Мои военные университеты

Опубликовано: 3 июля 2021 г.
Рубрики:

Для меня, как и для всех мальчишек, родившихся в предвоенные годы, люди в военной форме были овеяны ореолом мужественности и героизма. Но самого меня служба в армии совершенно не прельщала.

Навряд ли в 17 лет, окончив школу, я отдавал себе отчёт в том, как сильно психология офицера отличается от психологии гражданского человека, насколько велика зависимость военнослужащего от вышестоящего даже всего на одну ступень командира. Но я твёрдо знал – быть военным не хочу. 

На втором курсе политехнического института мы начали занятия на военной кафедре, которая готовила строевых офицеров – командиров танкового взвода. Танк представлялся нам не просто боевой машиной, с которой связано много подвигов, но и воплощением технической мысли, и он будоражил воображение будущих инженеров.

Поэтому, глядя на стоявшую в боксе во дворе института легендарную «тридцатьчетвёрку», выпущенную, вероятно, ещё в первые послевоенные годы, мы представляли себе, что сидим в её башне, отдаём команды механику-водителю, наводчику орудия, ведём танки своего взвода в атаку.

Однако действительность оказалась намного прозаичнее. Мы стали заниматься во дворе строевой подготовкой («ать-два», «на первый-второй рассчитайсь», «кру-го́м!»), изучать уставы и совершать другие довольно скучные действия.

Первым нашим преподавателем оказался подполковник Вывиорковский – достаточно пожилой (по нашему тогдашнему представлению) офицер с тяжёлым взглядом и своебразными мрачноватым юмором. Мизинец его левой руки был увенчан неестественно длинным и заострённым ногтем, который подполковник постоянно полировал. Использовал он его весьма эффективно – медленно, нагнетая обстановку, вёл им сверху вниз по списку студентов в журнале, выбирая фамилию жертвы:

– Отвечать будет стюдент (тягостная пауза), та-а-к, та-а-к, посмотрим, кто тут у нас…, ага! – стюдент Гау́знер (именно так, с заведомо неправильным ударением на втором слоге).

– Я! – громко произносил я, вскакивая с места, как требовал подполковник.

– И кто же вас учил так отвечать на обращение преподавателя? – вкрадчивым голосом говорил он, и тут же громко: – Садитесь!

Снова медленное, тягостное проведение ногтем по списку:

– Отвечать будет стюдент (опять гнетущая пауза)… Гау́знер.

Лихорадочно пытаюсь вспомнить правильную, соответствующую уставу форму ответа, и выкрикиваю:

– Есть!

– Садитесь, опять неправильно. И это отвечает будущий офицер!!

Далее по тому же сценарию и с нарастающим деланным возмущением продолжается реагирование подполковника на мои наспех подбираемые ответы: «Слушаюсь!», «Здесь!», «Тут!» и т.п. Наконец моя фантазия исчерпывается, я в очередной раз вскакиваю и тупо молчу.

– Да-а, сдать зачёт вам будет трудновато… Ну ладно, на первый раз, так и быть, подскажу. Отвечать надо так: «Я – слушаюсь – ответить – на – данный – вопрос!» Понятно? Па-авторить!!!

Конечно, ни в каком уставе подобная формулировка не была предусмотрена, но спорить никто не решался – все были наслышаны от студентов более старших курсов об отвратительном характере и мстительности этого офицера. И только перейдя от его занятий к изучению специальных дисциплин, мы смогли облегчённо вздохнуть…

На втором году обучения (на 3-м курсе) появилась новая фигура – подполковник Родионов, очень отличавшийся от коллег и внешним видом, и поведением. Одет он был не в китель, брюки и ботинки, как многие «огражданившиеся» за много лет работы в институте преподаватели военной кафедры, а в гимнастерку, галифе и начищенные до зеркального блеска сапоги; талия (а не намечающееся, как у некоторых других его коллег, брюшко) туго перетянута офицерским ремнём, поддерживаемым портупеей. Было полное впечатление, что вся это ладно пригнанная сбруя вот-вот заскрипит. 

Дополняла внешний вид очень короткая стрижка его седеющих волос «под ёжик» – их верхушки образовывали почти ровную плоскость. Строгий пристальный взгляд, отрывистый командирский голос, лишь изредка и очень избирательно дополняемый заботливо-отеческими нотками.

