На календарной странице много памятных дат и праздников, несколько имен, вызывающих разные мысли и ассоциации, и можно было бы самодельными комментариями продолжить стихийно возникшую рубрику "Мой календарь". Но всё, знаете ли, затмевает 220-летие Евгения БАРАТЫНСКОГО (Боратынского в первоначальном (от польского слова Бог - Бож, превращающегося в Бор), верном и любимом мною написании, но покоряюсь установленному). Одного из лучших русских поэтов. Всего их для девятнадцатого века было шесть, и имена укладываются в мою присказку: "Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Баратынский, Тютчев, Фет". Конечно, к сему можно добавить из восемнадцатого века великого Державина, а из двадцатого еще несколько авторов ("полубогов", как их называла Ахматова, сама,безусловно всевластное божество лирики). Но поэзия этих шестерых всё равно - самая сердцевина, основное ядро поэзии русской (впрочем, ведь и главная русская проза - в том же столетии; таким образом, девятнадцатый век остается для русской культуры главным).Правда, Баратынский долго числился второстепенным автором. Здесь был призабыт, а за границей неизвестен. Проспер Мериме,вообще чрезвычайно проницательный и потрясенный стихами и особенно поэмами Пушкина, любивший прежде всего литературные эффекты(а тут и толпа цыган, в ужасе уходящих от горделивого убийцы, и скачущий медный всадник; все это, думаю, повлияло и на "Кармен" и на "Венеру Илльскую") писал Соболевскому,другу Александра Сергеевича,вопрошая: если Пушкину можно поставить 20 баллов, то тянет ли Баратынский на пять? Но вот ведь сам-то Пушкин признавал первенство Баратынского в элегии. И так жаль, что не дожил до книги "Сумерки", состоящей из великих стихов (редкостное ощущение).
А уж мне-то как жаль, что в треволнениях и подлинных бурях века среди других книг и рукописей пропало принадлежавшее моему отцу первоиздание "Сумерек" с авторскими пометками, сделанными гусиным пером (книжку эту смутно помню в детстве, а некогда ее держал в руках и Заболоцкий)!
Серебряный век признал величие Баратынского. Литература об этом поэте с тех пор необъятна. Все же не знаю лучшей работы, чем статья с рассуждениями о видениях смерти в поэзии Баратынского, сочиненная юной колхозницей Александрой Истогиной(лежа по болезни на печи в деревенской избе, сумела образоваться и развиться).Потом блистательно вошла в литературу. Думаю, в Интернете при желании можно найти эту поистине гениальную работу, охватывающую все движение русской поэзии. Такой разговор можно было начать "от печки", а тут в качестве исходной точки была избрана лирика именно Баратынского.
О качестве собственных рассуждениях на тему чрезмерных иллюзий не имею и не питаю. Все же убежден в правоте некоторых догадок,своих (и заемных, вошедших в ткань одного монолога). А вот, ознакомившийся с некоторыми моими суждениями, известный теле-мерзавец и словоблуд Александр Архангельский в печати назвал меня невеждой. И много лет от меня прячется, при встрече убегает в туалет, опасаясь ( и справедливо!) рукоприкладства...
Однако оставим мелочи жизни. Поэзия Баратынского жизненно необходима. В некоторые годы, часы и мгновения.. И, разумеется, его собственные стихи лучше всех написанных о нем. Но они известны и доступны (другой вопрос, доступны ли все глубокие смыслы произнесенных слов...).
Решаюсь почтить память великого поэта двумя разделенными столетием стихотворениями. Одним, принадлежащим молоденькому еще тогда Георгию Шенгели, которого называю литературным прадедом. Другим (дерзостно) собственным.
Георгий ШЕНГЕЛИ
МОГИЛА БАРАТЫНСКОГО
Я посетил величественный город,
Подземную безмолвную столицу,
Где каждый дом украшен мавзолеем,
А мавзолей отягощен крестом.
Я проходил по мягкой меди листьев,
Влеклись глаза вдоль твердых барельефов,
И тлела мысль теплом и ломкой болью,
Священные встречая имена.
Но проходил, не замедляя шага,
Меня манил неогражденный камень,
Где иссечен великолепный профиль
Дорически-прекрасного певца.
О, чистота всесовершенных линий,
Напрягшихся в певучем равновесьи,
О, ясная и умная прохлада
В Финляндии зачатых Пропилей!
О, счастье, скорбь, томление о Музе,
И мысли боль, и отягченный якорь,
Что подняли марсельские матросы, -
Всё в ясности отпечатлелось тут.
1917
Михаил СИНЕЛЬНИКОВ
* * *
Скоро, скоро светло-синий
Дорогой, нездешний цвет
И в объятьях цепких пиний
Край, какого краше нет.
Ты встречал у Рафаэля,
У Россини эту синь,
А теперь юней от хмеля
И в мечтаньях не остынь!
Виноградные долины
И отеля скромный кров,
И под смех Мирандолины
Перебранка поваров.
И влюблённость… О, не много ль
Для дорожных чётких дней?
Но ещё и чёртов Гоголь
С меланхолией своей.
И воскресший чудотворно,
Над волнами замелькав,
И тебя на смерть в Ливорно
Уносящий пироскаф.
2017
