Всё будет хорошо, сынок, ты скоро выздоровеешь, — говорил мужчина, стараясь сохранить бодрый голос, но это ему совершенно не удавалось. Невыносимая боль сквозила в каждом его слове. — Всё будет хорошо, мой мальчик.
Старое, стоявшее на вечном приколе судно, слегка покачивалось под несильной волной. В его тесных каютках и трюмах, служивших временным пристанищем для ожидающих своей очереди на пароход, люди спали, ели, молились, мучились. Больной лежал на узком деревянном ложе, сколоченном из досок. Его щеки горели, глаза были широко раскрыты. Он старался не смотреть на отца.
— Ты знаешь, что это не правда, — тихо сказал он. — У меня осталось не больше двух дней.
— Это не справедливо! — мужчина обхватил голову руками. — Умирать должны старые, а молодые должны жить. Жить, жениться, рожать детей. Будь проклят тот час, когда я решил ехать в Америку! Мы возвращаемся! Сейчас же!
— Мы не можем вернуться. Что ты скажешь маме? Вся семья ждет нас... ждет тебя из Америки. У тебя получится. Ты заработаешь много-много денег и вернешься домой...
Голос его прервался. Отец погладил тонкую, почти мальчишескую руку.
— Кто же знал, что эта проклятая горячка схватит меня здесь, в Гамбурге, папа... У меня есть к тебе просьба. Когда ты вернешься... Помнишь разговор, который мы слышали тогда возле нашего дома?
Отец хорошо помнил тот день. Октябрь 81-го года выдался на удивление теплым — видать, загулявшее где-то бабье лето явилось сюда, когда его и ждать-то перестали. Он и сын сидели рядом, укрытые от чужих взглядов одинокой обгоревшей стеной. Сидели и молчали. Еще недавно здесь, на окраине Доманова, стоял их дом. Сквозь щель между черными потрескавшимися бревнами видна была проселочная дорога. По ней шли две женщины из соседней деревни — в церковь. Босые ноги, на головах — платки, обувка, связанная веревочкой, перекинута через плечо — так сохраннее, зря об дорогу не бьется. Женщины остановились, не зная, что кто-то есть за стеной, и стали переодеваться. Как обычно, надо было снять платья, одетые изнанкой наружу — чтобы от солнца не полиняли — вывернуть их, натянуть на себя, обуться и в должном виде явиться к службе.
— Вишь ты, беда-то какая, — проговорила младшая, Анюта, кивнув на пожарище, — явреев в Доманове поколотили, хаты ихние разбурили.
— Так ведь за дело, — возразила старшая, Мария. — Они нашего царя-батюшку убили.
— Неужто и домановские убивали? — недоверчиво глянула Анюта. — Нам тут многие из них знакомые. Люди хорошие, ничего не скажешь. А как им теперь-то жить? Особливо Янкеля жалко. Хату спалили, дочку старшую испортили.
— А по мне правильно со всей их хеврой разобрались! — вспылила Мария. — Гойками нас зовут! А мы у них убираем, печки топим.
— Так то ж на шабес только. И платят нам.
— Чтой-то ты, Нюрка, больно жалостливая насчет явреев стала! Вон Степан, сынок соседский, из города приезжал. Сказывал, в газетах пишут — жиды совсем обнаглели. Ихнее племя так и норовит погубить православный народ.
— Ну, если в газетах... — опустила голову Анюта. — Тогда конечно. Газеты врать не станут.
И переодевшиеся женщины отправились дальше, по направлению к церкви...
Такой вот разговор подслушали нечаянно Янкель и его сын накануне отъезда. Было страшно двигаться в путь, но то, что несчастье подстережет их в самом начале, они не могли и подумать. Сын дышал тяжело и выговаривал слова медленно, с трудом:
— Когда ты вернешься и что-то привезешь из Америки... маме, сестрам... привези какой-нибудь подарок Анюте... тоже...
