Задумывались ли вы когда-нибудь, каким образом к людям творческих профессий — артистам, музыкантам, художникам — приходит признание? И сколько талантов остается неузнанными, невостребованными и неосуществленными? Думаю, довольно много. Ведь каждому известно, что конкуренция в этой сфере огромная и не всегда в схватке за место под солнцем побеждает именно талант. Мне даже кажется, что он-то, талант, в этой ситуации как раз наиболее беззащитен, ибо озабочен не “пробиванием дороги” и не “проблемами вооружения”, а своим делом — творчеством. Вот Пушкину повезло с началом — друзья уже первое его заметное стихотворение тайно отнесли в журнал для напечатания (он их за это в шутку назвал в другом стихотворении “предатели-друзья”). Да и вообще, кто только юного Пушкина не пестовал, кто не опекал — Державин, Жуковский, Карамзин, Катенин! Помнится, Жуковский сказал: “Нам всем надобно объединиться, чтобы помочь этому гиганту…”. Вот были времена! Правда, и сейчас встречается иногда, что собратья по цеху помогают начинающим. Как говорится, редко, но бывает. Я знаю случай, когда к искусствоведу, читавшему лекцию в школе, подошел мальчик и срывающимся от волнения голосом попросил посмотреть картины его отца. Искусствовед попался отзывчивый и спустился вслед за школьником в темный подвал, где творил безвестный художник — результатом стала выставка, а потом и известность, которую она принесла прежде никому неведомому бедолаге. Американцы называют это “дать человеку шанс”, иначе — показать его “городу и миру”. Но так везет далеко не всем. Многие способные и даже очень талантливые остаются в тени и всю жизнь несут в душе горечь несбывшихся надежд. Эти мысли пришли мне в голову после концерта певицы Юлии Коткиной, который проходил в одной из Бостонской библиотек. Певица молода и талантлива, обладает на редкость красивым и сильным меццо-сопрано, может захватить зал мощным напором рахманиновского романса и проникновенной простотой мелодии Гаврилина. Вокал для нее — родная стихия, она знает и понимает как петь — недаром успешно работает в качестве педагога в C-Петербургской академии театрального искусства у Александра Белинского и Александра Петрова. Три года назад певица завоевала первую премию на Международном Вагнеровском конкурсе в Санкт-Петербурге, что уже само по себе говорит об ее исполнительском уровне. Но вот незадача: Юлия Коткина пока не осуществилась как оперная певица и ждет своего “шанса”. Уж больно труден и тернист путь на оперный Олимп… Будучи уверенной, что читателям интересны не только уже состоявшиеся артистические судьбы, предлагаю им интервью с Юлией Коткиной.
—
Юля, закончив Санкт-Петербургскую консерваторию по классу вокала (профессор Киселев),
вы мечтали об опере?
— Да, было сумасшедшее желание, я долго билась, пока не настал предел, пока я не поняла, что все бесполезно… Предел есть у любого человека.
— Предел пришел, потому что вы уперлись в стену?
— Просто оказалось, что в любую точку, в какую бы я ни ткнулась, — не идет; в любую абсолютно — и в России, и в Америке.
— Это связано с понятием “везунчик” и “невезунчик”, как вы думаете? Есть примеры, когда вашим однокурсникам по консерватории “везло?”
— Есть, конечно. И это заслуженно. Они очень способные певцы — Ира Мотаева, Володя Тюльпанов…
— Где они сейчас?
— В Кировском театре.
— Солисты?
— Да, солисты.
— А кто их взял?
— Какая разница? Их взяли заслуженно.
— Если оценивать объективно ваши возможности, вы им уступаете? Могу свидетельствовать: у вас сильный, прекрасного тембра голос, отличная вокальная школа, артистизм. Просто “не сложилось?”
— Да, не сложилось. Я работала в Оперной студии, в театре “Зазеркалье”, в театре оперы и балета им. Римского-Корсакова. Я пою весь меццо-сопрановский репертуар — Марту в “Фаусте”, Ольгу в “Евгении Онегине” Дуняшу и Любашу в “Царской невесте”.
У меня получалось…
— Меццо-сопрано мне кажется самым “божественным” голосом среди женских голосов. Любопытно, что Полина Виардо, легендарная певица, вошедшая в историю русской культуры, могла петь и партию Розины в “Севильском цирюльнике” и меццо-сопрановские, почти контральтовые арии. Если не ошибаюсь, уже в 22 года она приехала на гастроли в Петербург — тогда ее и увидел Тургенев. Но вообще певцы начинают поздно…
— Известная певица Нина Серваль говорила, что меццо-сопрано начинает в 30 лет.
