Один мемуарист начала XIX века воссоздает в своих “Записках...” характерный диалог: “- А кто ж такой Перетц?” – “Перетц – богатый еврей, у которого огромные дела по разным откупам и подрядам, и особенно по перевозке и поставке соли в казенные магазины”. – “Ну... это должен быть именно тот, о котором говорят: где соль, тут и перец”.
О русско-еврейском общественном деятеле, крупном банкире и откупщике Абраме Израилевиче Перетце (1771-1833) и пойдет здесь речь. Обыгрывая его фамилию с помощью омонима “перец”, наш мемуарист разумел его природную “остроту”, что на языке того времени означало: “способность душевная скоро понимать что, проникать во что,... острота разума, понятия” (Cловарь Академии Российской...Т.IV. Спб., 1822, С.447).
И, действительно, Абрам Перетц, отпрыск старинного сефардского рода, якобы пожалованного дворянством кем-то из испанских королей, изострил cвой разум еще сызмальства - за изучением Торы и Талмуда. К этому его приобщил отец – раввин из местечка Ливертова, что в Галиции, где и родился наш герой. Он получил традиционное еврейское образование сначала дома, а потом в иешиве; овладел светскими науками; свободно изъяснялся на немецком и русском языках.
Но наиболее глубокое влияние на отрока оказал выдающийся талмудист, тесно связанный с кругом идей Хаскалы (Еврейского Просвещения), главный раввин Берлина Гирш Лебель (1721-1800), находившийся с Абрамом в кровном родстве. В берлинский дом последнего Перетц частенько наезжал, а потому был лично знаком со многими германскими “маскилим”. Подобно другим приверженцам Хаскалы, Перетц был против культурной обособленности еврейства и видел в усвоении европейского образования залог улучшения положения своих соплеменников.
В Берлине Перетц сблизился со своим просвещенным соотечественником – Иегошуа Цейтлиным (1742 –1821), и этому знакомству суждено было сыграть огромную роль в судьбе юноши. Уроженец города Шклова, ученый-гебраист и тонкий толкователь Талмуда, Цейтлин был одновременно крупным купцом и управляющим светлейшего князя Григория Потемкина, с которым часто вел талмудические дискуссии. Друг светлейшего, он по воле своего покровителя получил титул надворного советника и имение Устье в Могилевской губернии с 910 крепостными душами! В этом имении Цейтлин как подлинный еврейский меценат создал свой бет-га-мидраш, где собирались талмудисты, пользуясь собранной хозяином уникальной библиотекой. Поддержку “еврейского помещика” получали и “маскилим”, среди них – известный писатель и педагог Менахем Мендл Лефин, знаток ивритской грамматики Нафтали Герц Шулман, раввин, астроном и популяризатор науки р. Барух Шик.
Цейтлин часто ездил в Берлин, и есть свидетельства, что он неоднократно навещал одного из основоположников движения Хаскала – философа Мозеса Мендельсона. Следует, однако, оговориться, что при всей близости взглядов немецких и русских “маскилим” между ними существовали и серьезные идеологические различия. Первое поколение еврейских просветителей в России (и прежде всего, шкловские “маскилим”) по-прежнему находились под значительным влиянием раввинистической культуры, ярчайшим выразителем которой был тогда знаменитый Виленский гаон, р. Элиаяху бен Шломо (1720 – 1797). По существу многие из них объединяли в своем мировоззрении идеалы европейского Просвещения и еврейской интеллектуальной традиции.
С самого начала своего знакомства с Перетцем Цейтлин испытал к нему особое душевное расположение и сохранил его до конца жизни. Быть может, по складу личности Абрам чем-то напомнил Цейтлину его самого в молодые годы: способности подающего надежды талмудиста сочетались в нем с деловой хваткой коммерсанта! И нет ничего удивительного, что Иегошуа решает породниться с Абрамом: он отдает ему в жены свою дочь, красавицу Сарру, которую за минитаюрность и малый рост прозвали “Фейгеле” (птичка). В шестнадцать лет Перетц становится уже не только женатым человеком, но и правой рукой своего именитого тестя, с которым переезжает на жительство в Шклов. Однако даже рождение сына Гирша и дочери Циррель не сделали этот брак счастливым. Когда в конце XVIII века Абрам отправился в Петербург, где представлял торгово-финансовые интересы тестя, жена за ним не последовала. При ней остались и дети, и только в 1803 году, после бар-мицвы, Гиршу было разрешено переехать к отцу.