— Да, сынок, да, обязательно привезу, — Янкель смотрел прямо перед собой, грубые доски обшивки расплывались перед его взором. Старое судно скрипело, и, казалось, оно покачивается как набожный еврей во время молитвы.
Янкель похоронил сына на местном кладбище за счет общины города Гамбурга. А через неделю в чреве грузового парохода отбыл в благословенную страну...
До 1 марта 1881 года мало кто из российских евреев знал название германского портового города Гамбург. После этой даты оно стало звучать в десятках тысяч еврейских семей — с сомнением или с надеждой. 1 марта был убит император Александр Второй. Россия откликнулась на дерзкую акцию бомбиста погромами. Как спасаться? Куда бежать? Неожиданно выяснилось, что бежать, есть куда. Слишком страшно было оставаться — будущее не сулило ничего хорошего. Многолетние пласты угнетения и унижений наслаивались один на другой.
В 1762 году Екатерина Вторая объявила, что все иностранцы могут свободно приезжать и селиться в России. Царственной рукой великой просветительницы было добавлено: "кроме жидов". Но судьба-злодейка посмеялась над императрицей: в ходе разделов Польши Россия получила значительную часть ее территории, а вместе с ней миллион евреев. Мудрая Екатерина загнала их в черту оседлости. С 1791-го по 1915-й просуществовала эта зона — 25 провинций Украины, Литвы, Белоруссии, Крыма и частично Польши. Около 5 млн. восточноевропейских евреев собралось там в итоге под черным крылом царского самодержавия.
В 1827 году Николай Первый ввел для евреев воинскую повинность. При этом квота на призываемых в армию была сформулирована хитро: для еврейских общин — 10 рекрутов с одной тысячи мужчин ежегодно; для христиан — 7 с одной тысячи через год. То есть от общин еврейских почти в три раза больше, чем от общин христианских. Не следует думать, что император принял такое решение из уважения к евреям, считая их хорошими солдатами. Отнюдь. Цель была совершенно иная. Во-первых, изъятие наиболее жизнеспособных молодых мужчин (они кончали службу в 43 года) ослабляло общину. А во-вторых, техника призыва выглядела так. Мальчиков с 12 лет (до бармицвы!) забирали из семей и отправляли в т. н. батальоны кантонистов. Там шесть лет в условиях жестокого режима они влачили полуголодное существование и, главное, обязаны были усвоить принципы и обряды православия. После чего их на 25 лет отправляли на регулярную службу в армию.
Александр Второй успел провести ряд реформ. Он снял 25-летний призыв. Положение о кантонистах отменили. Евреи были уравнены в отношении воинской обязанности с другими подданными Российской империи. Но они оставались бельмом на глазу российских правителей и записных патриотов: их жизнь протекала по своим, особым законам, отличавшимся от общепринятых.
Вынужденными центрами загнанных за черту оседлости людей стали местечки с преимущественно еврейским населением. Здесь жили в постоянной нужде и постоянном страхе, с оравой голодных ребятишек, но с обязательной халой на субботнем столе. Штетл оставался не только и не просто зоной обитания. В нем сохранялись религия, обычаи, традиции, переходившие из поколения в поколение. В праздники и в горе звучал голос скрипки, и помогал выжить неистребимый горький юмор.
Казалось бы, эта направленность на внутреннюю жизнь своей общины не должна была возбуждать никакой злобы со стороны простого люда. И всё-таки — возбуждала. К тому же, как всегда, находились евреи, которые сами подливали масла в огонь. В 1869 году перешедший из иудаизма в православие Яков Брафман выпускает в Вильно "Книгу Кагала" — перевод протоколов правления еврейской общины (кагала) Минска в конце XVIII — начале XIX веков. Из приведенных в книге комментариев Брафмана следовало, что евреи образуют государство в государстве, и их главная цель — эксплуатировать коренное население и поработить его. Кстати, о том, что кагалы уже много лет не существуют, Брафман умолчал.
