“Никогда не иди даже на самый малый компромисс. Тебе только кажется, что он малый”.
Виктор Некрасов
В своем небольшом очерке я хочу рассказать о писателе не просто талантливом, но выдающемся, о человеке кристальной чистоты и несгибаемой воли. Рассказать для молодого и среднего поколения, которому это имя мало о чем говорит...
Виктор Платонович Некрасов родился в Киеве в интеллигентной семье (отец — банковский служащий, мать-врач). Детство провёл в Лозанне и Париже, где родители маленького Вики (так Виктора Платоновича звали родные и друзья всю жизнь), познакомились с будущими советскими вождями В.Лениным и А.Луначарским. В 1915 году семья вернулась в Киев. Некрасов не имел специального литературного образования (по специальности он архитектор и актёр).
С августа 1941 года воевал на Украине, в Сталинграде, снова на Украине и в Польше, где после второго ранения демобилизовался в звании капитана.
Во время отпуска по ранению и в первые послевоенные месяцы Некрасов написал свою первую книгу “В окопах Сталинграда”, которой была уготована особая роль в советской литературе. Ещё в 1943 году Илья Эренбург писал: “Замечательные книги о войне напишут не соглядатаи, а участники, у которых теперь подчас нет возможности написать письмо родным... Зародыш классического романа уже живёт в голове фронтовика, который теперь думает куда меньше о литературных формах, нежели о характере вражеской обороны”.
Пророчество Эренбурга сбылось в полной мере. В своей книге офицер-сапёр Некрасов рассказывает “изнутри” о великой битве на Волге, где решалась судьба войны; битве, одним из участников которой ему суждено было стать.
“Приказ об отступлении приходит совершенно неожиданно” — это первая фраза правдивой до последней точки книги. А вот как разворачивались дальнейшие окололитературные события. Редакция журнала “Знамя”, где была опубликована повесть, выдвинула её автора на соискание Сталинской премии. Руководство Союза писателей было категорически против: только политический недоросль или злобный клеветник мог начать повесть о великой победе с изображения нашего отступления. Короче говоря, автор и его великолепное произведение были обречены. И вдруг... по капризному повелению вождя, поставившего в тупик идеологическое и литературное руководство, Сталинская премия второй степени присуждается писателю Некрасову В.П.Этот “удар” литературные чиновники не простили ему никогда.
Читательский успех повести Некрасова был огромен. И.Эренбург, Б.Слуцкий, А.Твардовский, А.Платонов, Д.Гранин отметили безупречную правду и высокий художественный уровень произведения. Когда на рубеже 50-х и 60-х годов столь заметно заявила о себе литература фронтового поколения, так называемая “лейтенантская проза”, выяснилось, что у истоков этого мощного направления находится повесть Некрасова. И если литераторы девятнадцатого века говорили: “Все мы вышли из гоголевской “Шинели”, то столь же высокой формулой: “Все мы вышли из некрасовских “Окопов” — писатели фронтового поколения определили роль повести Некрасова и её автора. Многие критики называют первую книгу Некрасова главной книгой его жизни.
В дальнейшем выяснилось, однако, что нежданно-негаданно свалившаяся на Некрасова “охранная грамота” Сталинской премии, прикрывшая когда-то “Окопы” и их автора от разгрома, после смерти “отца всех народов” в 1953 году обернулась против писателя. Вершители литературных судеб брали реванш за прошлое. В инспирированных ими разносных статьях утверждалось, что его повести о послевоенной жизни — скучные, плоские книги о задворках великой, замечательной эпохи, о неинтересной, буднично-серой жизни, герои их жалки и духовно-примитивны.
Травля писателя достигла апогея, когда в марте 1963 года, выступая на встрече с деятелями литературы и искусства Никита Хрущёв подверг уничтожающей критике путевые очерки Некрасова “По обе стороны океана”, в то время как вся страна читала это блестящее “крамольное” произведение. Можно смело сказать, что очерки, приведшие в такое негодование Никиту Сергеевича, стали главным событием в литературной жизни страны в последнее “оттепельное” время. “Путевые очерки” — это, скорее, мемуарная, автобиографическая проза: автор не только рассказывает об увиденном в далёких странах, о поразивших его обычаях и нравах, но и делится своими впечатлениями о жизни в своей стране. Отсюда — сопоставления, размышления о пережитом. Книги этого жанра Виктор Платонович писал почти тридцать лет: “Первое знакомство” (1958 год) — “Маленькая печальная повесть” (1986 год): всего десять книг. Собранные вместе, они являются его мемуарной автобиографией. Из этих книг лишь четыре были опубликованы в СССР.
Сомнительно, что бурная реакция Хрущёва была проявлением вспыльчивости и вздорности его характера (скорее всего, он Некрасова вообще не читал). Более вероятно, что это была показательная реакция властей против “оттепельного” свободомыслия в литературе, хотя Хрущёва она уже не спасла. После его смещения, писателя (как пострадавшего от “волюнтаризма”), на некоторое время оставили в покое.