— Юля, вам уже за тридцать. Какие вы делали попытки, чтобы пробиться на сцену?
— Самая последняя попытка — прослушивание в Чикагскую оперу. Я прошла практически до конца.
— Кто слушал?
— Главный режиссер театра, возглавляющий молодежную программу, господин Перельман. Он один сидел с камерой и слушал. Ему очень понравилось, особенно то, как я исполнила “stretta” — часть арии Фаворитки из одноименной оперы Доницетти. До этого я спела арию “Далилы” из “Самсона и Далилы” Сен-Санса и романс Полины из “Пиковой дамы” Чайковского. Он меня похвалил. Вернувшись в Петербург, я получила от него 2 письма. В сентябре я должна была ехать в Чикаго на второй тур. Все были абсолютно уверены, что я уже прошла. Но в последний момент, в конце августа, пришло письмо: давайте отложим на следующий год…
— Что-то там переменилось?
— Да, что-то произошло. Мне говорили, что певица — меццо-сопрано, надумавшая было уходить, решила вернуться в театр. А профсоюзы в Америке сильны.
— Ситуация понятная. Вы не поехали на следующий год. Почему?
— Потому что это была последняя точка в моем невезении. Я подумала, что в России у меня не получается, но не получается и здесь. У меня началась депрессия.
— Юлечка, а в конкурсах в России или за границей вы участвовали?
— Участвовала. Я успешно выступила на конкурсе Вагнера три года назад в Санкт-Петербурге. Мне дали первую премию и международное лауреатство.
— Даже?
— Даже.
— Что ж, Юлечка, это большая победа. Певцов вагнеровского накала — единицы. После нее, наверное, были какие-то интересные предложения?
— Я тогда неожиданно заболела. А в других конкурсах мне не везло.
— С чем вы это связываете?
— Не знаю. Те, кто сидел в зале, не могли мне ничего объяснить. Пела хорошо.
— У вас в комиссии не было своих? Говорят, что члены жюри конкурсов протежируют своим конкурсантам.
— Мне никто не протежировал.
— Юля, говорят, что людям искусства, кроме таланта, нужно иметь железную волю и целеустремленность. Есть в вас эти черты?
— Воля у меня есть, не знаю, железная ли... гвозди из меня делать нельзя, это точно.
— А вот есть еще такой момент: важно, как артист выглядит на сцене, какой у него “имидж”. У меня дочь училась вокалу в итальянской консерватории, ее преподавательница была очень хорошей певицей, из династии певцов, но ей мешала некоторая полнота. Она в этом искала причину того, что ее “не видит” оперное начальство. Она похудела, и ей стали чаще предлагать выступления на сцене. Как вы относитесь к такой ситуации?
— Я отношусь с большим пониманием. Мне говорили, что причина того, что меня не берут в Академию, в том, что я не худая. В Академии худеют все, по поводу и без повода.
— Полнота не связана с пением? Резонатор не связан? Чем объяснить такое количество полных певцов и певиц, среди которых первоклассные: Монсерат Кабалье, Лучано Паваротти, Зураб Соткилава?
— Нет, резонатор не связан. Это не имеет к вокалу никакого отношения. Даже наоборот: чем активнее человек, тем ему легче петь.
— Ну а сами вы как относитесь к своему “имиджу?” Не пробовали худеть?
— Я пробовала, но не доводила до конца. Я чувствовала в этом что-то не то.
— Вы хотите сказать, что с изменением внешнего вида вы что-то утрачивали в своем внутреннем мире, в самоидентификации?
— Возможно, и так. Что-то в этом было не то.
— Юля, вы преподаете в Санкт-Петербургской академии театрального искусства у Александра Белинского и у Александра Петрова, главного режиссера театра “Зазеркалье”. Как вы себя чувствуете в роли педагога?
— Великолепно себя чувствую. Белинский меня хвалит. У меня есть знакомые певицы, которые абсолютно не ниже классом, чем те, которые поют в “Мариинке” или в Большом. Им, опять-таки, не повезло. Мне повезло больше, потому что — извините за громкие слова — у меня есть дар. Дар педагога. Я преподаю с 3-го курса. Я могу при отсутствии голоса, но при наличии очень большого желания сделать из студента певца. Это счастье. Обидно, конечно, обидно, что я так редко выхожу на сцену, но я хороший педагог. У меня есть ученица — лауреат международного конкурса, великолепное колоратурное сопрано. Есть студент, который сейчас поет в оперном театре, прекрасный тенор. Еще один мой студент возглавляет свою группу, он поет рок-н-ролл и музыку кантри.