Книга эта пролила бальзам на души многих радетелей за веру, царя и отечество. В 1875-м правительство переиздало ее за свой счет. Александр Второй пожаловал Брафману дворянство.
Маленькое отступление. У Якова Брафмана была дочь, Соня. Она не жила с родителями, а детство и юность провела в Литве, в семье князей Радзивиллов. Ее крестили, она стала ревностной католичкой и вышла замуж за обедневшего польского шляхтича, дальнего родственника Адама Мицкевича. У них родился сын, Владек, имевший таким образом родителей-католиков, православного деда-выкреста и еврейку-бабушку. Сын вырос и стал Владиславом Ходасевичем — выдающимся русским поэтом, хотя в его жилах не текло ни капли русской крови. Он умер в 1939-м в эмиграции, в Париже, и похоронен по католическому обряду. А жизнь его последней жены, Ольги Марголиной, в 1942-м оборвалась в Аушвице. Удивительная биография...
Но не было ничего удивительного в том, что способные молодые люди, вырываясь за черту оседлости, стремились припасть к роднику русской культуры. А к какой же еще? И их рвение заметили. В 1880 году газета "Новое Время" публикует статью "Жид идет", в которой с возмущением и гневом говорилось о том, что приобщение евреев к русской культуре усиливает их влияние на русскую жизнь и русский народ.
А в 1881-м террористы убивают Александра Второго. К несчастью, среди шести заговорщиков оказалась и одна еврейка. Геся Гельфман из Мозыря не разделяла взглядов своей ортодоксальной семьи и в 16 лет ушла из дома. В покушении она непосредственно не участвовала, однако одной ее фамилии оказалось достаточно, чтобы скопившаяся злоба выплеснулась яростью жестоких погромов и неприкрытым антисемитизмом. С тех пор обвинение евреев во всех провалах и несчастьях страны стало нормой. Эта неувядаемая идея пользуется большой популярностью вот уже 128 лет, пережив царизм, социализм и успешно вписавшись в капитализм, буквально покорив весь мир.
А тогда, в 80-х годах XIX века, когда под охраной полиции и при помощи казаков разгневанные рабочие и крестьяне разоряли и поджигали еврейские дома, насиловали женщин и убивали не успевших спрятаться стариков, — тогда навсегда перестала существовать патриархальная атмосфера штетлов. Молодежь устремилась в революционное движение. А те, кто понял, что их единственное спасение — уехать, решились на эмиграцию в Америку.
Так началась новая волна заокеанской эмиграции. С 1881 до 1914 года в США переселились свыше 2 млн. человек — треть всего европейского еврейства. К погромам прибавилось резкое ухудшение условий жизни в связи с появлением крупных промышленных предприятий и сельскохозяйственных латифундий. Евреи с их традиционными занятиями ремеслами и торговлей теряли клиентов, как в городе, так и в деревне. Но главным, конечно, оставался страх — лишиться жизни и имущества можно было в любую минуту. Нападения, истязания, поджоги случались и прежде, однако на сей раз пламя ненависти разгорелось с невиданной силой, захватило всю черту оседлости и практически не гасло.
Зачин сделали в 1881-м на Украине, в Елизаветграде, безработные и крестьяне. В этом и последующем году погромы перекинулись более чем на 200 городов, в основном, на юге России. Только в Киеве погибли 792 человека. В печально знаменитом кишиневском погроме 1903 года были убиты 49 человек, 586 искалечено, 1500 домов и лавок разграблены. В начавшейся русско-японской войне Россия потерпела ряд поражений, и тогда евреев обвинили в сотрудничестве с японцами. Прокатившаяся в 1905-1906 гг. волна погромов задела Брест, Минск, Одессу, Киев, Лодзь — более 300 городов и унесла жизни свыше 1000 российских евреев, а многие тысячи были ранены. Правда, победить японцев это почему-то не помогло.