Каждый из специалистов военной кафедры много лет преподавал свой достаточно серьёзный предмет – материальную часть танка, электрооборудование, системы связи, топографию, тактику ведения боя и т.п. А Родионову поручили несколько предметов, по-видимому, – не пользующихся у старожилов кафедры особой популярностью. На первом занятии подполковник сообщил («доложил», как он выразился), что будет преподавать нам противоатомную, противобактериологическую и противохимическую защиту, а также политпартработу. 

Занятие по первому из этих предметов подполковник начал так: – Вы – будущие инженерá, люди грамотные, поэтому про устройство атома (именно так, а не про его строение!) докладывать вам не буду. Но я привык доводить данные до подчинённых образно, поэтому представьте: ежéли сравнить по размеру весь атом с Московским унивеситэтом, то ядро в нём будет как вишня среднего калибра!

На столах справа от нас лежали фуражки (на случай необходимости откозырять при рапорте). Мы тут же мысленно потянулись к ним, чтобы втиснуть в рот, если не удастся удержаться от громкого смеха. Но удерживаться пришлось – подполковник, впервые оторвав взгляд от лежащего перед ним на кафедре утверждённого несколькими подписяим и печатями текста лекции, внимательно смотрел на аудиторию, желая убедиться в доходчивости своего образного сравнения.

 Ещё большая необходимость в использовании фуражек не по их прямому назначению появилась на другом занятии – по противобактериологической защите. Родионов долго и монотонно зачитывал из текста общие фразы о бактериологическом оружии. Когда он ненадолго прервался, один из нас вдруг поднял руку: –Товарышу пидполковнык, дозвольте питання? – и встал.

Здесь требуется небольшое пояснение. Это студент действительно был родом из сельской местности, но за 2,5 года учёбы в институте прекрасно адаптировался в нашей русскоязычной среде и пользовался своими украинизмами только при необходимости произвести нужное впечатление (например, на экзамене, чтобы к нему предъявлялись требования помягче). В данном случае такой мотивации явно не требовалось, и мы напряглись в предвкушении завуалированного цирка.

– Ось Вы говóрыте, – продолжал он, – «бахтерии», «бахтерии», а що це такэ – бахтерии?

Родионов напрягся и с подозрением посмотрел на спрашивающего. Тот выглядел искренним и, по-видимому, вызывал доверие, казался «своим», родной душой. Подполковник спустился с возвышения, на котором стояла кафедра, подошёл к стоящему навытяжку студенту, положил ему руку на плечо и проникновенным тоном спросил: 

– Как тебя (!) звать? 

– Вася… – доверительно ответил наш товарищ. 

– Сядь, Вася! Понимаешь, в наставлении это прямо не сказано… 

Но я тебе поясню, как этот вопрос сам понимаю.

Мы напряглись от увлекательного и интригующего предчувствия, и оно нас не обмануло.

 – Ты, Вася, вошей видел? 

 – Ни, нэ бачыв, нэ прыйшлось. 

 – А блох? 

 – Блох бачыв, – радостно сообщил Вася, – у нашого Мухтара воны булы до того, покы мы… 

 – Так вот, – мягко прервал его Родионов, – бактерии как воши, только 

в тыщу раз меньше. Теперь понял?

 – Тэпэр зрозумив! – бодро сказал Вася, намереваясь заканчивать этот опасный разговор. 

Но подполковник решил развить тему и придать ей логическое завершение: 

 – Я не доложил вам, для чего служат бактерии. Их лóжат в специальные мешочки, запаивают, сбрасывают с самолётов на территорию противника и заражают ими местность и местные предметы. Теперь понятно, для чего их используют?

 Отойдя от Васи, он повернулся к нам спиной и пошёл к кафедре, наконец дав возможность лихорадочно, давясь от смеха, на 6-8 секунд воспользоваться фуражками. 

На занятиях по радиообмену подполковник, выступая в роли посредника между сражающимися «синими» и «зелёными», дал участникам игры позывные: «Командир первого взвода «синих» – «Берёза-1», второго – «Берёза-2»; командир первого взвода «зелёных» – «Сосна -1», второго – «Сосна -2»; мой позывной – «Дуб». Повторить!

Вызванный студент бодро перечислил позывные командиров взводов… и замолчал. Тогда Родионов с неожиданной для него непосредственностью заинтересованно спросил: 

– А я кто?

– Ну, это все знают, вы – дуб, товарищ подполковник.

