Mы сидим на большой веранде Борькиного дома: я и Боб. Под столом — коробка темного пива "Хайникен".
Теплый сентябрьский вечер, оголтело трещат цикады, мы потягиваем ледяное пиво и никак не можем наговориться — всего-то тридцать лет не виделись!
С Борькой мы однокашники по Военно-медицинской академии, и в те давние курсантские времена снимали комнату на двоих в старом питерском доме неподалеку от Литейного проспекта. И жили как бы в музее: на стенах картины — итальянских и французских мастеров, подлинники, как горделиво уверяла хозяйка, в серванте — сервиз мейссенского фарфора — Боже упаси не только тронуть, а неосторожно протопать рядом.
Военная судьба разбросала нас черт-те куда: Боб уехал в Баку, я — в Узбекистан, под Ташкент, причем, очень под: предгорья Чимгана, до ближайшего кишлака — пять километров. Когда появился в русском интернете сайт "Одноклассники" — оказалось, что уже более 10 лет мы живём в 4-х часах езды: я в Нью-Йорке, он в Балтиморе. И хотя мы оба лысые и толстые, давно уже не военные и не врачи, по-разному сложилась жизнь, — однако, словно и не расставались. Сидим, пьем, треплемся, как и тридцать с лишним лет назад. Вот только темы уже далеко не те...
У Боба служба сложилась нормально: воевать не пришлось, Бог миловал, закончил службу психиатром в одном из госпиталей. Мне повезло меньше, зато есть теперь что рассказать.
— Слушай, Шуляк, ты же в Афгане был — как там на самом деле-то было? Вот тебе лично? Газеты, я так понимаю, все врали?
— Само собой. Все врут. Думаешь, американцы пишут правду о войне в Ираке или в том же Афгане? И очевидцы врут, не зря юристы говорят, что никто так не врёт, как очевидец. Каждый видел кусочек правды и уверен, что знает её всю. Помнишь, у Бисмарка...
— Ага, "никогда так не врут, как перед половым актом, во время войны и после охоты"! — засмеялся Боб. — Ври, твой черед! Как в суде: "Правду, всю правду и ничего, кроме правды!"
— Нет, Боб, всю правду и я тебе не расскажу: есть вещи, о которых я сам себе приказал забыть, больно мерзкие. И вообще: обо всём говорить — ночи не хватит.
— О'кей! На Кавказе наши азеры да чечены, тоже мусульмане, как они "любят" нас, я по себе знаю. Интересно, а как ваши таджики-узбеки-казахи там воевали? Против мусульман-то?
— Кто как. Хватало там всего: и героизма, и трусости, и мародерства, и воровства, как и на любой войне. И самого обыкновенного идиотизма. Сам посуди: нашу Ферганскую дивизию ВДВ1, специально подготовленную для войны в горах да пустынях, — мы на всяких учениях цистерну пота пролили! — вдруг за пару месяцев до ввода войск в Афганистан расформировали, а в Афган ввели Витебскую, которая ни малейшего понятия не имела обо всех прелестях нашего азиатского бытия!
Видимо, Штирлицы и в наших штабах попадаются, — хмыкнул Боб.
— Хрен их знает. Потом нашу десантно-штурмовую бригаду лепили из остатков расформированной нашей Ферганской дивизии. Офицеров и солдат не хватало, набирали со всего округа, не глядя на подготовку и прочее, абы штат заполнить.
— Знакомая картинка. Но я тебя о мусульманах спрашивал, как они воевали против единоверцев?
— По-всякому. Вот был у меня один интересный тип — узбек, к тому же военный врач, как и мы с тобой.
— Были когда-то, — вставил Боб.
— Так вот, когда появился этот "десантник", мы с моим другом Вовкой Харламовым просто рухнули: невысокий коренастый толстяк (как сказал Вовка: "Косая сажень в животе"). Широкое скуластое лицо, узкие маслянисто-чёрные глаза, типично восточная сладко-неискренняя улыбочка, крупный, с горбинкой, нос, утиная походка. Доложил: "Товарищ капитана! Майор Салимбаев для прохождений дальнейшей служба прибыла!".