— Но поет на высоком уровне?
— Чудно поет. Совершенно уникальный баритон. У всех у них я слышу свои интонации, и меня это радует. Я могу дать человеку профессию, могу дать школу.
— Юлечка, это, конечно, здорово, но ведь и немножечко обидно, да? Вы с ними делитесь тем, чего мы, слушатели, не получили от вас. Обычно преподает тот, кто уже ушел со сцены. Та же Полина Виардо занялась преподаванием, когда голос у нее был совершенно разбит.
— Но я пою концерты. В Петербурге. Каждый год приезжаю в Бостон и даю здесь несколько концертов. Я выхожу на сцену… Поверите, сцена для меня как лекарство для больного…
— Поговорим о вашем концерте в Бостоне. Он включал музыку немецких романтиков и романсы Чайковского, Глинки, Рахманинова. Больше всего мне у вас понравился Рахманинов. Вы умеете передать страстность и властный призыв его романсов, выраженный уже в названиях: “Я жду тебя”, “О нет, молю, не уходи!” “О, не грусти по мне”.
— Я Рахманинова лучше чувствую, чем Чайковского. Но и зарубежная музыка мне очень нравится. Я чувствую Шуберта, Штрауса, Шумана. Обычно их поют лирично, без нажима, отталкиваясь от слова. У меня они звучат по-другому, более эмоционально и мощно.
— Кстати, о словах: в программке не указаны авторы текстов. И вот вы поете рахманиновский “Сон”: “И у меня был край родной… но то был сон”, а “русская” публика сидит в зале и гадает, кто сочинил такие созвучные ее жизнеощущению стихи. В самом деле, кто? Полонский? Плещеев?
— Плещеев. Мы очень спешили с программками — надо было отобрать репертуар. Мне в концерт хочется вместить все, не только романсы, но и оперные арии, и народные песни.
— Для исполнения народной музыки что-то другое нужно? Считается, что народная песня поется не голосом, но “душой.
— Нет, все то же. И для исполнения народной музыки нужна школа, выучка.
— Насчет пения “душой”. Помните, у Тургенева в “Певцах” описано соревнование двух крестьянских “вокалистов”. Один демонстрировал мастерство, рулады голосом выделывал, а другой, спел очень проникновенно, до слез довел слушателей, хотя голос был у него поначалу надтреснутый и хриплый… Он и завоевал первое место у “деревенского жюри”.
— А я ставлю на первое место школу, выучку. Если голос тебя не слушается, ты никакого содержания не донесешь до слушателя. И никакой великолепный текст тебя не спасет, и никакая игра… Вот возьмите Монсерат Кабалье. Выходит она на сцену, очень полная, почти неподвижная, и когда она открывает рот, забываешь, что она не двигается и не играет. Что ей помогает? Вокальная интонация. Откуда она? Вокальная школа. То есть настолько человек владеет интонацией, что и слова не важны.
— По этому поводу вспоминается вот что: Шаляпин записал в Америке на английском языке романс “О, если б мог выразить в звуке”. Это так спето удивительно — я, когда девочкой слушала, была потрясена, даже не понимая слов. Он на редкость точно сумел все выразить в “звуке”. Школа важна — кто спорит? И все же... Вы согласитесь, что есть еще какой-то компонент, помимо школы… Может, это талантом называется?
— Юля, давайте продолжим о школе. Вот есть русская вокальная школа, есть итальянская. Какая между ними разница? Может русский в совершенстве овладеть bel canto и, наоборот, итальянец блестяще спеть русский романс?
— Я думаю, что разницы практически нет. Просто есть хорошая школа, и есть плохая. Итальянский язык более удобен для пения, в нем столько гласных, которые хорошо поются. Есть какое-то нормальное звукоизвлечение, которому хороший педагог может научить, а плохой нет. И были у меня случаи, когда итальянские учителя портили голоса. Одна моя ученица нашла себе учителя в Италии, она вернулась совсем без голоса. Я ее спрашиваю: “Когда у тебя голос пропадал, вы брали произведения, которые мы с тобой делали, — и голос возвращался?” “Да, — она говорит, — так и было”. Иностранец может прекрасно петь русскую музыку. Доминго чудесно пел Ленского. Мастер — он всегда мастер.
