Расскажите, пожалуйста, о самых близких друзьях в Америке и о том, как сложились их судьбы.
Прежде всего, – это Зоя Лымарь-Красновская (1950–2023), художница из Ленинграда, участница многих нелегальных выставок в Союзе. Эмигрировала в 1977 году. У нее были проблемы с выездом. Она и её муж художник Алексей Красновский по паспорту были – оба русские (что на языке вечного российского официального антисемитизма означает, что среди разнообразного смешения кровей, присущих русской нации, нет у них только одной — еврейской!), а уехать в эмиграцию в 70-е годы можно было только по еврейской визе.
Не желая прибегать ни к каким уловкам, супруги Красновские решили добиться отъезда через американское посольство в Москве. Леша шел впереди и нес на руках дочь. Пока милиция у дверей посольства старалась схватить его и отнимала дочь, Зоя с криком „Помогите!” прорвалась внутрь. Заполнила анкеты, необходимые для вызова из Америки. Естественно, после посольства сразу же на улице их „подобрала” милицейская машина и доставила в участок.
После похода в посольство пришел вызов от „прямой родственницы” из Америки — Татьяны Шауфус. Никто не знал, кто. она такая, сколько ей лет, а о том, что Шауфус — председатель Толстовского фонда, даже не догадывались. После двухлетней борьбы за выезд, Зоя написала в Хельсинский комитет, она апеллировала к праву каждого гражданина Союза покинуть страну на основании Декларации Совещания. „Мне все равно, в какую страну вы меня отправите, к какой нации припишете. Мне жаль бесцельно прожитых лет у себя на Родине’*.
„Что вы такое пишете? — говорил ей потом, сладко улыбаясь, Воротынцев в ОВИРе. — Мы бы рады вас выпустить, но не можем, не можем отпустить вас в капиталистическую страну, в неизвестность, с двумя детьми, пока не будем уверены, что у вас там действительно родственники. Докажите ваше родство с Татьяной Шауфус...”
Мать Зои бумагу с разрешением не давала. Зоя пришла, в ОВИР, объяснила ситуацию. Мать вызвали, она пришла и принесла целую тетрадь — донос на свою дочь и на ее мужа. Зою вызвали следом, предложили прочитать. Зоя ответила: „Я отказываюсь читать донос. Мне неинтересно мнение моей мамы обо мне”. — „И мне тоже», — вдруг сказала секретарша и двумя пальцами брезгливо отложила тетрадку в сторону...
В день рождения дочери явилась на дом „ведущая” из ОВИРа. «Приходите,— говорит—завтра». — «Нет, с нас хватит, никуда больше не пойдем». — «Приходите, вам дали разрешение на выезд».
Что же... «люди как люди. И милосердие иногда стучится в их сердца», — как сказал Воланд.
Принял их в ОВИРе все тот же улыбающийся Воротынцев... „В Америку мы вас не пустим. Поедете в Израиль”. — „Но ведь мы не евреи!” — „Неважно» — „У нас вызов из Америки? — „Неважно» — „Но мы не поедем в Израиль”. — „И это неважно. Доедете до Вены, там разберетесь”. Но сюрприз был преподнесен в конце: „В связи с тем, что вам отказано в выезде в США и ваш вызов переоформлен, с вас еще 300 рублей!” А у Красновских уже все продано, спят на полу... Кликнули клич друзьям. Приходили прощаться люди... на столе стояла кастрюля, в нее кидали деньги.
Я глубоко убеждена, что самый страшный, самый упорный враг всякой тоталитарной власти — любовь людей друг к другу. Пока запуганные, окруженные стукачами и провокаторами, тихие и незаметные люди, не занимающиеся никакой диссидентской деятельностью, приходили на проводы „изменников родины”, пока получали мы потом горестные письма со словами любви и памяти, до тех пор жива мораль и есть надежда... (так я думала тогда, так думаю и сейчас, глядя видеозаписи и фотографии людей, кладущих цветы к «одиозным» памятникам).
В Москве перед отъездом Красновские ходили проконсультироваться к врачу Липавскому, которого и им, и мне рекомендовали как диссидента помогающего уезжающим. Я пообщалась с ним раньше Зои, искала возможность переслать негативы. Но не стала пользоваться его помощью, что-то меня в его поведении насторожило.