Перетц обосновывается в Петербурге в конце 1790-х годов и сразу входит в немногочисленную еврейскую общину, проживающую в столице вопреки законодательному запрещению, но с высочайшего ведома. Дела Абрама в Северной Пальмире пошли очень успешно: помогли старые связи тестя с князем Тавриды Потемкиным и, конечно, острый ум и оборотистость. Он вскоре стал известен как богатый откупщик и подрядчик по кораблестроению и даже много лет спустя был “долго памятен столице по своим достоинствам и по своим огромным делам”. Перетц в товариществе с херсонским купцом Николаем Штиглицем заключил контракт с правительством на откуп крымской соли. Контракт сей обсуждался в Сенате и был собственноручно утвержден государем. Тогда же Павел I пожаловал ему титул коммерции советника.
Постепенно окрепли связи Перетца с элитой высшего общества столицы. Особенно дружен он был с фаворитом Павла I графом Иваном Кутайсовым, а также с видными государственными мужами Егором Канкриным и Михаилом Сперанским. Последний даже некоторое время жил в его доме на углу Невского и Большой Морской (ныне здание кинотеатра “Баррикада”). Говорят, что Перетц вел “открытый дом”, принимая у себя и потчуя “весь город”, без различия чина, рода и племени.
Бытует мнение, что, перебравшись в Петербург, Перетц оторвался от еврейских корней. В доказательство сему приводят лишь тот факт, что он не входил в правление Еврейского погребального общества города, возглавляемого элитой общины. Установлено, однако, что Абрам тесно общался здесь с выдающимися представителями Хаскалы: достаточно сказать, что Менахем Мендл Лефин жил в доме Абрама и был наставником его сына Гирша, и с учеником Мендельсона Давидом Фридлендером он поддерживал самые дружеские отношения.
Примечателен один эпизод, истолкованный историком Юлием Гессеном не в пользу Перетца, хотя на самом деле он свидетельствует как раз о заботе последнего о своих несчастных единоверцах. Известно, что Шклов принадлежал тогда бывшему фавориту императрицы Екатерины II графу Семену Зоричу, разорявшему и притеснявшему местных евреев. Те долго сносили оскорбления и побои (доходило и до этого!) графа-самодура, и только в 1798 году, когда их соплеменник Абрам Перетц cтал дружен с всесильным фаворитом царя Иваном Кутайсовым, выступили с обвинениями против своего притеснителя.
Трудно согласиться с Гессеном, что только “дела денежные сблизили Перетца с царским любимцем Кутайсовым”, что “Перетц пользовался знакомством с влиятельными сановниками лишь в видах собственной выгоды”, а о делах своего народа и не помышлял. По всей видимости, не Перетц, а Кутайсов, который “употреблял всякие уловки и интриги, чтобы приобрести Шклов у Зорича”, воспользовался жалобой на графа в своих корыстных целях. Абрам же, выступивший в роли штадлана (еврейского ходатая), желал любым путем облегчить участь своих соплеменников, а потому и прибегнул к помощи сановного мздоимца.
Есть свидетельства, что Перетц размышлял о судьбах своего народа в исторической перспективе. Сохранились воспоминания литератора Федора Глинки о его беседах с сыном нашего героя, Григорием Перетцем, где тот поведал о сокровенных мыслях отца. “В одно утро, - рассказывает Глинка, - он [Григорий Перетц] очень много напевал о необходимости общества к высвобождению евреев, рассеянных по России и даже Европе, и поселению их в Крыму или даже на Востоке в виде отдельного народа; он говорил, что, кажется, отец его...имел мысль о собрании евреев; но что для сего нужно собрание капиталистов и содействие ученых людей и проч. Тут распелся он о том, как евреев собирать, с какими триумфами их вести и проч. и проч. Мне помнится, что на все сие говорение я сказал: “Да видно, вы хотите придвинуть преставление света? Говорят, что в писании сказано (тогда я почти не знал еще писания), что когда жиды выйдут на свободу, то свет кончится”. Что ж, действительно, в Священную книгу Глинка не заглядывал! Зато искушенный в изучении Торы Абрам Перетц твердо знал радовавшие его сердце пророчества: “...возвратит Господь, Бог твой, изгнанников твоих, и смилуется над тобою, и снова соберет тебя из всех народов...И приведет тебя Господь, Бог твой, в землю, которой владели отцы твои, и станешь ты владеть ею...” (Дварим, 30: 3,5).
