Хельсинки, мог бы знаменовать не просто благодарную память царю-освободителю (так ведь в Великом княжестве Финляндском крепостных почти не было), но основателю правящего дома. И обрести независимость Финляндия могла в 1861-м, а не в 1917 году, став, правда, не республикой, а монархией… И сам Александр II мог избежать трагической гибели от бомбы народовольца, брошенной ему под ноги двадцать лет спустя.
Увы, история не знает сослагательного наклонения. Мы вправе рассуждать лишь о том, что произошло. Но ведь и то, что готовилось, — тоже интересно и важно. Блистательная ведь задумана была интрига, достойная исторического романа! Или, наоборот, фантастического — о царстве, которого не было, но которое вполне могло бы быть…
Добавить комментарий