Герой нашего рассказа родился через пару месяцев после войны. Его отец, не посоветовавшись ни с кем из семьи, лично сходил в ЗАГС, где дал ребёнку еврейское имя Берл в честь своего деда, погибшего от рук оккупантов в родной для обоих Одессе. Имя, однако, было сразу забраковано мамой и бабушкой младенца, не без основания полагавших, что с таким именем сыну и внуку придётся нелегко в славной своими добрососедскими традициями России. Фронда была решительная, и отцу, не привыкшему к сопротивлению своим решениям, пришлось уступить. После долгих размышлений и споров остановились на беспроигрышном варианте – Владимир. В метрике имя осталось прежним.
А «по жизни» наш Берлик стал Вовочкой, Вовиком, Вовкой, обещая со временем стать полноценным Владимиром. Самое интересное, что отец, давший наследнику имя Берл, ни разу в жизни этим именем сына не назвал. Почему – приходится только гадать. Даже сам переименованный Владимир узнал о своём втором (первом) имени, только пойдя в первый класс. Вначале, естественно, была истерика, а потом мама сходила в школу (учтём, что события происходят в провинции) и все одиннадцать лет наш герой числился в школьном журнале Владимиром. Про имя Берл он попросту забыл и даже его ближайшие друзья узнавали про него случайно, уже в подростковом возрасте.
За время отрочества наш герой последовательно прошёл музыкальную и художественную школы, затем более продолжительную алкогольную, после чего взялся за ум и всерьёз занялся литературным творчеством, которое посильно компрометирует (скромность – его главный недостаток) до сих пор, хотя к солидному возрасту, уточнять который мы не будем, издал полтора десятка книг поэзии и прозы и сотни три публикаций в печати дюжины разных стран.
Здесь нужно кое-что пояснить. Ту жизненную школу, о вариантах которой мы писали, Владимир посещал во времена, которые позже стали называться «временем застоя», вызывавшего у нашего героя неприятие, густо замешанного на отвращении, а потому жизнь его протекала в обществе сходных по характеру и убеждениям молодых людей, носившем в те времена разные названия, превратившиеся со временем в одно, не совсем точное – «андеграунд».
Следует ещё упомянуть, что из провинции семья перебралась в Ленинград, когда Володя был ещё в младших классах школы, совпавших по времени со смертью Отца Народов. Главный жизненный опыт наш герой приобрёл, общаясь в этой среде, так что книги и публикации начались далеко не сразу, а именно: во времена не близкой ещё перестройки, не считая редких публикаций за рубежом, что влекло за собой обязательные неприятности. Но и в перестройку наш герой печатался мало, ибо, не дожидаясь её угасания, которое он предвидел с первых её дней, убыл на историческую родину – в Израиль.
Может быть, следует упомянуть и занудную учёбу на истфаке ЛГУ, где он отбыл шесть курсов заочного отделения, про каковую учёбу его знакомый математик выражался более чем определённо: «Заочное образование – это как заочное питание». Обычно эту цитату наш герой применял по отношению к самому себе, хотя в глубине души считал себя неплохим историком, можно сказать, историком-интуитивистом. Так например, судьбу той же перестройки и её сторонников - либералов он предсказал раньше торжествующего большинства.
К непоследовательности же нашего героя мы отнесём тот факт, что, будучи твёрдо уверен в том, что никогда не увидит собственных книг на полках книжных магазинов (отметим, задолго до эмиграции), наш герой всё же озаботился созданием запоминающегося псевдонима, а поскольку он тихо и исподволь привык к полуподпольному имени Берл, то и сделал из него фамилию. Владимир Берл – просто, красиво и даже несколько загадочно. Интересно, что, оставаясь для себя исключительно Владимиром, для некоторых друзей он вдруг как-то неожиданно стал Берлом, а для родственников и немалочисленных подруг Берликом.
