Визжи!

— Визжи, дура, визжи!

И она старалась визжать, как требовалось, с присвистом и с подтекстом. Требовал — первый главреж, выпавший на её артистическом скорбном пути, та ещё штучка. Главный, так о нём судили-рядили, провинциальный главреж, его приглашали в столицу — отказывался, предпочитая первым парнем быть на деревне. Поставить спектакль — это пожалуйста, но постоянно в вашу несносную суету — извините. Здесь бог и царь, а в столице — бог знает кто. 

Он, верю-не-верю, старомодно впрямь бог и царь в бабочке, только цилиндра недостаёт — на голове, и грассировать — получается плохо, видно, с этим надо родиться. Тараканисто рыжебород или рыжебородо тараканист, это зависело, с какой точки зрения неизменно почтительно на него поглядеть. 

Актрисы — дуры, актёры все — идиоты. Никто не обижался: это означало самую высокую степень доверия, слияния в роли творящих извне и изнутри. Вот, и она, юная дебютантка — в столице голову долго морочили, но не взяли — на дуру отзываясь, визжит, лису Алису изображая с присвистом и подтекстом. 

Прочитал какую-то книжку, которую в глаза никто и не видел — да и видел бы: актёры народ не слишком читающий — из которой явственно следовало, что Буратино вовсе не длинноносый хитрющий мальчишка, а теперь знаем кто, Мальвина — та вообще, короче, за масками скрываются те из Серебряного века, которые — ого-го, так что репетируем не детский утренник, а настоящее великое действо. 

Как и вся труппа, к которой главный с речами своими иногда снисходил — больше всё равно было не к кому — она старалась проникнуться и удержаться, чтоб не зевнуть. Ему бы и, правда, столичная труппа: масштаб, размах, в ближнем зарубежье гастроли. 

Так думали все. Она же немного в столице, конечно, на задворках, потёрлась и думала, стараясь проникнуться, что тамошние зевали б открыто. Слишком много их, проникающих, а визжать в дурацком гриме приходится нам, проникающимся. 

— Визжи, дура, визжи!

И она, великим замыслом проникаясь, всю душу вкладывая, чёрт знает откуда её доставая, рот, словно пасть медвежью, настежь распахивала и желанного таки добилась. Её, дебютантку, утвердили на роль в первый состав, двух претенденток доморощенных обскакала, с высоты уже прожитых лет: перевизжала. 

Вот и теперь, визжа во всю мочь, залежавшуюся в лёгких и горле, вспоминала нездешнего верю-не-верю, для которого изо всех сил, во всю невеликую меру таланта визжала с присвистом и с подтекстом.

Здесь подтекст был другой, не тамошний, не тогдашний, зато присвист остался, свидетельствуя: талант не пропьёшь. 

Ну да, попивала. Но не до потери себя в профессии, нет. От профессии в себе за двадцать лет, если и было что, ни хрена не осталось. Играла то много, то мало, то приличные роли, то чёрт знает что, но по прихоти нового главного — люди ведь смертны — продолжала все годы визжать с присвистом, но уже без подтекста. Новый главный книжку заветную не читал, так что отдал, не ремонтируя, старый спектакль исключительно детям — должен же быть детский репертуар — самому придумывать ему, бездетному, было, видимо, недосуг и западло. 

Новый главный, в отличие от покойника, был, мягко говоря, грубоват, и старожилы с умилением вспоминали, как их дурами и идиотами величали бархатно, барственно, ласково, нежно, словно по шёрстке поглаживая. 

Двадцать лет — очень немало! Однако кончились вместе с театром. Его не закрыли. Просто перестали ходить. Не театральные времена наступили. Это, во-первых. Зарплату, хоть выдавали, но на неё ничего было невозможно купить, во-вторых. И так далее. Вплоть до в-сотых или в каких-то ещё. 

Подросши, сын обожал, Алисиным взвизгам вторя, подвизгивать из-за кулис. За двадцать лет вырос окончательно и бесповоротно. Муж побыл-побыл и делся, оставив после себя в памяти пару стишков: ужасно любил особенно после обеда творить. 

Кто налево повернёт,

Тот костей не соберёт,

Повернёт направо —

Будет всё кудряво.

А из нашего окна

площадь Красная видна,

а из нашего окошка

только Белый дом немножко.

И в Нью-Йорке, и в Москве

видно что-нибудь в окне.

Ну, как? Белый дом и Нью-Йорк? Мало ли с кем гривастая львица случается. От задних мыслей стишата совершенно пусты. Где-то слегка уже слышаны, но это не грех. Для учителя культуры физической даже вполне.

В последний раз с присвистом, но без подтекста на прощание провизжав, поехав в столицу маму, всю жизнь билетёршей служившую, похоронить, назад не вернулась, переквалифицировавшись в Снегурочку, жаль Новый год быстротечен, как жизнь. Может, есть в этом резон? Чтоб надоесть не успели. Ей, конечно, не Снегурочкой — ведьмою быть, но рыночные отношения: на ведьм спросу не было, видно публика своими пресытилась. 