Нелишне отметить, что мысль о создании еврейского государства была навеяна Абраму все тем же Иегошуа Цейтлиным. Последний ранее внушил ее Григорию Потемкину, который даже разработал проект: после победы в войне над турками собрать всех иудеев вместе и поселить на территории освобожденной Палестины. И это были не только слова – светлейший князь для воплощения в жизнь сего дерзкого плана начал формирование состоявшего из одних евреев Израилевского конного полка и даже выделил для его обучения специального офицера. И хотя проект этот остался нереализованным, он, по-видимому, продолжал будоражить просвещенные еврейские умы.
Но в своем отношении к соплеменникам Перетц был избирателен: как истый “миснагед”, он резко отрицательно относился к хасидизму и его лидерам, считая, что те завоевывали свой авторитет только благодаря невежеству и суеверию массы. Как зять талмудиста и ревнителя знаний Иегошуа Цейтлина и как светски образованный человек он не мог не питать неприязни к религиозному движению, которое не придавало учености первостепенного значения.
Когда в 1802 году, уже при Александре I, для составления законодательства о евреях был создан Еврейский комитет, Абрам Перетц был одним из немногих евреев, приглашенных участвовать в его заседаниях. Вместе с ним в качестве еврейских экспертов в работе Комитета участвовали известный откупщик Нота Ноткин (1746-1804) и литератор Иехуда Лейб Невахович (1776-1831). Однако если Ноткин подавал проекты об улучшении положения единоверцев, а Невахович выступал в печати против распространения в русском обществе антиеврейских предрассудков, то роль Перетца как защитника прав евреев была не столь заметна.
Как это ни странно, но о трудах Абрама на благо еврейства лучше всего рассказывают его враги. “Сперанский, - пишет сенатор Гаврило Державин, - совсем был предан жидам, чрез известного откупщика Перетца, которого он открытым образом считался приятелем и жил в его доме”. Да, именно Михаил Сперанский был в Комитете одним из деятельных сторонников гуманного отношения к евреям. По его мнению, иудеи нуждались не в наказаниях и ограничениях, а, напротив, в том, чтобы им давали больше прав и возможностей, дабы, получая образование и доступ к промышленности и торговле, они могли бы применять свои способности к пользе Отечества и отвыкать от паразитического и непроизводительного труда. “Как можно меньше запретов и как можно больше свободы!” – так сформулировал Сперанский политику империи по отношению к евреям. И Перетца по праву называли “еврейским помощником Сперанского”. Между тем, отношения их часто изображались и изображаются превратно.
Так, совсем недавно протоиерей Лев Лебедев заявил: “Очень богатый еврей Перетц дал крупную взятку Сперанскому, и, приняв ее, сей государственный муж сообщил делу такой оборот”. Беспочвенность подобного утверждения показал еще в XIX веке весьма осведомленный барон Модест Корф, который отметил: “Сперанский действительно состоял в близких отношениях к Перетцу..., но, несмотря на все наши старания, мы не могли найти ничего достоверного ни о происхождении этих отношений, ни об их значении...Всего вероятнее, что наш государственный человек поддерживал эту связь потому более, что в огромных финансовых знаниях Перетца он почерпал те практические сведения, которых, и по воспитанию, и по кругу своей деятельности, не мог сам иметь. Впрочем, связь с Перетцем, славившимся своим коммерческим умом, ни для кого не могла быть зазорною”.
Теперь мы можем объяснить факт, из которого Юлий Гессен вывел умозаключение о незначительном участии Перетца в деле эмансипации евреев. Ученый обратил внимание на два посвящения, предпосланные книге Неваховича “Кол Шават бат Иегуда” (“Вопль дщери иудейской”) (Шклов, 1804): одно было адресовано “защитнику своего народа” Ноткину, другое – “коммерции советнику” Перетцу. Отсюда следовал вывод, что Ноткин занимался исключительно делами еврейскими, тогда как Перетц сосредоточился на собственных финансах и торговле. Но ведь можно предположить и иное: наиболее яркой чертой личности Перетца был именно его финансовый гений, что и отразилось в тексте посвящения. И, понятно, это вовсе не исключало его добрую заботу о своем народе, иначе стоило ли вообще посвящать ему книгу?