По всей видимости, решение о переезде в Эрэц Исраэль накладывало на его внешность заметный иностранный – скажем в первый и последний раз – отпечаток. Несколько слов об отъезде. Тогда уезжали многие. Вариантов, практически было три: Германия, Штаты и Израиль. Вариант Германии не обсуждался. Владимир не питал к ней ненависти и даже, пожалуй, вражды. Просто она для него ещё не превратилась в жилую страну из еврейского кладбища, а если точнее, – еврейской братской могилы. Против переезда туда восставала вся его кровь. Америка была чем-то, ну вот просто чем-то и всё, хотя там уже обосновалось несколько поколений его родственников. Израиль решился сам собой, как, собственно, и должно было быть.
Как раз в это время, уже почти собравшись в заманчивую для молодой девушки Америку, его дочка вышла замуж, и в период бумажной волокиты молодой муж сказал: нефиг ждать заокеанских пряников, едем в Израиль. С тем они и убыли, среди немногих вещей везя на новую родину пятимесячный зародыш будущего сабры*, не оставив своим родителям иного выбора. И ещё пару слов.
Проучившись много лет назад на частных курсах английского (в школе и в университете был немецкий), Берл без особенного затруднения стал почитывать Джерузалем Пост, в газетах на иврите с трудом преодолевая пару абзацев. И тем не менее, невзирая на свою постыдную неграмотность, он чувствовал себя в Израиле дома. Себе своё положение в стране он объяснял так: вот, представим себе, что я выучил значение всех слов нового языка, знаю, что каждое из них обозначает, но говорить на нём не могу. И второй вариант: узнав значение даже небольшого количества слов – заговорил. Словно вошёл в это море и стал его рыбкой.
В этом месте нашего повествования пора познакомить читателя с нашим героем поближе, то бишь, нарисовать мягкими мазками его внешность. Мальчиком он был симпатичным, юношей внешности привлекательной, амужчиной, по мнению лиц женского пола, неотразимым. Например, уже в Израиле, в банке, куда он пришёл оформляться в качестве клиента, женщина-клерк, глянув на фотографию в удостоверении личности, а затем на него самого, сказала прямо-таки с восхищением: «Красавец!».
А вот фигура… Рост хороший, чуть больше 180-ти, стан худощавый, плечам, правда, не помешало бы быть пошире, а мускулам рук и груди рельефней, но эти недостатки бросались в глаза не сразу, скажем, его жену они в своё время не отпугнули. А что касается здоровья, то о нём наш герой и сам ничего толком сказать не мог. Ну да, в детстве переболел всеми положенными детскими болезнями, в отрочестве осенью и зимой подхватывал грипп, ангину или ОРЗ, но это было в их гнилом ленинградском климате делом обычным, серьёзного внимания не стоящим. Только приблизительно ко времени его совершеннолетия в Ленинграде впервые прозвучало слово «эпидемия», прежде никогда не употреблявшееся. Касалось оно, как правило, ежесезонного гриппа и паники не вызывало.
Интересно, что до этого возраста каждый холодный сезон вылёживая с простудой несколько дней, с появлением эпидемий наш будущий классик решительно завязал с подобными хворями и однажды даже обратил внимание на то странное обстоятельство, что ни одна из них его не задела. Везение это продолжалось не менее тридцати лет до… А вот тут нам придётся сделать небольшое отступление.
Пройдя через положенные богемному молодому человеку романы, наш герой женился на девушке сходных с ним убеждений и вкусов, в положенное время обзавёлся дочкой, выросшей в рассудительную и умную особу. Та, в свою очередь, вышла замуж (ещё в России), со временем родила двух здоровых детей я по семейным обстоятельствам, которых мы касаться не будем, развелась и уехала с детьми в Канаду.
А вот её мама, жена нашего литератора, была в некотором отношении человеком уникальным. Не пропустив ни одной из детских болезней, она не пропустила мимо себя ни одной из взрослых, так что фраза её не лишённого своеобразного остроумия мужа: «У моей жены есть все болезни, кроме мужских и венерических» исключительно точно отражала действительность. Тот, кто знает человеческую природу, понимает, что это обстоятельство только увеличивало любовь мужа к жене, а заодно может представить себе муку, мы не побоимся этого слова, сочувствия к больному любимому человеку, которому ты ничем не можешь помочь.