Однако не прошло и года, как начался новый тур преследований, на этот раз под руководством “серого кардинала”, главного идеолога партии Михаила Суслова.
На этот раз Некрасова обвинили в... сионизме. Ярлык “сиониста” — не шутка! Этот ярлык ассоциировался в те времена с тюрьмой и смертью. В лживой и мрачной обстановке послевоенных лет автор бессмертного романа о войне против фашизма решил бороться за свободу и справедливость — русскому писателю, киевлянину Виктору Некрасову хотелось отстоять честь своего народа, защищая евреев от оголтелого антисемитизма властей. Русский народ может гордиться, что в этом неравном противостоянии Некрасов был не одинок. Люди моего поколения хорошо помнят, какое оглушительное впечатление на общество произвели стихотворение Евгения Евтушенко и повесть Анатолия Кузнецова под одинаковым названием “Бабий Яр” и Тринадцатая симфония Дмитрия Шостаковича, в основу которой положено стихотворения Евтушенко. Некрасов же был первым среди тех, кто отважился в полный голос заговорить о памятнике, который должен быть установлен здесь — на месте массового уничтожения евреев. Теперь в заросших кустарником окопах Бабьего Яра он решил дать бой режиму, который, по-существу, проповедовал нацистские принципы.
Вот как сам Некрасов, находясь в эмиграции, в 1975 году описывает те времена в автобиографической повести “Записки зеваки”:
“До 1966 года всё, действительно, происходило так: приходили, плакали и разбрасывали вокруг себя цветы. Венков никаких — куда их положить, куда прислонить? Ни памятника, ни обелиска — кругом кустарник, бурьян. С сентября 1966 года всё приняло иной вид. Появился камень. Серый полированный гранит с надписью, отредактированной и утверждённой всеми положенными инстанциями, гласящий, что на месте расстрела “советских граждан в период временной немецко-фашистской оккупации 1941-1943 г.г.” будет сооружён памятник. И теперь каждый год 29 сентября возле камня воздвигается трибуна, с которой секретарь райкома партии произносит речь, в основном посвящённую достижениям вверенного ему района в области строительства и выполнения плана в разных областях. После выступают несколько передовиков производства, и среди них обязательно один человек еврейской национальности (просто еврей — теперь не положено говорить), и рассказывают о зверствах сионистов в Израиле. Потом исполняется гимн, и митинг объявляется закрытым. Вот тут-то и появляются люди с цветами и венками. Но возложить их не так-то просто. Милиция и дублирующая её когорта в штатском тщательно проверяют надписи на венках, и если что-либо вызывает подозрение (“А на каком языке у вас написано? Переведите!”), к услугам несущих эти венки молодых людей — стоящие неподалёку “воронки”. Людей постарше и с маленькими букетиками двойное оцепление пропускает беспрепятственно. Ну, может, кое-кого и сфотографируют...
Что же послужило толчком к тому, что вдруг появился камень, а рядом с ним раз в год и трибуна, охраняемая не менее чем сотней людей, для этого созванных во главе с майорами, полковниками, а возможно, даже и генералами? А случилось так, что одному из них, точнее начальнику киевской милиции, в 1966 году влепили выговор за то, что он, потеряв положенную ему бдительность, допустил массовое сионистское сборище в этом забытом и недонамытом Бабьем Яру... В один прекрасный день 1966 года собралась здесь многотысячная толпа (двадцать пятая, мол, годовщина!), и несколько человек, среди них один даже коммунист, обратились к этой толпе с речами, нигде не проверенными, нигде не утверждёнными. Коммунистом этим был я... Речь моя родилась на месте, среди плачущих и рыдающих людей. И вообще, это была не речь, просто захотелось сказать о случившемся здесь 25 лет назад, о том, что на этом месте, конечно же, будет памятник, не может не быть... Через две недели после “сборища” на месте расстрела появился камень”.
А Виктора Платоновича долго прорабатывали на партбюро: не могли простить ему того, что он спровоцировал власти отметить памятным знаком это страшное место. Припомнили тогда его давнюю (1960 г.) статью в “Литературной газете”: “Почему это сделано...”, в которой впервые говорилось о том, что память о страшной трагедии в Бабьем Яре всячески стремятся свести на нет, то есть Яр залить, засыпать, сравнять, а на его месте сделать сад, соорудить стадион. “Возможно ли это? Кому это могло прийти в голову — восклицает автор — уничтожить овраг глубиною тридцать метров и на месте величайшей трагедии резвиться и играть в футбол? Нет, этого допустить нельзя!”.
Яр действительно намывали в течение десяти лет отходами кирпичного производства. 13 марта 1961 года он отомстил за поругание. Куренёвская трагедия, во время которой миллионы тонн пульпы хлынули с третьего отрога огромного оврага вниз и затопили территорию в 30 гектаров, уничтожив всё живое (погибли около 1500 человек), напомнила киевлянам и власть предержащим о том, что Бабий Яр не просто географическое понятие, но символ. Однако, власти по-прежнему настаивали на своём: не было киевского Холокоста, не было Бабьего Яра, не было ни слёз, ни крови, ни бесстыдных грабежей! И однажды Виктор Некрасов крикнул в присутствии тысячной толпы, собравшейся в Бабьем Яру: “Мне стыдно за Советскую власть, которую я защищал!”.