И всё-таки... Какая еврейская семья бросит свое насиженное гнездо и подастся в неведомые края, если есть хоть малейший шанс переждать лихие времена? Так что хватало и тех, кто надеялся, что их призрачное благополучие бедняков продлится еще пару десятков лет. В таких случаях женщины со своими курицами, козами и детьми оставались дома, а в Америку отправлялись только мужчины. Не насовсем — на заработки.
Слухами земля полнится. У всех на устах было слово "Броды". Огромные массы людей ринулись в направлении к этому небольшому городу в Западной Украине. Броды находились в 86 км от Львова и всего в 8 км от границы. И там была железная дорога, которая вела в Германию. В 1881 году в этом городке жило 25 тысяч человек, из них 15 тысяч евреев. Никто не ожидал наплыва беженцев — и вскоре в Бродах царили хаос и кошмар. Летом 1882 года в условиях страшной скученности и антисанитарии даже появились случаи кори и черной оспы. Но многим — в первую очередь, молодым и сильным — удавалось уехать. Их ближайшей целью были Бремен и Гамбург — два портовых города, откуда пароходы регулярно уходили в Америку.
Немецкие власти устроили заградительный кордон на границе и впускали в Пруссию, только если эмигранты имели справки об отсутствии болезней, железнодорожные билеты до одного из двух портов и билет до Америки. Кроме того, нищие местечковые беженцы должны были предъявить специальную бумагу от Германского Агентства помощи русским евреям, что они едут в Америку без права на жительство в Германии.
В Гамбурге надо было ждать очереди на рейс — конечно же, не коротая время за осмотром достопримечательностей. Хорошо, если удавалось найти, где преклонить голову. Оборудованное под общежитие старое судно не могло вместить всех. Руководство порта построило бараки на 1400 человек, но и они были переполнены. Оно и понятно — в 1891 году через Гамбург прошло 144 тысячи эмигрантов в Америку, а в 1907-м, в год пика, — 190 тысяч. В августе 1892-го в порту вспыхнула холера. Ее разносчиками, на всякий случай, объявили русских евреев. Вскоре выяснилось, однако, что это неправда. Евреи оказались не виновниками, а жертвами — эпидемия унесла 10 тысяч жизней.
Расставание с родным государством тоже являлось далеко не трогательной процедурой. Первый шаг — разрешение на выезд. Получить его официально через российскую бюрократическую чиновничью машину было делом необычайно сложным. Но, как известно, спрос рождает предложение, и появились пункты и люди, которые за умеренную плату переправляли за границу нелегально. Царское правительство смотрело на это сквозь пальцы, а в 1892-м эмиграцию разрешили официально — за исключением молодых людей призывного возраста. Но Россия не была бы Россией, а евреи не были бы евреями, если бы такая мелочь, как это ограничение, могла кого-нибудь остановить. Выезжали все — с поддельными документами. Правда, стоили они дорого — 25 рублей — больше, чем месячная зарплата рабочего человека.
Как выяснилось позднее, такая либеральность со стороны властей объяснялась просто. Российское правительство рассчитывало решить еврейский вопрос с помощью "холодного погрома": треть евреев эмигрирует, треть вымрет и треть перейдет в православие.
Но были в России и привилегированные евреи, жившие не в убогих городках черты оседлости, а в самой Москве — купцы первой гильдии, лица с высшим образованием, ряд ремесленников, отставные армейские нижние чины. Все они имели специальное разрешение на проживание. Если к ним добавить еще некоторое количество нелегалов, получалось тысяч сорок. Новый московский генерал-губернатор, брат царя Александра Третьего, великий князь Сергей Александрович такого безобразия стерпеть не мог. При ликующей поддержке московского купечества, в первый день еврейской пасхи 1891 года он издал декрет о высылке евреев из Москвы. Единственное разрешение остаться получил певец русской природы, художник Исаак Левитан.