– Точно так! Я всегда – дуб! – удовлетворенно подтвердил Родионов…

Справедливости ради нужно сказать, что такие «дубы» были на военной кафедре исключениями – преподавали нам, как правило, хорошие профессионалы, которые прекрасно знали свои предметы и неплохо им обучали. А Родионов и человеком оказался не злым, и кросс в лагерях в сильнейшую жару бегал наравне с нами, при этом проявляя признаки усталости меньше нас, и давал по собственной инициативе практические советы по преодолению тягот армейской службы. Но – всё же, всё же, всё же… 

Иногда офицеры кафедры не ограничивались внедрением в наши молодые головы сугубо профессиональной военной информации, а пытались по мере возможности беседовать с нами «за жизнь». 

Вспомнился случай, когда одного из студентов отчислили из института за выпивку в общежитии (в просторечии – за «пьянку»). Для него это было очень тяжёлым ударом – с таким трудом доучился до середины четвёртого курса, преодолевая финансовые, бытовые, а поначалу и языковые проблемы, восполняя недостаток слабой школьной подготовки в небольшом посёлке, где вырос. Парень был трудолюбивым, старался разобраться в изучаемых предметах, «дойти до самой сути». Ему оставался всего год с небольшим – и всё понапрасну. Конечно, он очень переживал.

Понятно, что подобные запрещённые мероприятия обычно проходят в составе небольшого коллектива, а отчислили почему-то одного. Это вызывало вопросы, конкретных ответов на которые у нас не было, т.к. подробностей мы не знали. Один из преподавателей военной кафедры, упомянув в разговоре с нами об этом случае, сказал: «Я не говорю, что пить нельзя – пить можно и даже нужно. Но надо всегда понимать, где пьёшь, сколько, а главное (он поднял вверх указательный палец) – С КЕМ!».

Тогда, в середине пятидесятых, мы ещё не читали Омара Хайяма, посчитали автором этой житейской мудрости высказавшего её офицера и ещё больше его зауважали .

После четвёртого курса нам предстояло провести месяц в учебном военном лагере танкового полка, расположенного в одном из южных районов Одесской области. Одетые в солдатскую форму «х/б б/у» и пилотки, в кирзовых сапогах с портянками (наворачивание их на ногу без неприятных последствий – это отдельная песня!), мы до изнеможения маршировали на полковом плацу и выполняли бессчётное количество раз строевые команды. 

Командовал нами при этом местный старшина, представившийся: «Старшина роты старшина Павлов» (именно так – сначала должность, потом звание, хоть они в данном случае и совпадали, потом фамилия). Это был сверхсрочник, этакая «военная косточка» – небольшого роста энергичный крепыш с чуть кривоватыми ногами в начищенных офицерских сапогах, резким голосом, неизменно уверенный в себе. Малейшие отклонения от привычного армейского распорядка его не устраивали и раздражали.

Когда подходило время обеда, мы – уставшие, потные, перегревшиеся за полдня под горячим южным солнцем, должны были строем направляться в столовую, и непременно с песней. Почему-то старшине особенно нравилась в нашем коллективном исполнении песня, начинавшаяся словами: «Эх, подружка, моя родная кружка, полулитровая моя!». Вероятно, она вызывала у него вполне определённые приятные ассоциации…. Правда, распевая: «Я подниму тебя уверенной рукою, налив на дно свои прощальные сто грамм…», мы с целью маскировки вожделенной цели её использования неизменно, после двухсекундной паузы, добавляли для уточнения «…компота».

Однажды по дороге в столовую Павлов, как обычно, скомандовал: 

– Песню ЗА кружку запя́вай (произношение его иногда подводило). Но в тот день было особенно жарко, нам хотелось не залихватски петь, а наконец попасть в тень, расслабиться, расстегнуть пуговицу воротничка и, что греха таить, – поесть (причём годились даже безвкусный борщ и поначалу ненавистная перловая каша, в просторечье именовавшаяся нами «шрапнелью»). Поэтому мы продолжали маршировать молча.

Удивлённый отсутствием реакции на свою команду, старшина раздражённо повторил её - и снова безрезультатно. Тогда он решил сам заняться организацией её выполнения:

– Запя́валы есть?

– Нет, – отвернув голову в сторону, чтобы минимизировать вероятность быть узнанным, устало ответил я, часто выступавший в этой роли.

– Как – нет?! – возмущённо выкрикнул Павлов и невольно подставился. Не воспользоваться этим было бы просто грешно! Поэтому я тут же нашёлся и, рискуя получить наряд вне очереди, ответил вдалбливаемой в наши головы уставной формулировкой, существовавшей в армии ещё с царских времён: 

– Никак нет!!! 