Подруга ещё с тех, до театральных, почти счастливых времён, как-то, рюмку последнюю на посошок допивая, сказала, улыбнувшись не пьяно, но слегка кривовато: «Жить уже не слишком и хочется, а умирать вроде бы рано». 

Допивая свою, с подругой полностью согласившись, отвесила комплимент: 

— Тебе надо писать. 

— Чем? Что? 

— Ручкой и о себе.

— Для кого?

— Хоть для меня. Тебе мало?

— Нет. Слишком много.

После такого грех было не отменить посошок и ещё — что было излишне — ещё пару рюмок накапать. 

Когда обвалилось, все разом рванули. Подруга вместе с дочкой одной из первых. Прощались наспех и трезво, только одну рюмашку накапав. 

— До встречи!

— Мне за тобой не угнаться! 

— А ты не гонись! И в дальний ящик отъезд не откладывай. Ящика скоро не будет.

Как в воду глядела. Не актриса! Философский с отличием факультет! Старинное здание, к размышлениям располагающее. Сводчато-гулкие лабиринты: немецкой классической философии тайные закоулки, русская широкая пространная мысль в двусветных залах, где когда-то танцевали мазурку с польскими бунтовщиками-аристократами, которых решили не вешать и слишком далеко не ссылать. 

Когда обваливалось, все, ошарашенно всхлипнув, сели на телефон и тотчас, обжёгшись, вскочили, засуетились, заметались одышливо и вдруг, застыв ледяно, замолчали, перейдя на свистящий шёпот с подтекстом, стали соображать, что делать, и решать уравнение невообразимой тяжести отнюдь не будоражащей воображение неизвестности: в будущем только прошлое было чётко очерчено. 

Когда, обвалившись, рвануло, сын, слегка запнувшись — у него как раз первая любовь бурно и скандально случилась — сдетонировав, тоже рванул: накопал себе и, разумеется, матери родословное счастье. Что бывшей Алисе-Снегурочке делать ещё оставалось? Визжать, присвистывая, с подтекстом или без — как уж получится. 

Сын, выросший за кулисами и актёрство вкупе с актёрами возненавидевший, за всеми рванул, она рванула за сыном: бабка за репку, дедки не было и в помине, Жучка к тому времени сдохла, так что мышка беспрепятственно, лая не опасаясь, хвостиком помахивала едва — столько времени бедняга не жрамши. 

Рванули — свалили. Страна оказалась слишком жаркой для коренных вологодских кровей. Но — кондиционеры: спасение! 

Вместо хилых сосенок-ёлочек — могучие кипарисы. Вроде тоже хвойное — однако же напрочь иное, сравнению не подлежащее. 

Там — война. Здесь — война. 

Там ракеты летают — здесь от ракет надо прятаться. 

Там сирены визжали — здесь сирены визжат. 

Однако же, по-другому. Давно знала: визгов одинаковых не бывает. 

Нет в жизни счастья, как ни визжи, как звонко ни взвизгивай: нет спокойного места ни под солнцем палящим, ни под ледяною луной.

Везде в шаговой доступности смерть. 

От её неумеренной близости постоянно проваливаешься в зияющую пустоту. А с пустотой, в области грудной клетки в особенности, в частности слева, жить тяжело. Пустота с жуткой силою давит. На что? Вероятно, на душу. 

По этому поводу из позабытого прошлого не слишком уклюже являлось послеобеденное:

Из пустоты в иную пустоту

Мятется маятник бесшумно и беспечно,

Словно безрукий мастер дел заплечных,

Выбалтывая ложь начистоту.

Куда бывшей Алисе-Снегурочке, нынешней не признанно не призванной ведьме податься? 

Как куда? Не имей сто друзей — одну старую верную посошковую не забывай!

Встретились. Капнули. Вздрогнули. 

На следующий день — репетиция. 

Звоним. Список предрасположенных к визгу на родном языке. За него крепко плачено. Инвестиция. 

Твоя роль. Визгом обывателя (лучше — обывательницу, это уж как придётся) могучим посконным обухом оглушить: под машину попала, срочно нужна операция, губы порвало, рёбра сломлены, деньги нужны, дай дорогой (дорогая) номер кредитки и прочее медсестре, трубку — заоблачно визг неудержимо восходит крещендо — медсестре передаю.

Моя роль. Не визжа, успокаивая и умиротворяя, добить, личные данные вытащить из невинности, визгом твоим родным, дочерним, сестринским — по ситуации, ошарашенной.

— Воровство?

— Ну, что ты. Воровать будут другие. Кто нам, старым дурам, такое доверит? 

— Постой!

— Что тут стоять. На посошок и — за работу! 

— Визжать?

— Убедительно визжать, с чувством, проникновенно.

— А потом?

— Потом занавес. Как всегда.