Углублять тему мы не будем. Жена несколько раз ездила к дочке и внукам в Канаду, проделал однажды подобное путешествие и муж, познакомился с особенностями местного климата (дело, подчеркнём, было зимой) и с тех пор решительно предпочёл видеться со своим потомством исключительно по скайпу. Тут самое время вспомнить бытовавшее в России выражение «Человек предполагает, а Бог располагает». Короче, в одну из поездок жены в Канаду на несколько месяцев географически отдалённый, но от этого ещё более странный (надо же – из Китая!) вирус не поленился проделать чуть ли не кругосветное путешествие, чтобы отомстить нашему герою за многолетнее пренебрежение своей, как мы предполагаем, роднёй.
А поскольку наш герой проигнорировал немалое число эпидемий, - этот избрал во много раз худший вариант – пандемию. Не станем пугать читателей астрономическим числом жертв подлого китайца, но упомянем, что ареал его гнусной деятельности захватил не только привыкшую ко всему Европу, но не оставил без внимания и остальные континенты. Как бы там ни было, этот негодяй неведомыми путями добрался до нашего героя и расположился на его территории, то бишь в его теле.
К чести нашего литератора он не испугался, благо, был лишён мнительности и, более того, был рад, что диверсия мерзкого азиата совершалась в отсутствие его жены, которая, конечно же, не упустила бы случая, ну, вы меня понимаете. Сегодня не надо никому объяснять, что такое пандемия и карантин, столкнувшись с которыми наш герой обрёк себя на безвылазное пребывание в своей маленькой квартирке, поднимаясь с дивана лишь для того, чтобы получить гору бесплатных продуктов, которыми его каждодневно снабжало государство, считая нашего героя существом, принадлежащим к группе риска.
Раза три в день наш герой добирался до скайпа, звонил в Канаду, сообщая жене, дочке и внукам о своём прекрасном самочувствии, что было, конечно, стопроцентной ложью. А своё свободное время делил между просмотров снов (а они снились один интересней и значительней другого) и размышлениями о своей уже почти полностью оконченной жизни. Читал мало, ничего не писал, много спал и честно оценивал прожитые годы. К каким выводам он приходил, можно было легко понять по красноречивым оценкам, время от времени нарушавшим задумчивую тишину квартиры: «Дебил», «Идиот», «Мудак», «Козёл» - при этом совершенно искренним.
Между тем время, как говорится, шло. Самочувствие всё более заметно ухудшалось. Вакцины, о разработке которых всё чаще объявляли в СМИ, появляться не спешили, и нашему герою всё более понятным становилось его недалёкое будущее. Будучи человеком ответственным и рациональным, он заранее позаботился о множестве забот, сопровождающих такую, казалось бы, банальнейшую вещь, как переход из лучшего из миров в ещё более лучший (корявая фраза, но и сама идея стройностью не блещет).
Было аккуратно расписано, что делать с многочисленными когда-то приобретёнными им книгами, книгами (порядка пятисот), подаренными ему авторами с автографами, книгами, написанными им самим, а также о технических деталях похорон, включая надпись на могильной плите (гранит, мрамор), должную быть выполненной с учётом уже упоминавшейся авторской скромности. Выбор места предоставлялся родственникам. Сюда же входили мелкие распоряжения и несколько писем интимного содержания для самых близких.
И вот однажды, в один прекрасный – сострим мы напоследок – день наш герой, как сумел, помылся, переоделся во всё чистое и лёг на аккуратно застеленную (всё это, заметим, не без труда) кровать - ждать неизбежного. Ждать предполагалось недолго. Сначала что-то начало происходить с руками и грудью, а потом голову со зрячими ещё глазами стал затягивать густой туман, в котором, казалось Владимиру Берлу, должно содержаться что-то, что объяснит ему всё.
