“Лингвистическая составляющая” является важной частью художественной литературы. К ней можно отнести как фразы на различных языках, так и просто упоминание или обсуждение этих языков. Названия языков – лингвонимы – нередко присутствуют в текстах разных жанров. Их употребление может быть различным. Они могут выражать простой, ничем не примечательный факт. Например, автор сообщает, что девочка ходит на курсы английского языка или мужчина перед поездкой в Италию купил разговорник по итальянскому языку. Лингвонимы могут обладать и социальной окраской. Например, Анучкин, один из женихов в пьесе Н.В. Гоголя “Женитьба”, с горестью сообщает:
Вы думаете, я говорю по-французски? Нет, я не имел счастия воспользоваться таким воспитанием. Мой отец был мерзавец, скотина. Он и не думал меня выучить французскому языку. Я был тогда еще ребенком, меня легко было приучить — стоило только посечь хорошенько, и я бы знал, я бы непременно знал.
Незнание Анучкиным французского языка, по его мнению, отдаляет его от образованного “высшего света”. Поэтому ему непременно хочется, чтобы этим языков владела Агафья Тихоновна, его возможная невеста:
Позвольте вас побеспокоить тоже вопросом. Признаюсь, не зная французского языка, чрезвычайно трудно судить самому, знает ли женщина по-французски или нет. Как хозяйка дома, знает?
Иногда социальный статус языка приводит к гротеску. Так, Л.Н. Толстой в романе “Война и мир” описывает ситуацию социального и лингвистического гротеска:
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, - по-русски учится – il commence à devenir dangereux de parler français dans les rues.
Гротеск является многогранным литературным приёмом. Можно выделить гротеск по форме и гротеск по содержанию. Как отмечает Ю. Манн, гротеск выражается в стремлении “к крайнему обобщению, “подведению итогов”, к извлечению некоего смысла, концентрата явления, времени, истории”. Обсуждению этих смыслов при описании гротескных употреблений лингвонимов и посвящена данная статья.
“Мещанин во дворянстве” Мольера
Парижский мещанин Журден страдает от своего незнатного происхождения. Не в силах получить дворянское звание, он старается хотя бы повысить своё образование. Для этого он приглашает всевозможных учителей: музыки, рисования, фехтования и философии. Подобные занятия для человека его лет выглядят курьёзом. Трепетное отношение к социальному статусу Журден испытывает и при выборе жениха для своей единственной дочери Люсиль. Он отвергает её жениха Клеонта, не скрывающего от него своё недворянское происхождение. Тогда слуга Клеонта Ковьель вспоминает о недавно прошедшем маскараде и предлагает своему хозяину хитроумный план для одурачивания Журдена.
Клеонт переодевается турецким принцем, а Ковьель выступает при нём переводчиком. Переодетый Ковьель заявляет, что отец Журдена был настоящим дворянином. Журден, разумеется, слыша это, приходит в восторг. Клеонт и Ковьель для видимости говорят между собой по-турецки. Не владея языком, они в основном произносит первые пришедшие на ум вычурные слова, при этом Ковьель “переводит” реплики Клеонта, стараясь произносить как можно более цветистые фразы:
Клеонт. Амбусахим оки бораф, Джиурдина, селям алейкюм.
Ковьель (г-ну Журдену). Это значит: "Господин Журден, да цветет сердце ваше круглый год, будто розовый куст". Это у них все так изысканно выражаются.
Г-н Журден. Я покорнейший слуга его турецкого высочества.
Ковьель. Каригар камбото устин мораф.
Клеонт. Устин йок катамалеки басум басэ алла моран.
Ковьель. Он говорит: "Да ниспошлет вам небо силу льва и
мудрость змеи".
Г-н Журден. Его турецкое высочество оказывает мне слишком большую честь, я же, со своей стороны, желаю ему всяческого благополучия.
Ковьель. Осса бинамен садок бабалли оракаф урам.
Клеонт. Ни бель мес.
Ковьель. Он говорит, чтобы вы сей же час шли с ним
готовиться к церемонии, а затем отвели его к дочке на предмет заключения брачного союза.
Г-н Журден. Это он столько выразил в трех словах?
Ковьель. Да. Таков турецкий язык: всего несколько слов, а сказано много. Идите же с ним скорей!
Выбор Мольером фигуры именно турецкого принца, возможно, объясняется тем, что европейцы XVII века были наслышаны о грозной Османской Империи, включавшей в себя часть европейской территории, но смутно представляли себе её нравы, обычаи и язык. Не исключено, что Мольер мог бы заменить турецкого принца русским принцем (интересно, насколько бы при этом изменилось звучание “русских слов”). Только выражение селям алейкюм соответствует арабскому приветствию, используемому во всех мусульманских странах, и то это приветствие “теряется” при вычурном переводе “да цветет сердце ваше”. Также в одной из фраз встречается слово йок “нет”, а также алла – возможно, искажённое аллах “Аллах”. Звучание турецкого языка в доме обычного французского мещанина, не владеющего иностранными языками (тем более столь редкими), выглядит гротеском. Причём это – гротеск не только по форме (произнесение бессмысленных слов на неизвестном языке), но и по содержанию (слишком цветистые фразы звучат неестественно). Этот гротеск достигает своего апогея (возможно, уже переходит в фарс) в последней из приведённых выше реплик Клеонта Ни бель мес, которую Ковьель без тени смущения переводит длиннющим предложением (и даже Журден обращает на этот феномен своё внимание). Отметим, что это краткое предложение, не содержа никаких эпитетов, имеет чисто практическую направленность: одурманенный Журден должен согласиться на предложение “турецкого принца”. Любопытно, что во французском оригинале Клеонт говорит bel-men, что очень близко к турецкой словоформе bilmem “я не знаю” (отсюда и удачный русский перевод, ср. ни бельмеса). Сам лингвоним турецкий появляется в последней фразе. Он даёт гротескное и, конечно же, совершенно неверное представление о турецком языке.
