"Андрюша, это я, Андрей Бессмертный... " - начал он ко мне свое письмо в мае 2020 года, вспоминая, должно быть, старых друзей в ковидном заточении. До меня доходили вести о нём, но встретиться никак не удавалось, даже в Вашингтоне (DC), где он был членом общины храма Иоанна Предтечи, куда и я ходил во время нечастых посещений столицы США.
А ведь из оставшихся на этой земле я, пожалуй, знаю его дольше всех, да еще мой старший брат Сергей, который покровительствовал нам с пятилетнего нашего возраста, когда мы жили на даче в Кратово. Потом мы заново встретились осенью 1959, оказавшись учениками одного класса одной школы № 56 на Кутузовском проспекте. И практически не расставались до конца 1970-х. Мы вместе собирали марки и вместе "делили мир", увлекая этим почти весь класс. Причем Андрей считал себя Французской империей (тогда он и стал подписываться Иммортель), а я Британской. Ту детскую геополитику, вполне безобидную и сопряженную с филателией, родители поощряли - знание географии и истории возрастало благодаря ей в геометрической прогрессии.
Именно Андрей Бессмертный познакомил меня в школьные годы и с европейской классической философией и с высокой литературой. Его отец, кинорежиссер документалист Роман Григорьев (Кацман) входил в культурную художественную среду Москвы, как и поразительно красивая его мать Кира Михайловна, дочь убитого чекистами в Казани в 1937 г. Льва Анзимирова, русского дворянина и крупного предпринимателя, унаследовавшего капитал и сословие от своего отца Владимира Александровича, очень известного в России человека. Позднее, уже в эмиграции, Андрей усвоил себе его фамильное имя и из Бессмертного стал Анзимировым.
Андрей нередко приглашал меня в "Дом Кино". Благодаря ему я рано посмотрел и "Андрея Рублева" Тарковского, и "Царя Эдипа" Пазолини и многое другое. Не раз проводили мы вместе время в доме творчества в Болшево. Его культурный артистизм, эстетическую легкость я впитывал жадно.
Как внука репрессированого дворянина и сына еврея его не могли принять в МГИМО, и он пошел в ИнЯз. Но мы крепко дружили "через Остоженку", на разных сторонах которой находились наши институты. Забыв о школьной геополитике, в институте мы ушли головой в отечественную историю и футурологию. Наш принцип был прост - никакого Советского Союза нет и никогда не было. Не важно, какие там на улице политические миражи. Мы никогда не употребляли советских названий городов и улиц и пытались увидеть Россию такой, какой бы она была, если коммунисты стали только мимолетным эпизодом ее истории, изгнанные и раздавленные Белыми. Друг ко другу мы обращались по имени и отчеству. Наши девушки с удовольствием включались в эту возвышающую игру. Мы и по России путешествовали с этим чувством - увидеть за пеленой советчины подлинное, продолжающее жить настоящее русское начало. Понятно, никакого русского шовинизма в нас не было и не могло быть. Андрей любил и ценил свое еврейство, я - армянство. В 18-20 лет мы хотели быть патриотами каждой капли своей крови, впрочем, вполне открытыми миру.
Кстати, именно Андрей познакомил меня с Лерой Новодворской и какое-то время мы втроем вынашивали планы переустройства России. Помню, как мы думали отправиться во Владимир к жившему там Василию Витальевичу Шульгину, хотели о чем-то расспросить его, найти через этого "последнего свидетеля", какое-то преемство со старой Россией. Я эти планы вскоре забыл, а Андрей, как я узнал от него, до Шульгина все же добрался и стал его доверенным человеком.
Андрей раньше меня стал взрослым. Безвременная кончина его отца, которой он стал первым очевидцем, положила конец его юности. Какое-то время я старался даже ночевать с ним, чтобы ему было легче пережить трагедию, но потом шаг за шагом наши пути стали расходиться. Андрей серьезно обратился к христианству, стал близким человеком отцу Александру Меню, но тогда эта часть жизни ускользала от меня. Помню только, что летом 1973 года за посещения храма его выгоняли из ИнЯза. На институтском комсомольском собрании я вступился за друга и сам получил диплом вместе со строгим выговором с занесением в учетную карточку. Секретарь райкома требовал выгнать и меня, но нынешний ректор МГИМО Анатолий Торкунов, тогда секретарь нашей комсомольской институтской организации, меня "прикрыл". Отделались "строгачом". Андрею в конце концов тоже дали доучиться. Но встречаться мы почти перестали...
До меня доходили слухи, что Андрей женился и уехал в Венгрию, потом - в США. Но наши встречи никак не получались. И вот - через 40 лет - письмо в Мессенджере ФБ. Мы стали разными людьми. Взгляды Андрея и мои взгляды по многим вопросам очень разошлись. Мы деликатно старались избегать острых тем настоящего, наслаждаясь общностью юношеской памяти. Письма были не часты. Но сама мысль о том, что где-то в Сиэтле живет человек, помнящий меня с пяти лет, с которым мы вместе искали истину и мудрость, красоту и правду, веру и честь, - мысль эта согревала невероятно. И так хорошо было помянуть его пред Господом, зная, что и он на другом конце мира вспоминает перед Богом обо мне.
Теперь временное для него закончилось, а что открылось ему, рано или поздно узнает каждый.
Я не помещаю здесь никакой фотографии. Мой фотоархив остался в Москве. Там есть немало снимков высокого статного красавца со слегка запрокинутой головой, как будто поверх людей он смотрит в глубину неба. Я запомнил его именно таким. А в услужливом поисковике множество фото совсем иных лет. Таким я Андрея никогда не видел вживую.
Дорогой Андрюша, обнимаю тебя последним объятием на этой земле. Ты, как мне кажется, заслужил и свет, и покой.
Редакция благодарит Сергея Бессмертного за предоставленные фотографии.
Добавить комментарий