Главный редактор одного солидного художественного журнала, предваряя статью о народных художниках-примитивистах, задал занятный вопрос: «Разве не все жители нашей страны такие же наивные и такие же аутсайдеры, как эти художники?»
За всех жителей не поручусь (хотя в вопросе редактора что-то есть!), но Ольга Гильдебрандт-Арбенина (1897/98-1980), конечно же, была от природы наделена этой «высокой наивностью», иначе говоря, способностью воспарять над обыденностью.
И, насколько я могу судить, в очень тяжелые, послереволюционные, военные и послевоенные годы, жила жизнью своеобразного аутсайдера, не вступая на заезженную обывательскую колею и не умея, а может быть, и не особенно стараясь, приспособиться к сложившимся обстоятельствам. Часто меняла место и характер работы, оставаясь верной только своему художническому дару, на мой взгляд, - уникальному. Дару, соединившему простодушие и глубину, воздушность и огненность.
Некогда Шиллер разделил авторов на «наивных» и «сентиментальных». Наивные - это те самые народные художники - самородки. А сентиментальные - это профессионально хорошо обученные творцы, которые только выдают себя за «примитивов».
При этом они, разумеется, используют накопленные профессиональные уменья. В художественной группе «13» (конец 20-х - начало 30-х), куда входила Ольга Гильдебрандт, таких было большинство. Надо сказать, что и среди теперешних талантливых художников- профессионалов, - многие могут быть зачислены в разряд «сентиментальных», - такие, например, как Наталья Нестерова или Иван Лубенников.
С Ольгой Гильдебрандт дело обстоит сложнее. Да, она, и вправду, живописи не обучалась. Но обладала творческим потенциалом, который делал ее графику изысканно-артистичной и колористически изощренной, то есть вполне профессиональной.
Поначалу, рассматривая ее работы в Галеев-Галерее (выставка была организована этой галереей совместно с Национальным союзом библиофилов), я подумала, что есть у художницы одно свойство дилетанта - некоторая неизменность стилистической манеры, как, положим, у Пушкина в его рисунках, где его виртуозная манера не менялась. Но нет! У художницы даже один и тот же мотив может разрабатываться с большим стилистическим и смысловым разнообразием. Возьмем важный для художницы мотив дороги, всегда символический. И не просто дороги, а некоего выхода в «открытое» пространство. Хотя…
Тут мне придется сразу же с места в карьер привести в пример одну из самых трагических акварелей этой «легкой» и «воздушной» художницы. Но, оказывается, было у нее и такое! В акварели «Улица» (1933), почти монохромной и необычайно аскетичной композиционно, тесно стоящие по бокам улицы уродливые, коричневато-серые дома без какой-либо зелени, создают ощущение полного отсутствия воздуха.
Кажется, что эта мрачная улица, перегороженная каким-то самодельным «шлагбаумом» и выходящая на мутно-серую пустошь с отдаленными столбами, ведет в никуда. Вырваться из этого пространства невозможно! Но вот в поздней акварели «Тропинка в лесу на закате» (1950-е), художница, используя столь же минимальные художественные средства, создает образ неказистой лесной тропинки, с редкими деревьями и кустиками травы, которая выводит из леса в розовеющие вдали неизвестные края. Это словно образ поэтической мечты об ином существовании, волнующий, тревожный, но и манящий. Тут работает и развилка дороги, и распахнутое вдаль пространство закатного неба, и, пусть не пышная, скромная, даже несколько поникшая, но все еще живая растительность по краям тропинки…
Меняются и фигуры дам, стоящих у водоемов, озер, речных молов и морских заливов - тоже один из излюбленных мотивов художницы. Так, в работе «На островах» (1930) пронизанные воздухом фигуры - повернутая к зрителю спиной девушка в розовом платье и дама в модной шляпке с маленьким ребенком, - еще немного условны и даже чуть «кукольны». Но и дамы в работах художницы (а ее герои преимущественно женщины, девушки и девочки) постепенно теряют присущую эпохе модернизма манерную изломанность силуэта. Их вид становится проще, но не простоватее.
Напротив, они обретают какую-то горделивую изысканность, как в восхитительной акварели «Венеция»1934 года, где у залива с видом на пристань и дальние суда, стоит, чуть подавшись вперед, одинокая и, вероятно, чем-то взволнованная женщина в длинной белой юбке. Акварель наполнена внутренним движением, изысканно немногословна, драматична и светла одновременно.
А вот на поздней акварели «Девушка в лесу» (1950-е) видим уже совершенно современного вида и одежды девушку. Но и тут сохранен некоторый внутренний драматизм. Она, как одинокая Красная шапочка, среди экзотических, буйно обвитых лианами деревьев. И за нее немножко страшно, словно вот-вот из чащи выскочит Серый волчище. Мне кажется, что тут, как везде у художницы, присутствует глубокий личностный подтекст, глубинные страхи и надежды. Вплетаясь в общую легкую и воздушную атмосферу акварели, они дают ей фетовскую ноту, когда одновременно «страшно и весело».
Внутреннее развитие обнаруживается и в собственном облике автора. Так, на фотоснимках и на портретах работы друзей поначалу является взору некая стильная молодая дама в шляпке, закрывающей или почти закрывающей глаза.
А потом появляется просто «наивная девочка» с челкой и выразительными глазами. Одежда не запоминается, видишь только это, очень живое и очень современное, лицо, словно выхваченное из спешащей городской толпы. Так, должно быть, выглядела и древнегреческая поэтесса Сапфо, нестареющая и непотухающая. И недаром Михаил Кузмин написал в стихах об О.Н. (как он ее называл в дневнике), что она будет все время «молодея, в золотые рощи прилетать» («Сколько лет тебе, скажи, Психея»). В ее графике все так и случилось.
Неописуемые экзотические цветы и деревья возникают и на ее ранних, и на поздних акварелях. Причем и в поздних «Цветах» (1950) мы видим часто вовсе не букеты в вазах, а неистовство живых цветов, буйным цветным ковром расстилающихся среди фантастических деревьев. Эта воздушная легкость вовсе не потеряна с годами!
Но, как я уже писала, есть мотивы, которые намекают на грустные и тяжелые переживания, которых было немало. Тут и арест мужа, «Юрочки», о смерти которого она узнала через много лет после его расстрела в 1938 году по «писательскому» делу.
Все годы она верила, что он жив. Хотя, мне кажется, что это были все те же «золотые сны», помогающие выжить. Ведь все кругом знали, что значит «десять лет без права переписки». Была и гибель в блокаду отданного на хранение архива с графическими работами ее и Юрия Юркуна.
Но художнице как-то удавалось не терять своей «детской радости», «вытягивать» жизнь даже в самых тяжелых обстоятельствах. И недаром чаще всего все эти проселочные, лесные, закатные, дневные, городские и сельские дороги, тропки и тропинки, - ведут в какие-то таинственные «золотые рощи». В какую-то детскую сказку, которая вот-вот начнется в самой жизни. «Сколько лет тебе?»- спрашивал прекрасный поэт. И провидчески предрек художнице это вечное, волшебное, неувядающее детство.
***
Все работы из частных коллекций Москвы и Санкт-Петербурга.
Добавить комментарий