— Как зовут-то?
— Нигматулла.
— Хорошо. Идите в отдел кадров, оформляйтесь, потом — ко мне.
Когда он ушёл, Вовка расхохотался:
— Нигматулла прибыла! Ну, чистая Узбека!
Эта кличка "Узбека" так и прилипла к нему.
А через месяц нас подняли по тревоге и бросили в Афганистан.
Служил Нигмат на должности командира медроты, которую мы не развёртывали, не было смысла: рядом, по другую сторону взлетной полосы, стоял пехотный медсанбат 201-ой дивизии. Развернули только изолятор, гепатита было до хрена, и операционную, да и ту использовали изредка, по мелочам. Все врачи ходили на боевые действия по очереди. Как простые фельдшера. Так вот Салимбаев, командир медроты, не ходил. Ни в какую! Под любым предлогом. И без. Просто говорил:
— Я не обязан!
— Но ведь все не обязаны! Однако, все ходят. Я, начмед бригады, твой начальник, хожу!
— Ты — началник! Сама решаешь: хочу — хожу, не хочу — не хожу! Фельдшер ходить должна. Я — не фельдшер.
— Да, но фельдшера наши — солдаты-срочники, сопливые пацаны по 18 лет, только после медучилища! Ни опыта, ни знаний. Пока ещё их научишь...
— Не знаю, начмеда. Мне 44 года, я по горам-пескам бегать уже не могу, старый, тяжело. Я в десантники не рвалася, понимаешь, мне меньше года до пенсии оставалася. Меня начмеда округ сюда силой загнала. Судить грозилась, пенсия отобрать!
Я махнул рукой: и в самом деле в горах от него толку мало, пусть живёт, как хочет.
Впрочем, надо отдать ему должное, кое в чем он был очень даже полезен. Знаешь, нашу бригаду всё собирались вывести из Афгана (так и не собрались), посему нам сборно-щитовых модулей не давали. Мы жили в палатках. А как на сорокаградусной жаре нагревается брезент, ты даже представить себе не можешь! Пекло днем, духовка ночью! Так вот он со своими солдатами, сплошь, кстати, узбеками-казахами, наладил изготовление саманного кирпича из глины и ещё чего-то там. И сложили они бараки-хибары, точно как у афганцев. Саман — он пористый. Если внутри поставить у стенки вёдра с водой, он воду впитывает и наружу испаряет — какое-никакое, а охлаждение получается, жить можно.
— А откуда он этих узбеков-казахов взял?
— Да пользуясь связями в Ташкенте, дружбой с кадровиком бригады. Знаешь, в Афгане с выпивкой всегда напряженка была, так что, если у тебя есть спирт, то подружиться — не проблема. Постепенно перетянул их всех из других подразделений в медроту. Тем более, что за них никто особо не держался. Другое дело — таджики, их язык почти совпадает с одним из двух афганских, дари, они у нас все переводчиками были, на вес золота.
И еще он умел встречать начальство, всяких там проверяющих. Откуда ни возьмись, появлялся плов, шашлыки, зелень, фрукты! Начальство было весьма довольно. Поэтому, узнав о приезде оного заранее, я всегда старался смыться на боевые, оставляя вместо себя Узбеку.
И вот однажды, вернувшись с очередных боевых на день раньше запланированного, вижу я потрясающую картинку: в офицерской комнате на кровати, поджав под себя ноги по-турецки, восседает Узбека в спортивных штанах, босиком, с голым торсом. Перед ним стоит поднос с фруктами — а их можно было достать только на выходах, в нашей столовой фруктами не баловали! — и узбекский заварной чайник. Потея и отдуваясь, Узбека пьёт зеленый чай, рядом в почтительном полупоклоне стоит солдат-узбек Рашид Юлдашев, с заискивающей улыбочкой спрашивает: "Нигмат-ака, хотите ещё чаю?" То есть "дядя Нигмат!" Второй солдат, казах, кормит птицу в клетке, степную куропатку — кеклика. Три дня назад, когда я уходил, ничего этого и близко не было! Откуда он её взял? Кто смастерил клетку?