Это поставило истинного служаку в тупик и он не сообразил, как отреагировать – вроде бы, ответ точно по уставу, хотя и неповиновение с явным подтекстом налицо. Так и домаршировали до столовой без песни…

У Павлова была любимая фраза «Чтоб служба мёдом не казалась». Нам она не казалась не только мёдом, но и чем-то значительно менее вкусным. С полной выкладкой – автомат, патроны, шинель в «скатке» через плечо, фляга с водой (не помню, были ли ещё гранаты, сапёрная лопатка и пр.) мы в тяжёлых сапогах в 35-градусную жару бежали кросс. А температура внутри танка поднималась до 45-50 градусов... 

Наконец наш студенческий взвод привели на полигон. Там стоял танк новой для нас модели Т-54, который до этого знали только по учебным плакатам. Метрах в трёхстах от него мы увидели запряжённую понурой и, мягко говоря, немолодой лошадью одноосную бричку. В ней сидел пожилой морщинистый мужчина, который потом всё время смотрел на танк и всю нашу группу из-под ладони, приложенной козырьком ко лбу, т.к. солнце светило ему в лицо.

 Потом мы узнали, что это был представитель расположенного неподалёку колхоза. Он бдительно следил, чтобы наши перемещения не испортили посевы, т.к. полигон отделяла от колхозных полей лишь узкая дорога.

Первые наши попытки вождения танка были, конечно, не для слабонервных, хотя мы выполняли простейшее упражнение: трогание с места, движение по прямой, повороты направо и налево, остановка. На броне разместился местный лейтенант, а его шлемофон* соединялся через переговорное устройство со шлемофоном механика-водителя – ведь шум двигателя перекрывал любую команду.

Каждый из нас, надев шлемофон, по очереди залезал в танк ногами вперёд через передний прямоугольный люк в крыше корпуса (перед башней) и усаживался на сидение механика-водителя. Надо сказать, что такой способ входа с непривычки труден, да и в танке довольно тесно, так что поначалу эти действия выполнялись нами совсем не молодцевато.

Один из нас, Федя, кое-как разместившись, медленно тронул танк с места – и сразу же опустил голову, напряжённо вглядываясь в расположенные внизу педали и лихорадочно пытаясь вспомнить их назначение, в котором вдруг стал сомневаться. 

Естественно, что он в это время перестал смотреть вперёд, в открытый люк. Вдобавок, как оказалось, Федя не слышал команд лейтенанта, неплотно подключив кабель своего шлемофона к переговорнику. Растерявшись, он перестал контролировать движение 36-тонной махины.

Лейтенант пытался перекричать звук двигателя; излишне говорить, что его лексика явно не предназначалась для культурной аудитории. Но Федя, естественно, его не слышал. Тогда штатный механик-водитель, тоже сидевший на броне, спрыгнул на землю, забежал спереди танка и попытался энергичными жестами объяснить горе-водителю, что нужно заглушить двигатель – ведь втиснуться в отсек механика, когда его место занято, невозможно. 

Увы, Федя понял не сразу. Танк удалось с трудом остановить только на колхозном поле. Реакция деда-наблюдателя, высказывания которого тоже явно не были рассчитана на выпускниц Смольного института, оказалась вполне ожидаемой. 

Но к окончанию сборов мы научились неплохо водить танк, преодолевать подъёмы и спуски, в том числе проезжая их с боковым наклоном («по диагонали»). Нам даже удавалось при «нырке» передней части танка вниз не задевать землю срезом ствола пушки, которая выступала за корпус почти на три метра. Но всё это произошло потом, а поначалу было страшновато и нам, и ещё намного больше – офицерам полка, отвечающим и за боевую технику, и за наши жизни и здоровье.

Между прочим, устройство танка (по военной терминологии – «матчасть») мы, как выяснилось, знали и понимали даже лучше, чем упомянутый лейтенант, – недавний выпускник танкового училища; по-видимому, сказывалось наша инженерная подготовка.

На 5-м курсе мы сдали госэкзамены на офицерское звание, а после защиты дипломных проектов провели месяц на «офицерских» сборах. По сравнению с предыдущими их можно было считать санаторием. 

Так как звание нам ещё не было присвоено, мы ходили в солдатской форме, но уже стажировались как командиры взвода. Нас даже назначали помощниками дежурного по полку (на фото я запечатлён при исполнении этих обязанностей, с пистолетом на боку, как настоящий офицер, а солдат с автоматом – рядом, по-видимому поставленный для контраста). После этих сборов мы получили военные билеты, в которых было указано звание «младший лейтенант запаса». 

