Сегодня, когда любительские фотографии заполонили все и вся, а визуальность одержала победу над вербальностью, значимость снимков в культурном контексте упала. Редко встречаются фотографии как артефакты, где собирается человеческое понимание. Но нужда в них, тем не менее, остается.
К фотографам, сумевшим остановить мгновение, сказав ему «ты прекрасно», относится Андрей Дмитриев. Дмитриев уже не одно десятилетие занимается книжным дизайном; в возглавляемом им московском издательстве «Виртуальная галерея» регулярно выходят искусствоведческие и поэтические книги. А его хобби – стихи и фотография. Недавно он вступил в союз художников. Есть надежда, что его работы вскоре станут доступны широкому зрителю.
В творческой копилке фотографа немало любопытных серий. Сегодня хотелось бы представить одну из них – «Остановка».
Как рассказал автор, серия изначально называлась «Bus stop» – «автобусная остановка». И составлялась в значительной степени по формальному признаку наличия в кадре автобусной или трамвайной остановки.
Акцент на людей, населяющих эти фотографии, появился позже. А вместе с тем расширилось и понятие «остановки» как момента, центр притяжения которого, предмет ожидания, находится совсем в другом месте – за пределами кадра. И если вдруг этот центр оказывается в кадре, это, скорее всего, означает какое‑то нарушение, может быть даже трагедию всей жизни – как в случае с бомжом, спящим на остановке, потому что больше негде.
Остановка – ожидание чего‑то. Не обязательно автобуса. И если ожидание затягивается, становятся видимыми чувства, обычно скрытые – нежность, тревога, отчаяние – да мало ли какие… Они не могут не проявиться, ведь иначе долгое ожидание подобно смерти.
Толпа на остановке отсылает нас к первобытным народам. В свое время Леви-Стросс показал, что в поселениях туземцев существует центр (жилище вождя, место захоронения предков, жреческий дом, или, как у бороро, мужской дом) и периферия. Вокруг центра выстраивается жизнь – строятся дома, разворачивается быт. В центре действуют табу – как у дикарей, так и у граждан на остановке: нельзя курить, плеваться, скакать, расталкивая всех.
В профанной зоне это в какой-то мере дозволяется. У некоторых первобытных народов бинарная структура распространяется на пищу. Она делится на сырую и вареную. У народа на остановке пища делится на пачкающую одежду и одежду не пачкающую. Соответственно, в сакральных точках одну потреблять можно, другую нет. С мороженым, которое тает в руках, неправильно, все-таки, вклиниваться в толпу, которая лезет в раскрытые двери.
В центре, пускай не всегда жестко, действуют и другие запреты: нельзя громко материться, орать, размахивать кулаками.
Конечно, сравнение остановки с деревней бороро условно. Хотя бы потому, что последняя предназначена для долгой жизни, а первая для краткого пребывания. Остановка не ориентирована по сторонам света, она не предполагает жестких запретов в отношении женщин, детей. И вообще носит какой-то виртуальный характер. Девушка на высоких каблуках летит мимо. Ее белые волосы, брошенные ветром вперед, обозначают линию ускользания. Это пример фотографии, когда она приближена к кинематографу.
Остановка имеет две точки центрации. С одной стороны, это собственно конструкция. С другой – знак остановки, к которому подходит транспорт. Они могут быть предельно близко, но не совпадать. Граждане выстраиваются на бордюре. Они надеются оказаться как раз перед дверями, чтобы войти первыми и занять удобное место. Отсутствующий автобус организует толпу не меньше, чем сама остановка.
Люди, смотрящие на автобус – еще один случай кинематографической фотографии. Дмитриев поймал миг, когда форма толпы демонтируется, дабы стать чистой подвижной линией. Край бордюра – линия вожделения. И она сочетается с линией движения транспортного средства. Еще минута, и компоновка линий изменится, появится перпендикуляр в виде открытых дверей.
Организация остановки устроена довольно просто и воспроизводит бинарные различия, существующие в обществе. Воспроизводит в мягкой форме, иногда только намеком. Если в каком-нибудь офисе кабинет начальника расположен в отдельном сегменте и к нему так просто не попасть, то здесь доступ в центр получить достаточно просто. Если, конечно, не хлещет дождь, и все граждане мечтают забраться под крышу.
На остановке плотные мужчины довольно часто становятся собаками, что свидетельствует о нечеловеческом сговоре с животным. Они приноравливаются к их жизни. Их челюсти начинают ныть, как у голодного пса, жаждущего грызть кость. Хотя они по инерции еще думают об ужине, приготовленном женой. Процесс превращения идет во всю и, если автобуса долго не будет, пассажир рискует совсем утратить человеческий облик. Этот процесс не так катастрофичен, как обратный. Если бы все происходило наоборот, как показано в повести «Собачье сердце» Булгакова, Шариковы бы торжествовали. Из людей обычно получаются хорошие псы. Правда, многие важные отличия человека от зверя они утрачивают. Как справедливо подметил Адам Смит: «Никто никогда не видел, чтобы собака совершила справедливый и намеренный обмен одной кости на другую с другой собакой».
На остановке мы лаем, поскуливаем, подвываем, вовлеченные в неодолимое становление животиной. Это на первый взгляд кажется, что женщина держит животное на поводке. Нет, собака увлекает за собой женщину, и она глядит туда же, куда ее друг, и сама незаметно становится сукой. И все же, несмотря на зоркость взгляда, в фотографиях Дмитриева есть немного лукавства. «Объективный взгляд» обманывает. Перед нами не простые собаки. Они – метафизики. Они устремлены к звездам, как собака-космонавт Лайка, которая была запущена в космос 3 ноября 1957 года в половине шестого утра по московскому времени на советском корабле «Спутник-2».
Фотография – путешествие моего взгляда среди вещей, как сказал бы Мерло-Понти. Бытие всегда находится передо мной, оно не ничто, в кое погружено мое «я». И оно открыто моему взгляду, который в данном случае совпадает со взглядом фотографа. Конечно, мы допускаем, что могут быть другие ракурсы, другие взгляды. Но допускаем чисто умозрительно. Потому что, если мы не прибегаем к художественным приемам (сжатие или растяжение кадра, искусственный свет), то претендуем на отражение реальности, как она есть.
Дмитриева-фотографа условно можно назвать неореалистом, поскольку его интересует жизнь в ее текущем проявлении. Он не пытается увидеть ее глазами муравья или инопланетянина, не обращается к постановочным кадрам, не ищет спецэффектов. Нет, все достаточно просто, прозаично и одновременно сложно. Потому что жизнь обнаруживает глубину, а красота рядится в одежды повседневности.
Добавить комментарий