Увидев меня, Нигматулла медленно встал, широко улыбнулся:
— Салям аллейкум, начмеда! Хорошо, что назад пришёл совсем живой-здоровый! Садись, чай пить будем, фрукта-шмукта кушать будем! Или по сто?
— Так, солдаты свободны! — скомандовал я, подождал, пока выйдут. — Слушай, Нигмат! Ладно, мы с тобой субординацию не соблюдаем, это нормально. Я — твой начальник, но ты старше и по возрасту, и по званию. К тому же мы оба — врачи и офицеры. А если...
— Нет, начмеда! Нет сегодня "если"! Ты забыла, воскресенье сегодня, замполита-шамполита лекцию утром делала. Теперь с зампотылу и комадиром в баньке спирт пьет. У меня брали, я точно знаю. (Была у нас хорошая банька, саперы сварганили.) Проверяющих нет. Кто не воюет, отдыхает сегодня, да?
— Мы же, Нигмат, боевая часть, ДШБР2, мать твою! Мы воюем! А ты тут кишлак устроил, только чинары с арыком не хватает! "Дядя Нигмат!" — Я сплюнул под ноги, закурил. — Бред какой-то!
Нигмат нахмурился, улыбка сползла с его лица.
— Да, Нигмат-ака я, поэтому она ко мне придёт, и всё расскажет, про сестру, про маму, кто его обижает, кто над ним смеётся. Что он думает, чего хочет! А к тебе не придет, потому, что я ему — дядя, а ты — "товарища капитана"! Я пожалеть могу, помочь могу! А ты — приказать, потребовать и наказать. И это — правильно! Но ему и так тяжело, чужой язык, чужие законы и обычаи! Я ему немного дом напомнил, кому от этого плохо?
Я чертыхнулся про себя, но спорить-ругаться не стал, устал до чёртиков, выпил, поел и завалился спать.
Так продолжалось ещё год. И вот однажды вечером, в декабре, Узбека ввалился ко мне в клетушку (был у меня как бы отдельный кабинет, 4х2м, со столом, маленьким сейфом и кроватью).
— Добрый, вечер, начальник! У меня есть хорошая новость: из отдела кадров округа передали! Приказ об увольнении в запас есть! Скоро дома буду! Давай, начмед, праздновать будем! Коньяк пить будем!
— Ого! Ни хрена себе! Коньяк-то откуда?
— Есть, начмед, одна бутылка! Армянский, три звезды. Долго прятал, ждал, пока домой ехать буду! Теперь — можно!
— Ну, давай! Кого ещё зовёшь?
— Сегодня — никого. С другими потом буду. С тобой поговорить хочу.
Нигматулла махнул рукой, и тут же появился очередной солдат, то ли узбек, то ли казах (а я и не заметил, что дверь приоткрыта). В руках у солдата поднос, на нем — обычная закуска: вареная картошка, селедка, тушенка, хлеб и (ух ты! Мать твою мусульманскую!) хороший шмат сала с чесноком. В руках у Узбеки как бы из воздуха материализовалась бутылка коньяка. Разлили по стаканам, чокнулись:
— Ну, давай, Нигмат, за твоё скорое возращение домой!
— Давай, начмед, чтобы и ты вернулся.
Выпили, закусили, по второй, третью, по традиции, стоя, "за тех, кто не вернется". Отвалились от стола, закурили. Что-то в нём появилось новое, но я как-то сразу не уловил, что.
— Слышишь, Нигмат, а ты не хочешь хотя бы напоследок сходить "на войнушку"? Завтра разведрота идет на "талаши" (это, Боб, прочесывание кишлака, поиски "духов" ну и чего другого, если попадется). Идут на "броне", ходить по горам пешком не надо. Хоть посмотришь, как это выглядит. Себя проверишь, другим покажешь. Потом там, в Ташкенте, будешь рассказывать, как на боевые ходил, а?