— Знаете, я о чем подумала: для исполнения любой музыки, не только классической, нужна школа. Вот я слышала, как Алла Пугачева поет “Уж сколько их упало в эту бездну” — прекрасное сочинение Минкова на гениальный цветаевский текст. И могу сказать: хорошо поет, на уровне, хотя далеко не всегда она мне нравится.
— Если легкую музыку поет профессионал, — Пугачева, Долина, Леонтьев, даже Киркоров, — это часто хорошее пение. Киркоров может нравиться и может не нравиться, но у него есть вокальная школа, он хотя бы понимает, что делать на сцене. Но когда на подмостки выходят недоученые, непрофессиональные певцы…
— Я знаю одну певицу в России, о которой читала восторженные отзывы, а с концерта ее сбежала: поет эмоционально, но как-то придушенно, звуки не льются, а словно выбиваются…
— Типичный непрофессионализм.
— А вот скажите, в сфере вокала много такого, что бы покупалось за деньги?
— Много.
— И это при том, что человека слышат…
— Есть люди, которые ставят на певцов, чтобы в дальнейшем они обеспечивали их существование. Так все продюсеры работают. Вот я не встретила такого человека, который бы на меня поставил.
— Что вы, это совсем другой случай: у вас есть певческие и актерские данные, есть талант, а я говорю о варианте, когда человек петь не умеет, но на него “поставили” и сумели “раскрутить”. Такое есть?
— Есть, конечно.
— И можете привести примеры?
— Могу, но не буду.
— Юля, вам не кажется, что современная молодежь, словно барьером отгорожена от классической музыки? Вот и на вашем концерте в Бостоне молодых практически не было.
— Музыкальные вкусы нужно воспитывать. И кажется, сейчас родители начали это понимать. В петербургском детском оперном театре — полный зал молодых пап со своими детьми. Это прекрасно. Я убеждена, что детей нужно приобщать к классике не с “Евгения Онегина”, и даже не с “Пети и волка”, а со сказочных сюжетных опер: “Волк и семеро козлят” Коваля, “Сказка о мертвой царевне” Плешака, “Снежная королева” Баневича.
— Помню, мы с пятилетней дочерью были на “Красной шапочке” Раухвергера в театре Наталии Сац. Это было незабываемо, даже для меня. А уж дочка… после представления она была в таком возбуждении, что начала бегать по холлу и раскидывать банкетки…
— “Евгений Онегин”, если начать с него, может показаться ребенку скучным. А оперы-сказки — и на следующем этапе “Севильский цирюльник” Россини, “Свадьба Фигаро” Моцарта — его должны увлечь. Я какое-то время работала в школе, и мне эти вопросы не безразличны...
— А кто был вашим учителем?
— У меня был уникальный педагог по камерному пению — ныне здравствующая Кира Владимировна Изотова. И не могу не упомянуть еще одного уже умершего педагога по оперному классу — Маргариту Львовну Хейфец. Странно, что о ней мало кто знает, она была первая ученица Мусина, за ней уже были Темирканов, Гергиев... Когда она вставала за пульт, — а она уже еле ходила, — моложе ее не было.
— Юля, ваша мама, Алла Качан, — первоклассный, вдумчивый музыкант, бывший концертмейстер С-Петербургской консерватории. С мамой вам точно повезло: не каждому певцу аккомпанирует собственная мать.
— Не только аккомпанирует. Моя мама — мой первый учитель, первый слушатель и первый критик. Если она говорит: “Это было неплохо”, — значит, это было хорошо.
— Что она вам сказала после концерта в Бостоне?
— Сказала, что было прилично.
— Высокая похвала.
— Юля, это мама привела вас в консерваторию?
— Нет, это была моя идея. Но если бы знала, что это так закончится, не пошла бы.
— Есть ощущение горечи?
— Пока я пою, ощущения горечи нет.
— Кто на мировой оперной сцене вызывает у вас особые эмоции?
— Сазерленд, Кабалье, Паваротти, Архипова, Ковалева, Бородина и Чечилия Бартоли.
— Какая у вас “запредельная мечта?”
— Чтобы меня услышал человек, который помог бы мне найти путь на сцену, чтобы я могла иметь контракты с театрами, чтобы пела… Когда я на сцене, я живу. Все остальное время я, мягко выражаясь, существую. Все хорошо, все просто замечательно — и то, что я педагог и что у меня такие талантливые ученики, — но живу я только на оперной сцене.
— Юлечка, мне бы хотелось, чтобы с легкой руки нашего журнала о вас бы узнали продюсеры и дали вам “шанс”. Удачи!
Бостон, сентябрь 2003
Добавить комментарий