… А что, собственно, всё? Более того, напротив, туман стал рассеиваться и Берл увидел себя маленьким во дворе их старого деревянного дома. А ещё через некоторое время мальчик исчез и вместо него из тумана появилось лицо, чем-то знакомое и не знакомое одновременно. Отметим, что наш герой считал себя человеком религиозным, но религиозным по-современному, то есть в Бога – седого старика, сидящего на облаке с пучком молний в кулаке, естественно, не верил. Однако, в данный момент лицо, явившееся умирающему, было именно таким, как на иконах и в самых распространённых религиозных книжках.
- Ну, что? – сказал Всевышний и, не дождавшись ответа, продолжил. - Вот ведь что интересно: ждёшь в последнюю минуту от писателей чего-нибудь значительного, а дожидаешься всегда какой-нибудь никчёмной мелочи, если не сказать пустяка. Чехов (оригинал!) напоследок хоть фразой на иностранном языке блеснул, а остальные… Вот и ты – неужели ничего значительнее не мог вспомнить в последнюю минуту, чем операция аппендицита в детском возрасте? Всевышний, следует признать, был прав. Всё так и было. То, что медленно расплывалось в мозгу умирающего Владимира Берла, было летним днём, когда у лихого кавалериста Вовки, только что рубившего крапиву деревянной саблей, заболел живот. Причём, боль была настолько острой, что он пожаловался маме, а та, положи его в постель, позвонила знакомой их семьи тёте Любе Калабушкиной, лучшему, как считалось в городе, хирургу.
Больница, где работала тётя Люба, находилась поблизости, так что она уже через пятнадцать минут была у них дома. Обычно ласковая, в этот раз она со строгим лицом помяла Вовкин живот и серьёзно сказала маме: «Срочно оперировать». Через считанные минуты наш герой уже был в приёмном покое больницы голышом на каталке, испытывая одновременно страх и стыд от неизвестно почему возникшей эрекции.
А ещё через пару минут его везли по больничным коридорам по направлению к операционной в окружении людей в белых халатах, рядом с заплаканной мамой, которая всё время держала его за руку. И ещё он помнил, что мама повторяла одну и ту же фразу: «Если тебе будут предлагать общий наркоз, не соглашайся. Только местный, запомни, только местный». Ещё через некоторое время его обмотали какими-то белыми тряпками и операция началась. Боль была такой сильной и, можно сказать, незнакомой, что он, конечно, плакал и, наверняка, кричал. От общего наркоза, который ему несколько раз предлагали сердобольные медсёстры, он отказывался и только время от времени говорил: «Тётя Люба, ну скоро?» Пока она ни сказала: «Скоро. Ещё минуты три. Ты считай» - «Я не знаю, сколько это, - сказал Вовка. - Я умею считать только до 109» - «В минуте 60 секунд – сказала медсестра. - Ты считай до шестидесяти, потом ещё до шестидесяти, потом ещё раз – всё и закончится». Закончилось даже раньше. И через несколько минут он был уже рядом с мамой. И это было настоящее счастье.
Зажило всё быстро – за неделю. Когда за Вовкой пришли выписывать из больницы домой, его пришлось доставать из-под кровати в пустой палате, где он скрывался во время игры в прятки с ребятами из соседнего отделения. Уже ничего не болело, операция осталась где-то в прошлом, но какая-то неявная, но тем не менее отчётливая память о боли словно бы укоренилась в его теле и превратилась в принадлежащее ему чувство, которое не проявляет себя постоянно, но имеет полное право проявляться в подходящие, как например, сейчас, момент и место.
- Значит, выбрал местный? – сказал снова появившийся седобородый. Правильно. Молодец. Жизнь под общим наркозом – это не жизнь. Лучше вообще без наркоза, но это тяжело, мало кто выдерживает. А под местным, конечно, полегче – не все герои. Он чуть повернул голову и сказал: «Включайте местный», после чего снова повернулся к Берлу и одобрительно улыбнулся.
--------
*сабра (название кактуса) – человек, родившийся в Израиле.
Добавить комментарий