Подобно тому, как Иегошуа Цейтлин заслужил полное доверие Потемкина, так и Перетц, следуя примеру тестя, завязывает дружеские отношения с виднейшим реформатором начала XIX века Сперанским, который, как и “великолепный князь Тавриды”, также отличался симпатией к евреям. Те несколько лет, которые он провел в постоянном контакте со своим еврейским другом, генерировали не одну, а целый поток идей. В их числе и финансовая реформа 1810-1812 годов, которая, как считалось, во многом обязана своим успехом “наставлениям банкира Перетца” (он разработал основной ее план).
Абрам близко сошелся и с министром внутренних дел, графом Виктором Кочубеем и, по словам недоброхотов, благодаря его покровительству прибрал к рукам “важные отрасли государственных доходов”. В этой связи мемуарист Филипп Вигель, обличая корыстолюбие и низость Кочубея, ставил ему в вину позорные “еврейские связи”. Примечательно, однако, что товарищеские отношения сложились у Перетца и с Алексеем Куракиным, сменившим Кочубея на посту министра, который давал предприимчивому еврею самые лестные характеристики.
Активность нашего коммерции советника и впрямь не знала границ: он поставлял провиант в балтийские порты и бессарабские войсковые магазины; доставлял материалы для постройки в Николаеве 74-пушечного корабля “Кульм”; организовал перевозку соли в Курскую, Орловскую и Воронежскую губернии; содержал откупа питейного сбора в Петербурге, Москве, Звенигороде, Туле и т.д. Однако, несмотря на ее всероссийский замах, Абрам постоянно испытывал известные трудности. Так, в 1805 году он терпит большие убытки на поставке соли и вынужден просить у государства денежную ссуду и продать свой дом Музыкальному обществу
Во время Отечественной войны 1812-1814 годов Перетц вложил все свое состояние в организацию продовольственного снабжения русской армии; однако казна задерживала платежи и он вынужден был объявить себя банкротом. Имущество его было распродано за полтора миллиона рублей, хотя его претензии к казне, так и не рассмотренные, составляли четыре миллиона. А сам Перетц даже был лишен права производить коммерцию от своего имени.
В 1813 году Перетц принимает лютеранство. Причиной этого драматического шага называют, прежде всего, его разочарование в вышедшем из-под пера Еврейского Комитета “Положение о евреях” (1804), где в результате возобладал не проект Сперанского, а все те же принудительные и ограничительные меры, за кои ратовали другие сановники. Это окончательно подорвало веру Перетца в реальность эмансипации российских евреев. Возможно, впрочем, что Абрам Израилевич крестился, чтобы вступить в брак по сильной любви с девицей-христианкой Каролиной де Ломбор (1790-1853) (первая жена Сарра к тому времени умерла). Во всяком случае, женитьба на де Ломбор состоялась сразу же после его крещения (от этого брака он имел потом четырех сыновей и пять дочерей). Впрочем, как отмечает современный историк, “даже крещение Перетца не означало полного разрыва его связей с еврейством”.
Как же воспринимали окружающие обращение нашего героя в христианство? Вот что рассказывает в связи с этим литератор Николай Греч об отношениях нашего героя с неким Павлом Безаком: “...Богатый откупщик Перетц, жид, но человек добрый и истинно благородный, зная ум, способности и опытность Безака, предложил ему место помощника по конторе, с жалованием по 20 тысяч в год, и, сверх того, подарил ему каменный дом.
Безак решился принять эту должность, поправил свое состояние и испортил всю карьеру званием жидовского приказчика. Подумаешь, как несправедливы суждения света! Что тут дурного и предосудительного? Но это не принято, и дело конченное”. Парадоксально, что “жидовским приказчиком” Безака стали аттестовать в 1815 году, то есть тогда, когда Перетц уже обрядился в христианские одежды и формально “жидом” уже не был. Как отметила исследователь Ольга Минкина, “Перетц, несмотря на свои усилия интеграции в российское общество, продолжал оставаться для него абсолютно “чужим”. Более того, на Перетца проецировались негативные стереотипы, связанные с евреями в целом”.