А Зое он посоветовал найти в Ленинграде «еврейскую» активистку Нину Аловерт и с ней переговорить. Дал Зое мой номер телефона, но она до меня не дозвонилась. Так наше знакомство в Ленинграде не состоялось, а могло бы! Липавский оказался то ли провокатором, то ли «стукачом». Это выяснилось довольно быстро, но на наших судьбах не отразилось. Познакомились мы с Зоей уже в Америке, и наша дружба началась с первого дня знакомства и закончилась с последним днем её жизни.
-Как вы познакомились?
- Когда наши соседи стали разъезжаться из Джерси-Сити, они дали мне адрес моих соотечественников, бывших ленинградцев, которые только что нашли квартиру в Астории (район Нью-Йорка), и порекомендовали обратиться к ним за советом. Мы с сыном поехали по этому адресу. Дверь открыла молодая красивая женщина в белой кофте с украинской вышивкой. Гладко зачёсанные чёрные волосы, тонкая талия. За её спиной в комнате я увидела висевшее на стене зеркало в старинной оправе. Посреди комнаты стоял стол, покрытый белой скатертью, на столе – бутылка красного вина.
Мы не переехали в Асторию, но квартира Зои и Алексея Красновских стала на долгие годы моим «домом» в Нью-Йорке. Мы прошли вместе с Зоей как сквозь счастливые, так и сквозь трагические периоды жизни.
Зоя была яркая, талантливая личность со своим своеобразным взглядом на мир и не менее своеобразной биографией. Окончила Ленинградское хореографическое училище имени А.Я. Вагановой, но из-за профессиональной травмы почти не танцевала. Училась в Театральном институте на курсе И.П.Владимирова, ей предлагали сниматься в кино, но по разным причинам все эти начинания сорвались... Прослушала ее Ремизова в Москве и сказала: „Вы законченная актриса. Зачем Вам Театральный институт?” и стала устраивать ее в театр. Но в московские театры нельзя было поступить без московской прописки... Вернулась в Ленинград, встретила Алешу, вышла замуж... работала в реставрационных мастерских Эрмитажа и в Павловском дворце.
«Это было несбалансированное время, — объясняла мне Зоя. — Все мне казалось тщетным. Не было места в жизни”. И тогда Зоя начала рисовать. Ни к какому направлению себя не причисляла. Просто рисовала, как дышится.
На Западе судьба художницы, казалось, начинала складываться . Несмотря на то, что ни одной картины вывезти из Союза не смогла, она в Вене начала интенсивно рисовать, у них с мужем была выставка в Вене, где её картины были проданы.
Первая персональная выставка в Америке у Зои была в Украинском центре в Нью-Йорке, это были ее картины, связанные с Украиной. Зоя родилась и выросла в Ленинграде; но отец Зои— из „раскулаченных”, еще глубже в историю — из запорожцев. Только когда ее привезли девочкой к сестре отца на лето, она сразу почувствовала связь с этим миром. Жила в хате с расписной печкой и погребом, где водилась нечистая сила. Если в этом погребе провести ночь, станешь музыкантом. Дед Кузьма пробовал, залез на ночь в погреб. Утром вышел, ничего рассказывать не стал. Музыкантом был непревзойденным, на всех инструментах играл. Так рассказывали в семье.
Зоя сразу проявила себя как тонкий, романтичный художник. Картина художника для зрителя - это всегда узор иного мира, иной души. Мне трудно подобрать к этому миру словесную канву, рассказать чужим — чужими словами. Мне кажется, живопись сродни музыке.
Я помню из картин на той первой выставке портрет молодой женщины в украинском наряде — автопортрет с петухом на переднем плане. На голове женщины - высокий венок из однотонных красных цветов, сплетенный в несколько рядов. Огненная корона. Цветы вообще заполняют многие картины Зои Лымарь. Они разнообразны, красочны, нарядны, тяжелы, беззаботны, эротичны... И ещё - летит ведьма над украинским селом, хатки на лугу — как цветы на траве. А рядом белесые, некрасивые растения — головки чеснока, цветы-оберег, защита от колдовства.