“Компромисс” С. Довлатова
Сборник новелл Сергея Довлатова “Компромисс” представляет собой заметки советского журналиста, работающего в центральной таллиннской газете “Советская Эстония”. “Компромисс” представляет собой цикл из двенадцати новелл, написанных в сатирическом ключе. Многие из этих новелл повествуют об “идеологических” аспектах журналистской работы. Так, “Компромисс пятый” – это история о поиске в роддоме “юбилейного” ребёнка, родители которого должны соответствовать этническому и идеологическому “параметрам” (эфиоп и еврей, к примеру, не подходят).
Содержащий гротескный лингвоним “Компромисс шестой” возвещает о появлении в газете рубрики “Встреча с интересным человеком”. Очевидно, что понятие “интересный человек” даже вне “идеологического поля” является крайне расплывчатым. К тому же, этой рубрикой занимается отдел пропаганды. Заведующая этим отделом Нина Игнатьевна пытается ввести молодую активную журналистку Лиду в курс дела:
– Лидочка, я хочу вам новую рубрику предложить. «Встреча с интересным человеком». Причем не обязательно с ученым или космонавтом. Диапазон тут исключительно широкий. Почетное хобби, неожиданное увлечение, какой-нибудь штрих в биографии.
Но далее заведующая затрудняется с конкретным примером:
- Допустим, скромный номенклатурный главбух тайно... я не знаю... все, что угодно... не приходит в голову... Допустим, он тайно...
Лида, видимо, по-своему понимает колебания своей начальницы и пытается прийти ей на помощь:
- Растлевает малолетних.
Заведующая в ужасе отмахивается от подобного предположения, никак не вписывающегося ни в одну “схему”, но и сама не может предложить что-то другое:
- Я другое имела в виду. Допустим, он тайно...
И тут Лиду, что называется, “осеняет”. Она быстро перебирает в голове всю возможную знакомую ей “экзотику”, вспоминает название одного из редких восточных языков и неожиданно произносит:
- Изучает санскрит…
Нина Игнатьевна, видимо, изумлена таким ответом (возможно, не меньше, чем предыдущей Лидиной репликой), но вынуждена с ним согласиться:
- Что-то в этом духе. Только более значимое в социальном отношении.
Очевидно, что изучение европейских языков (пусть даже и редких – например, норвежского или словенского) не выглядят гротеском. По идеологическим причинам никак не подходят идиш или иврит. Но почему Лида выбирает именно санскрит? Можно сказать, что этот язык подходит сразу по нескольким параметрам. Во-первых, это – восточный язык. Изучение восточных языков в те времена было редкостью. Кроме того, Индия представляется особой “экзотикой”. Во-вторых, это – древний язык. Древние языки в Европе всегда ассоциировались с латынью и древнегреческим языком. Но знание этих языков может вызывать нежелательные ассоциации с европейским или российским дореволюционным образованием. Санскрит же простым обывателям кажется чем-то очень отстранённым и загадочным! Именно поэтому упоминание древнего языка загадочной восточной страны выглядит гротескным. Этот гротеск усиливается и тем, что от изучения такого языка не может быть никакой практической пользы.
Также можно отметить, что изучение санскрита часто было связано с интересом к индуизму или буддизму, достаточно популярным среди интеллигенции 60-70-х годов. Достаточно вспомнить, что в “Компромиссе десятом” главный герой вместе с Эрнстом Бушем приходит устраиваться в кочегарку, где встречает буддиста Олега.