А что сами евреи? Сохранилось такое заявление хасидов, не простивших Перетцу его враждебности к их религиозному движению: “А что касается доносчика Перетца, да будет проклято его имя, то его низость стала всем известна, когда он, к стыду и позору миснагидов, переменил религию”. Знаменательно также, что в большинстве дошедших до нас экземпляров уже упомянутой нами книги Неваховича посвящение Перетцу оказалось странным образом вырезано. Это, по-видимому, также косвенно свидетельствует об отношении евреев к его отступничеству.
И только Иехошуа Цейтлин не порывал связь со своим бывшим зятем даже после его крещения и второй женитьбы. Он не только упомянул Абрама в своем завещании, но и признал за ним право приобретения своего имения “Устье”. Как видно, глубокая духовная связь между ними выдержала все испытания временем.
О последних годах жизни Перетца известно мало. В письме, написанном на иврите в 1822 году своему свойственнику Соломону Цейтлину, Абрам жаловался: “Мои дела в ужасном состоянии, и я ни на кого не могу положиться, кроме нашего Небесного отца, который дает пропитание каждому и всем нам. Надеюсь, что Он не оставит меня на посмеяние моим врагам”. И Небесный отец, похоже, смилостивился и на закате дней ниспослал Перетцу материальное преуспеяние.
Согласно архивным материалам, опубликованным историком Дмитрием Фельдманом в книге “Страницы истории евреев России XVIII-XIX веков” (М., 2005), в последние годы жизни дела предпринимателя резко пошли в гору. Здесь упомянут донос из Секретного архива агента Екатерины Хотяинцевой от 4 марта 1826 года, в коем утверждается, что небольшая группа коммерсантов (в их числе Абрам Перетц и Лев Невахович) за несколько последних лет нажили в Варшавском герцогстве 100 млн. рублей! Впрочем, с Неваховичем они непрерывно поддерживали самые тесные отношения: известно, что в бытность в северной столице 26 мая 1826 года Невахович остановился в его доме. И последнее упоминание о нашем коммерсанте мы находим в завещании Неваховича 1830 года, где тот назначил Перетца своим душеприказчиком. Абрам Израилевич Перетц умер в Петербурге не ранее 1833 года.
Расскажем о некоторых его потомках. Старший сын Григорий (1790-1855) (Гирш) – участник декабристского движения. Получил воспитание в цейтлинском имении - “Устье”. С 1803 года жил у отца в Петербурге. В 1809 году поступил на государственную службу в чине титулярного советника, а в 1820 году был принят в тайную организацию, примыкавшую к Союзу благоденствия. По его предложению, паролем организации стало слово “херут” (на иврите - “свобода”). Несмотря на то, что Григорий в 1822 году отошел от общества, после подавления восстания декабристов он был осужден на пожизненную ссылку и лишь в конце 1840-х годов получил разрешение поселиться в Одессе.
Другой сын Перетца, Александр (1812-1872) , - горный инженер, сыграл видную роль в промышленном развитии Урала, был в 1861-1866 годах начальником Корпуса горных инженеров. Младший сын, Егор (1833-1899), cтал статс-секретарем Государственного совета (с 1872 года), в 1878-1883 годах – государственным секретарем, затем членом Государственного совета. Представитель либеральной бюрократии и сторонник реформ, он в своих мемуарах (изданных уже в советское время) коснулся и дискуссий в Государственном совете по еврейскому вопросу. Известен и правнук Перетца Владимир Николаевич (1870-1935) - литературовед, академик Российской АН (с 1914 года), член Украинской АН (с 1919 года). Среди его многочисленных трудов имеются исследования о “жидовствующих” и о влиянии средневековой еврейской литературы на русскую. Ученицей и женой последнего являлась замечательный исследователь древнерусской литературы, доктор филологии Варвара Павловна Адрианова-Перетц (1888-1972).
Ныне имя Абрама Перетца в исторической литературе упоминается редко и почти забыто. Но подлинное долголетие оно обрело в уже известном нам каламбуре “Где соль, тут и Перетц”, властно ворвавшемся в городской фольклор Петербурга.
Добавить комментарий