Улыбка сползла с лица Узбеки, взгляд стал тяжелым, он даже как бы постарел, Хотя нам, тридцати лет и моложе, и так казался стариком.
— Мне 45 лет, три дня до пенсии. Я себя знаю, другим доказывать ничего не буду, незачем. Ладно, начмед, я тебя знаю, ты хоть и не очень-то добрый, но не подлый. Стучать на меня не побежишь. И умный тоже. Я тебя спросить хочу: ты зачем здесь? Тебе афганцы чего плохого сделали? Кому они плохо сделали?
Знаешь, Боб, я даже поперхнулся:
— Ни хера себе! А ты Фарита Сафина помнишь? Которому они голову отрезали? А казаха, рядового Саржигитова, помнишь? Он "духам" в плен попал, мы потом труп его в реке Кокче отловили? Все пальцы на руках и ногах раздроблены, глаза выколоты! Хер отрезан! Я других пока не вспоминаю, но эти-то тоже мусульмане были, вроде бы? Да они же, "духи" долбанные, зверьё!
— В том-то и дело, что они были "вроде бы" мусульмане. Ни во что не верили, ничего не соблюдали. Да и вообще, по приказу русских убивали правоверных! Но я не о том. А что плохого сделали нам афганцы до того, как мы пришли? Или ты тоже веришь в замполитские сказки, что на границе были американские войска, готовые войти и задушить бедную афганскую революцию? Что можно перебросить на другую сторону планеты, сосредоточить и снабдить целую армию, и никто в мире этого, кроме наших политработников, не заметил? Да, "духи" — звери, но они готовы грызть глотки за свой дом, семью, веру, наконец. За что готов рвать им глотки ты? Зачем всё это? Что, мало было пятнадцати "младших братьев", шестнадцатого захотелось?
— Ага, вот что — заело, что Россия вас младшими братьями считает? А кто построил всю промышленность в Узбекистане? Медицину? Образование? Посмотри на афганцев: они и сейчас землю на волах деревянной сохой пашут, сам видел! Вот такими и вы были бы!
— Ага, ты еще скажи, что вы нас стоя ссать научили! Помнишь, так любил говорить комбат третьего батальона. А ты знаешь, что наш Самарканд был культурным центром всей Азии, когда вы, русские, ещё и народом-то не были! Жили в нём поэты, философы, великие математики, астрономы, когда у вас еще письменности не было! Так кто из нас "младший брат"? Но даже и не в этом дело! А вы у нас спросили, хотим ли мы того, что вы нам дали, если взамен вы научили нас пить водку, не уважать старших, веру отобрали? К женщинам нашим приставали? Так вот: я свой дом защищать пойду, а отбирать чужой мне незачем. Именно потому, что у меня есть свой дом, жена, дети, машина, сад-огород, бахча. В доме полно работы, детей воспитывать надо. Им не нужен отец-герой, им нужен отец живой.
— А моим не нужен? У меня тоже жена есть, двое детей, квартира!
— Э нет, начмед! Я тебя за эти два года хорошо понял. Ты в душе — кочевник, квартира твоя — юрта. Нет у тебя своего дома, да и не нужен он тебе. Тебе и семья-то, по большому счету, не нужна. Женился, потому что все женятся. Дети сами получились. И не сильно ты по ним тоскуешь. Поэтому я поеду достраивать свой дом, а ты иди, орден зарабатывай!
— А зачем ты в Армию тогда пошёл?
— Молодой дурак был. Поступил в Горьковский мединститут, в России жить можно было привольней, девочки посвободней, рестораны, гулянки. Отчитываться не перед кем. Вот и догулялся до того, что на 4-ом курсе завалил два экзамена, хвостов полно, вопрос встал об отчислении. Предложили выбор: Военный факультет тут же, в Горьком, или — домой. Решил — пойду, чего терять? Полжизни псу под хвост! Но ничего, скоро это кончается...