 

 

 

В последующие годы, уже работая инженерами, мы время от времени призывались на военные сборы. Однажды офицер, проводивший с нами занятия в местном танковом полку, рассказал во время перерыва такую занятную историю. К их части был приписан тогдашний олимпийский чемпион по тяжёлой атлетике (его фамилию приводить не буду). Дело в том, что до середины 1980-х гг. в олимпийских играх могли участвовать только любители, не имевшие права получать плату за свои занятия спортом. Поэтому для регулярного получения денег все советские спортсмены высокого ранга в те годы непременно фиктивно зачислялись на работу в какие-то организации. 

Чемпион, о котором шла речь, выступал за ЦСКА, и ему было присвоено офицерское звание. Но таких людей, успешно занимающихся разными видами спорта, много, и всех числить в Москве было невозможно. Поэтому его на какое-то время приписали к нашему танковому полку, и чемпиону приходилось несколько раз в год приезжать туда, чтобы получать накопившуюся за это время зарплату, т. к. начфин требовал подписей в ведомостях.

Во время первого приезда этого спортсмена поручили заботам рассказывавшего нам офицера. Чемпион с интересом осмотрел современный танк и пожелал непременно влезть внутрь. Осторожные уговоры («Вы не втиснетесь ни в один люк, они на вашу комплекцию не рассчитаны») успехом не увенчались – хочу, и всё! Старательно втянув живот, чемпион, к всеобщему удивлению, как-то умудрился втиснуться в самый большой люк – командирский, наверху башни. А вот вытащить его обратно долго не удавалось; сначала это вызывало смех, а потом стало настоящей проблемой. Предполагаю, что местным командирам это добавило седых волос. Больше он подобные инициативы не проявлял, просто получал деньги и убывал в Москву.

Правда, однажды чемпион пожелал в качестве сувенира увезти с собой почему-то «лётчискую» офицерскую фуражку, и никакие объяснения о том, что он «служит» в танковом, а не авиационном полку, им не принимались. Пришлось посылать интенданта в военторг… 

Меня, в отличие от многих моих однокурсников, почему-то ни разу не вызывали на сборы с отрывом от производства, после которых их участникам обычно присваивались очередные офицерские звания. И я все годы продолжал оставаться младшим лейтенантом, что меня полностью устраивало.

И вдруг лет через пятнадцать, если не больше, получаю повестку из военкомата. «Неужели на сборы? Как это не вовремя!» – подумал я. 

В зале собралось много народа. Проводивший это мероприятие пожилой майор стал вызывать офицеров запаса к столу, покрытому красной скатертью, и поздравлять каждого с присвоением очередного звания. Дошла очередь и до меня.

– Поздравляю вас с присвоением воинского звания «лейтенант»! – торжественно произнёс он.

– Служу Советскому Союзу! – по примеру предыдущих товарищей бодро ответил я и подумал: «Наверное, младших лейтенантов в таком возрасте уже просто нет».

Прошло совсем немного времени, и история повторилась – снова вызов в военкомат, опять тот же зал, и уже знакомый мне майор снова торжественно обращается ко мне:

– Поздравляю вас с присвоением воинского звания «старший лейтенант»!

И тут я позволил себе слегка пошалить. Произнеся положенную фразу «Служу Советскому Союзу!», я с максимально серьёзным лицом, не отходя от стола, сказал:

– Товариш майор, разрешите вопрос!

Тот удивлённо взглянул на меня:

– Спрашивайте.

На лицах сидящих в зале появился интерес – мол, что это за мужик такой странный, вопросы какие-то задаёт; ему это надо?

– Товарищ майор, предыдущее звание мне было присвоено менее года назад. Если звания будут расти такими темпами, я смогу дослужиться до полковника?

Майор посмотрел на меня с явным подозрением, но я продолжал изображать радостную растерянность. Некоторое время он внимательно вглядывался в выражение моего честного лица, но я оказался на высоте, простодушно смотрел на него и, по-видимому, убедил в своём искренности. Вздохнув, майор сказал: 

– Нет, старший лейтенант, в запасе можно вырасти только до майора.

– Понял, товарищ майор. А жаль… – продолжал я «на полном серьёзе», не выходя из роли. – Разрешите сесть?

– Садитесь, – облегчённо сказал майор и вызвал следующего.

Так что не удалась мне военная карьера.

 

-----------

* Шлемофон – танковый защитный шлем, предохраняющий его владельца от механических повреждений головы и повышенного шума. Оборудован средствами двусторонней связи.

 

 

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
To prevent automated spam submissions leave this field empty.
CAPTCHA
Введите код указанный на картинке в поле расположенное ниже
Image CAPTCHA
Цифры и буквы с картинки