“Обрыв” И. Гончарова
Главный герой романа Борис Райский, молодой человек лет тридцати пяти – неисправимый романтик, мечтающий о возвышенных чувствах, рисующий картины и думающий о написании романа. Его приятель Иван Аянов с усмешкой сравнивает его с Дон Жуаном, Байроном и Гёте. И действительно, Райский снова влюблён. Объектом его страсти в начале романа является Софья Беловодова, его троюродная сестра. При этом он вовсе не хочет на ней жениться, видя в обожаемой им женщине не будущую жену, а какой-то немыслимый идеал. Вначале Райский не стремится знакомиться с домом Пахотиных: его родственницы, старухи Анна Васильевна и Надежда Васильевна, не вызывают у мечтательного юноши значительного интереса. Однако, случайно познакомившись с Софьей, он становится частым гостем своих родственниц. Стремясь проникнуть в мысли и чувства девушки, он упрекаёт её в равнодушии, в следовании порядкам, заведённым тётушками. На вопрос Софьи, как же ей следует, по его мнению, жить, он отвечает:
— Что делать? — повторил он. — Во-первых, снять эту портьеру с окна, и с жизни тоже, и смотреть на всё открытыми глазами, тогда поймете вы, отчего те старики полиняли и лгут вам, обманывают вас бессовестно из своих позолоченных рамок…
Вскоре Райский берётся за написание портрета своей красавицы. Закончив его, он приезжает к ней и замечает, что она как будто не очень ему рада. Портрет, по-видимому, ей нравится, но Райский видит, что и он не может пробудить в ней чувство. Вскоре он узнаёт, что у тётушек часто бывает другой гость. Тогда он сообщает Софье о своём решении покинуть Петербург и уехать к бабушке в деревню. В ответ Софья отвечает, что ей жаль его. Райский с горечью говорит Софье:
— Не смею сомневаться, что вам немного… жаль меня, — продолжал он, — но как бы хотелось знать, отчего? Зачем бы вы желали иногда видеть меня?
На это она отвечает:
— Чтоб слышать вас. Вы много, конечно, преувеличиваете, но иногда объясняете верно там, где я понимаю, но не могу сама сказать, не умею…
Тогда – возможно, неожиданно и для самого себя – он находит необычное сравнение:
— А, сознались наконец! Так вот зачем я вам нужен: вы заглядываете в меня, как в арабский словарь… Незавидная роль! — прибавил он со вздохом.
Арабский язык представлял собой для большей части русского общества XIX века что-то очень далёкое и загадочное. В этом плане гротескное выражение “арабский словарь” вполне можно сравнить с современным выражением “китайская грамота”. Отметим, что лигвоним “арабский” является частью гротескной синтагмы “арабский словарь”. Любой словарь, очевидно, является источником знания. Однако арабский словарь абсолютно непонятен для большинства окружающих. Таким образом, по мнению Райского, получается, что Софья обращается к нему как к источнику знания, лишённому, однако же, для неё всякого практического смысла!
“Осень в Петербурге” Дж. Кутзее
Главным героем романа южноафриканского писателя Джона Кутзее “Осень в Петербурге” является Фёдор Михайлович Достоевский. Его приёмный сын Павел снимает комнату в одном из домов на Свечной улице. Вскоре он кончает с собой. Достоевский находит этот дом и знакомится с хозяйкой и её дочерью. Затем он пытается получить у письмоводителя вещи Павла, но тот направляет его к советнику Максимову. Максимов спрашивает, что представляют собой бумаги покойного. Достоевский отвечает, что он их пока не видел. Тогда советник, ссылаясь на ведение следствия, отказывается передавать бумаги, но предлагает их посмотреть. Вскоре он находит письма от знакомых Нечаева, и разговор переходит на политическую тематику. Максимов подозревает, что Павел Исаев тоже был связан с революционерами и не вполне верит в его самоубийство. Кроме того, среди бумаг Павла обнаруживается рассказ, герой которого – сбежавший с каторги молодой революционер – убивает помещика, пытающегося обесчестить крестьянку. Тогда проявляющий нетерпение писатель восклицает:
— Говорю вам еще раз: бумаги, которые вы столь ревностно удерживаете, скажут вам не больше, чем если б они были написаны по-арамейски. Верните их мне!
Появление при сравнении лингвонима арамейский выглядит очевидным гротеском! Причём читатель может задаться вопросом: а почему по-арамейски, а не, например, по-китайски или по-японски? Необходимо отметить, что Кутзее – автор романов “Детство Иисуса” и “Школьные годы Иисуса”, причём описываемый им Иисус с этнической и лингвистической точки зрения не имеет никакого отношению к Иисусу Нового Завета. Библейская тематика проступает и в романе “Осень в Петербурге”. Споря с Нечаевым, Достоевский произносит:
Почему вы не покинули Петербург? Вместо того чтобы сбежать, как поступил бы всякий разумный человек, вы изображаете Иисуса под Иерусалимом, дожидающегося осла, чтобы отправиться на нем прямиком в лапы своих палачей.
При сопоставлении героев романа с библейскими персонажами упоминание арамейского языка, родного языка Иисуса, уже не выглядит столь странным. В этом аспекте сравнение бумаг покойного приёмного сына с арамейскими рукописями может интерпретироваться так. Бумаги Павла Исаева не могут быть понятны служащему в полиции советнику, так как принадлежат другому “миру” – миру Павла Исаева, Нечаева и самого Достоевского. Стало быть, советник и не может понимать арамейский как язык этого обособленного “мира”!
***
На примере четырёх художественных произведений мы видим, в каком контексте возникает этот гротеск. Он может выглядеть как набор бессмысленных слов (“Мещанин во дворянстве”), увлечение “интересного человека” (“Компромисс”), кладезь непонятной мудрости (“Обрыв”) и принадлежность к “другому миру” (“Осень в Петербурге”). Данная работа показывает, что гротеск, выражаемый лигвонимом, представляет интерес для исследования.
Добавить комментарий