— Ну вот, как гулять — так в Россию, а как воевать — так ты узбек! — рассмеялся я.
— Да — я узбек, Узбека, как вы меня все зовёте, думаешь, не знаю? Только мне наплевать. Вот ты пойми: Афганистан — мой сосед, твой дом далеко, а мой — рядом. Если ты разрушаешь и грабишь дома соседей, ты должен быть готов, что тебе ответят тем же. Рано или поздно. На Востоке умеют терпеть долго, но не забывают ничего и никогда. Если ты придешь в мой дом, мы будем есть шашлыки и плов, потому, что ты будешь гостем. Но если ты думаешь, что у нас забыли Будённого и его головорезов, которые вырезали целые кишлаки... Ты, начмед, служишь на Востоке восемь лет, но ни черта не понял. Поэтому ты можешь ворваться в чужой дом, даже на женскую половину, чтобы найти "духа" или оружие!
— А что за проблема, блин?! Они и в самом деле могут там быть! А если нет — так извинимся. Мы же их баб не трогаем!
— Дурак! Ты, чужой мужик, неверный, зайдешь на женскую половину в доме мусульманина, куда запрещён вход даже его родному брату — и извинишься?! Да тебе жизни не хватит извиняться! А я, хоть и не верю в Аллаха, но обычаи наши уважаю. Поэтому и не пойду. Мне-то уж не простят никогда. Да я и сам себе не прощу! Так что мне твоего ордена не нужно, мне забыть это всё, как кошмарный сон... И — домой! Меня там ждут.
Я вдруг понял, что не так: Узбека сегодня говорит по-русски чисто, почти без акцента. Никаких тебе "начмеда прибыла" там или "соседи-шмаседи!"
— Постой! — Боб аж подпрыгнул. — Выходит, он больше года придуривался! А на фига ж ему это было нужно?
— А ты помнишь, как на экзамене по нормальной анатомии Серго Кобаладзе, вытащив билет, где он половину ответов не знал, начал изображать деревенского грузина с плохим русским языком? Типа: "Я — как собака, всё знаю, сказать не могу?" И ведь проскочил, сдал! Та же история. Нигмат вовсе не был "Узбека", он им стал на время, чтоб отцепились. Потому, как русскому офицеру отказа выходить на боевые действия не простили бы. Да не начальство, хотя и оно тоже. Свои не простили бы! А с Узбеки что взять? Узбека, он Узбека и есть. Недоделанный "младший брат", чурка. Презирать можно, бить — нет. А на презрение наше он плевал, он сам нас тихо презирал и недолюбливал. Как и мы его.
Боб налил ещё по бокалу пива, достал кусок вяленого кальмара, задумался.
— И как ты думаешь, Шуляк, он прав?
— Знаешь, как-то декабрист Сергей Муравьёв-Апостол писал своему брату Михаилу... Дословно не помню, но смысл такой: "Я не верю Пестелю, не верю во всю эту затею. Но когда твои боевые друзья идут на смерть, оставаться в живых — неприлично. Недостойно!" Я всегда считал так же. И сейчас так думаю. Но мне уже пятьдесят семь, и я давно уже понял: кроме моей правоты, может быть и другая, и третья. Я не думаю, что Нигматулла считал нас боевыми друзьями. У него не было никаких причин лезть во всё это. Вот он и не лез. Сейчас, небось, сидит за дастарханом, жрёт плов и радуется, что его внуки никогда не будут говорить по-русски. Ни-ког-да! И вот за это он воевать будет!
— Господи! Как же все они эту Расею не любят!
— А кого любит она? Вспомни: в армии, если ты не русский, значит, или чурка, или черножопый, или косоглазый, или жид! А мы с тобой здесь почему? Вот то-то!
...Сон не шел. Какого чёрта! Прав был Узбека: нет у меня ни дома, ни семьи, ни своего дела. Даже страны моей и той нет...
Добавить комментарий