Между тем, удивленные таким мощным эмиграционным потоком из Восточной Европы, власти США создали комиссию для выяснения его причин. Члены комиссии Вебер и Кемпстер посетили местечки черты оседлости, города Минск, Вильно, Белосток, Гродно, Варшаву, побывали и в Москве. Они увидели пустые глазницы окон в безлюдных московских домах, где еще недавно жили евреи. Они увидели нищету и слезы в маленьких провинциальных селениях. И массу людей, стремившихся уехать и ночевавших со своими пожитками на вокзалах. Обо всём этом, вернувшись в США, они написали отчет.
На сообщение комиссии откликнулась газета "Нью-Йорк Таймс". Она высказалась против дискриминационной политики царизма. А дальнейший ход ее рассуждений выглядел исключительно оригинально. Евреи — ленивые, нищие, не желающие заниматься сельским хозяйством, — писала газета, — ждущие, когда благотворительные организации подкинут помощь. И вывод — такие иммигранты нам не нужны. Так ведущая американская газета оценила целый народ, для которого новая родина поначалу стала далеко не раем.
Но российские евреи "Нью-Йорк Таймс" не читали — и ехали в страну своей мечты. Среди огромный массы иммигрантов они составляли внушительную часть — 10 процентов. А по количеству ввозимых средств занимали самое последнее место. Да, они были бедными — но не потому, что ленились. Этих бы журналистов из американской газеты — да на пару десятков лет в черту оседлости... Если бы они знали, как трудно было собрать даже ту умеренную единую плату в 34 доллара за человека, которую установили за проезд от штетла до Америки! Не случайно, с 1904 года США снизили ее всего до 10 долларов в низшем классе на пароходе. Да, многие ехали заработать немного денег. Но накануне Первой Мировой войны из иммигрантов-неевреев треть вернулась в Европу, а из евреев — только 5,75 процентов. Значит, большинство все-таки ехало насовсем.
Для людей, которые за пределы своего местечка почти не выезжали, эмиграция была броском в неизвестность. Забирали с собой накопленные за всю жизнь "богатства" — постельное белье, подсвечники, самовары. Всё это вмещалось в несколько узлов. Одежда — на себе. В спецприемниках в Гамбурге всё подвергалось дезинфекции, после чего евреев из общежитий не выпускали. В то же время другие эмигранты могли разгуливать, где хотели.
В Америке история повторялась. В первые годы прибывающих доставляли в Castle Garden на Манхеттене, который один иммигрант в письме назвал "геенной огненной". А с 1892 года начал работать федеральный иммиграционный офис на Эллис Айленд — ворота в свободный мир. Сначала переселенцы проходили медицинский осмотр, потом — интервью: беседы о родственниках, вопросы на грамотность, о профессии, о социальном положении. Бедные, ошарашенные люди нередко не знали, что говорить и как отвечать. Бывало, что перед некоторыми Америка закрывала свои ворота и отправляла их назад. Иммигранты шли на встречу с работниками офиса, как на казнь. Недаром Эллис Айленд прозвали "трерн инзл" — "Островом слез".
Вот содержание одной из песенок, которая исполнялась в те годы со сцены в еврейских кварталах Нью-Йорка — "А бривеле дем татен" (Письмецо отцу). Родственники пишут уехавшему парню: твоя мать умерла в бедности и одиночестве. Напиши письмо отцу и пошли ему денег, чтобы он приехал в Америку. И сын отвечает: увы, отец слишком болен, чтобы здесь его приняли. Ему разрешено лишь увидеться со своим сыном у ворот Эллис Айленда, после чего его отправят назад, в Россию...
Но вот, наконец, все трудности преодолены, и новые американцы вступают на территорию иммигрантской столицы — Нью-Йорка. Надо было найти крышу над головой и хоть какую-нибудь работу. Так сложилось, что вся масса новичков двигалась в одном направлении, заполняя и без того уже переполненное пространство, куда до них влились их предшественники. Имя этого гигантского муравейника — Нижний Ист-Сайд. Но об этом разговор впереди.
Добавить комментарий