Эти картины практически все были раскуплены. Оставшиеся висели в полутемной квартире Зои и Лёши в Астории и странно смотрелись, привлекая сердце красотой и гармонией. Блистающий мир души среди бедной эмигрантской обстановки.
У Зои были ещё две персональные выставки, она также участвовала в групповых выставках у Александра Глезера и у Константина Кузьминского, и в других галереях. Картины Зои продавались. К ней приходил знаменитый коллекционер Георгий Костаки и выбрал для своей коллекции одну из её работ.
Но успех художника зависит не только от его таланта, а ещё и от рынка. Зоина карьера художницы могла сложиться в Америке намного успешнее. К сожалению, её творческий расцвет совпал с тем временем, когда началось повальное увлечение инсталляцией, живопись как-то отошла на второй план. К тому же у Зои не было агента, а сама она свою карьеру не умела строить.
- У вас были общие проекты?
- Да , и один особенно дорог для меня – альбом «Балет Мариинского театра. Вчера, сегодня, ХХI век…». Издал этот альбом в 1997 году Александр Сергеевич Запeсоцкий, ректор Санкт-Петербургского гуманитарного института профсоюзов. Это тонкий альбом в мягкой обложке, но я благодарна Запесоцкому, он стал моим первым русским издателем. Зоя здесь в Америке создала макет, который я привезла в Петербург, в издательство института. Макеты тогда ещё не делали в компьютере, это был бумажный аналог. Я и позднее при издании некоторых других моих альбомов показывала Зое компьютерные проекты, подготовленные издательствами, и советовалась. Она обладала прекрасным художественным вкусом и чутьём. Кроме того, в квартире Красновских мы устроили мою первую выставку фотографий иммигрантов 70-х годов.
Я лучше закончу историей из Зоиной ранней молодости, которую очень люблю.
Зоя и Алексей были дружны с семьёй известного - больше на Западе – еврейского художника-примитивиста Самуила Рубашкина (портрет Зои работы Рубашкина находится в коллекции Нортона Доджа). Однажды, будучи в Москве, Зоя оказалась в его доме, когда к Рубашкину пришёл в гости режиссёр Сергей Параджанов в сопровождении молчаливого красавца – грузинского князя. В первый же момент знакомства, взглянув на Зою своими «бархатными глазами», Параджанов воскликнул: «Тамара! Это моя Тамара!» В то время он обдумывал постановку фильма «Демон» по поэме М.Ю. Лермонтова. Параджанов усадил Зою рядом с собой и рассказывал ей, как он видит свой будущий фильм: «По небу летит Демон, а вы, княжна Тамара, сидите на облаке...» - «Но у Лермонтова Тамара не сидит на облаке!» – простодушно удивилась Зоя. - «А я и не читал поэму Лермонтова!» – возразил Параджанов.
При прощании Параджанов поцеловал Зое руку и обещал позвонить и назначить деловую встречу. Но через несколько дней его арестовали. Он написал ей из тюрьмы письмо. Больше Зоя Параджанова не встречала.
Я люблю эту историю, потому что уверена – отблеск параджановского карнавала, в котором Зое посчастливилось однажды участвовать, каким-то образом лёг на её дальнейшее творчество. А первая Зоина фотография, которую я сняла, – это та Зоя, в которой Параджанов увидел свою Тамару...
Последние годы жизни Зое пришлось пережить тяжелейший развод с мужем и смерть сына. Последние годы она больше рисовала графические работы, маслом писала редко, но эти редкие картины изумительны по краскам.
В конце 2022-го года Зоя заболела ковидом. Зоин иммунитет был ослаблен пандемией, необходимостью провести больше двух лет буквально взаперти, и она очень тяжело переживала войну в Украине. Последний раз я говорила с ней дня за 3 до её предполагаемого возвращения домой из реабилитационного центра. Попросила её: «Пожалуйста, не кури много…». Зоя только засмеялась: «У меня даже мыслей о курении нет, нет никакого желания… я жить хочу».
Зоя умерла 2-го марта 2023-го года в два часа ночи. Похоронена на православном кладбище в Ново-Дивеево. Ей было 72 года.
Добавить комментарий