“Дело” Некрасова закончилось строгим выговором, а через непродолжительное время — исключением из партии (в ряды которой Некрасов вступил ещё в Сталинграде). Дальнейшие события развивались по известному сценарию: исключение из Союза писателей, обыск на квартире, а затем недельная серия допросов в КГБ, где ему прозрачно намекнули, что если он не “исправится” или не уедет на Запад, то ему придётся ехать на Восток и заниматься отнюдь не писательским трудом.
“Исправиться”, то есть предать свои принципы, он не мог. Уже в эмиграции он узнал, что памятник поставили. Но какое отношение этот памятник имеет к евреям?! Некрасов прекрасно знал, что в Бабьем Яре расстреляны не только евреи: здесь были и матросы Днепровской флотилии, и солдаты ОУН, обманутые гитлеровцами призраком свободы, здесь спали вечным сном киевские подпольщики. И лишь евреи были расстреляны здесь только за то, что они евреи. Их здесь было около ста тысяч, расстрелянных за десять дней. Некрасов писал тогда:
“И мне вдруг стало ясно: места наибольших трагедий не требуют слов. Дословная символика бледнеет перед самими событиями, аллегория бессильна. Мне, пришедшему сюда поклониться праху погибших, не надо рассказывать, как эти люди умирали. Мне всё известно. И кричать не надо. Я сам знаю, где и когда надо крикнуть. Я просто хочу прийти и положить цветы на братскую могилу и молча, в одиночестве постоять над ней”.
Некрасова вытолкнули в эмиграцию. Его книги не только перестали печатать, но они были занесены в “чёрные” списки Главлита, изъяты из библиотек и большей частью уничтожены, имя его вычёркивалось даже из библиографических справочников. Целое поколение читателей не имело доступа к его книгам.
Увы, даже когда рухнула власть КПСС, и было снято табу с имени и книг Некрасова, издавали его на родине не слишком щедро. Так получилось, что он остался единственным крупным писателем нашего времени, у которого нет не только собрания сочинений, но даже двухтомника. Его литературное наследие не собрано, не приведено в должный порядок. Хотя... мне кажется, его время ещё наступит: не может писатель и гражданин такого масштаба остаться потерянным для своего народа.
Как человек он существовал словно не в своём веке и жил согласно безупречному кодексу чести. Многие смотрели на него как на ископаемое, или как на редкую бабочку: “Боже, как она залетела сюда?” Когда ему интересен был человек, то не важны были ни возраст, ни происхождение, ни регалии. Он мог водить дружбу и с академиком А.Д.Сахаровым, и с двадцатилетним парижским электриком Виктором Ружэ. Отвечал на каждое письмо читателей.
Некрасов был среди тех друзей Александра Галича, которые отважились прийти к нему домой в роковой день эмиграции. Галич сидел с гитарой на чемодане в пустой комнате и пел только что сочинённую песню “Когда я вернусь”. И взрослые, многое повидавшие и испытавшие мужчины, рыдали. “Неужели и мне придётся?..” — обронил Виктор Платонович. Не знал он тогда, что менее чем через три месяца разделит судьбу друга, что будут они жить в романтическом (для кого-то) Париже и свой последний приют найдут на одном и том же кладбище.
В своём последнем произведении “Маленькая печальная повесть” Некрасов с поразительной искренностью пишет о себе:
“Благословляю ли этот день — 12 сентября 1974 года (день эмиграции — В.О.). Да, благословляю. Мне нужна свобода, и тут я её обрёл. Скучаю ли я по дому, по прошлому? Да, скучаю. И очень.
Выяснилось, что самое важное в жизни — это друзья. Особенно когда их лишаешься. Для кого-нибудь — деньги, карьера, слава; для меня — друзья... Может быть, самое большое преступление за шестьдесят семь лет, совершённое в моей стране, это дьявольски задуманное и осуществлённое разобщение людей... Один из моих самых близких друзей, ешё с юных, восторженных лет, не только не пришёл прощаться, но даже не позвонил. Ближайшая приятельница категорически запретила ей звонить, не то, что заходить. Ещё один друг, тоже близкий, хотя и послевоенных лет, прощаясь и глотая слёзы, сказал: “Не пиши, всё равно отвечать не буду...” И за десять лет ни разу не написал. “...А всё это соль, соль на мою рану...”
Этот очерк я хочу закончить словами замечательной писательницы и правозащитницы Лидии Корнеевны Чуковской, сказанными ею по другому поводу, но характеризующими как нельзя лучше личность и значение творчества Виктора Некрасова в российской культуре. “Её (интеллигенции — В.О.) мало во всём мире. Но она всё-таки есть. Она ничего не может переменить — в настоящем. Мир движется своими путями, двигаемыми не ею. Но всё плодотворное — от неё: эстафета культуры передаётся ею. Она постоянно разбита на голову — и всегда победительница”.
Добавить комментарий