Мне завтра стукнет сорок восемь лет. Голова почти вся седая, правда, я усиленно продолжаю красить волосы, чтобы сохранить хоть какой-то имидж некогда привлекательной молодой женщины, который отражался в зеркале, когда я смотрела в него лет десять назад. Морщинки у глаз не разгладишь никаким кремом и не замажешь хоть самой дорогой жидкой пудрой. (А на пластическую операцию я, сами понимаете, финансово не потяну. Да и боязно!)
Но это всё мелочи, по сравнению с моим не очень-то крепким здоровьем. В нашем суровом и влажном дальневосточном климате у меня развился артрит, который частенько напоминает о себе ночными болями и утренней скованностью. Да, у меня ещё все прелести гастрита и склонность к гипертонии, когда сильно понервничаю. А нервы шалят почти каждый день. Такая вот жизнь. В итоге я сижу на таблетках, понижающих давление и убивающих кислоту. Словом, полный букет возрастных недомоганий и заболеваний.
Я с тоской осознаю, что большая часть жизни прожита. А моя женская доля приказала долго жить несколько лет назад, когда я выиграла эту желанную гринкарту и приехала в Америку на заработки. Несмотря на все болячки и заболевания, я собрала последние силы и истрепанные нервы в крепкий сибирский кулак и поехала на поиски лучшей жизни, ибо у нас под Хабаровском жизнь становилась всё тяжелее. Работу по специальности после сорока пяти найти было трудно, почти невозможно. А я – ведь неплохой бухгалтер, да ещё со стажем. И даже если вдруг повезёт и найдёшь работу вроде бы по специальности, платят теперь сущие гроши.
С мужем я развелась давно. Поженились мы в далёкой юности. Первая любовь, ещё со школы. Он по-своему продолжал любить меня и исправно выполнял супружеский долг, когда я позволяла ему это делать. А допускала я его до своего тела нечасто, так как почти сразу же после свадьбы муж стал в наглую погуливать и частенько выпивать с приятелями. Не потому что разлюбил меня. И не потому что я не выполняла функции жены и потом матери нашей единственной дочери. Я была прекрасной, заботливой, верной женой, изобретательной и экономной хозяйкой и нежной матерью. Такую, как я, ещё поискать надо! Просто у моего мужа был изначально, что называется, «вольнолюбивый» характер и соответствующий мачо настрой. Мол, мужику всё позволено! (В юности я этого не замечала. Пелена влюблённости застилала глаза и туманила рассудок.) Бабы и выпивка у него были на уме и в крови, и я ничего, абсолютно ничего не могла с этим поделать.
В итоге, мы прожили с ним десять лет в постоянных упрёках, ссорах и примирениях, порядочно истрепав друг другу нервы и издергав скандалами нашу дочку, которая любила и маму, и папу. В конце концов, мне такая супружеская жизнь осточертела. Жалко стало себя и девочку, и я решила с мужем развестись. Он не очень-то и сопротивлялся. Видимо, понял, что наш союз зашёл в тупик. Поэтому развелись мы, можно сказать, мирно, без эксцессов.
Дочка, разумеется, осталась со мной и с бабушкой (моей мамой), которая приехала к нам жить из посёлка, потому что деревенский быт в нашем некогда богатом рыболовецком совхозе на Амуре в последние годы совсем разладился и мама чуть ли не голодала. При советской власти и в первые годы перестройки мы жили весьма неплохо. Доход от улова и продажи кеты, горбуши и красной икры государству давал нам достаток и даже возможности путешествовать. Мы ездили по турпутёвкам в Китай, Корею и в Японию, покупали там красивую одежду и любовались восточными достопримечательностями.
Не знаю, как так получилось, но постепенно мужское население нашего посёлка стало исчезать: алкоголь и наркотики делали своё дело. Алкоголь был местный, наркотики шли из Китая. В сорок пять мужик уже был не мужик, а развалина, а в пятьдесят чаще всего отходил к праотцам. Женщины тяжёлым рыбным промыслом не занимались.
Несколько промышленных комбинатов выбрасывало в реку Амур всякую хрень. Рыба шла на нерест, дохла, её швыряло на камни и песок. Постепенно наш берег покрывался гниющими трупиками бесценной рыбы, которую для продажи никто уже не прибирал и не разделывал. Ну, жители посёлка, конечно, брали себе кое-что на засол и копчение, не думая о том, что могут отравиться. Голод не тётка. Многие заболевали.
Муж после развода уехал на Камчатку к другой женщине, завёл там новую семью и, соответственно, алименты мне платил через пень-колоду. То густо, то пусто. Можно было, конечно, подать на него, разгильдяя и предателя, в суд. Но что ты с него, пьяницы и гуляки, возьмёшь! Поэтому я решила в суд не подавать, чтобы зря не трепать себе нервы.
В общем, благосостояние нашей неполноценной, исключительно женской, семьи полностью зависело от моего заработка, так как мамина пенсия в нашем регионе представляла собой насмешку государства над его пожилыми и престарелыми гражданами.
Иногда мне удавалось получить работу по контракту, но контракты имеют свойство заканчиваться, и тогда оставалась только мамина пенсия. Словом, мы перебивались с хлеба на квас. Не по любви, а, скорее, от отчаяния и чтобы доказать себе, что я ещё женщина, я заводила любовников. Я была весьма привлекательной: высокий рост, большие карие глаза, правильные черты лица. Мужики, соответственно, на меня клевали: и стар и млад. Только что с того толку! Все они были, как говорится, абсолютно негодными кадрами для создания семьи. Можно было, конечно, вторично «сходить» замуж, но я не хотела менять шило на мыло. Не желала подбирать никому не нужное барахло.
Дотянув до сорока шести лет, я поняла, что так существовать больше не могу. Надо что-то предпринимать, чтобы и жить безбедно, и скопить нужную сумму на покупку кооперативной квартиры – моего, так сказать, финального причала. Задумала купить квартирку не в Хабаровске, а в Москве или хотя бы в Московской области. Знаю, квартиры там дорогие, зато пенсии выше и порядка больше.
Между тем дочь выросла, уехала к мужу во Владивосток и родила сына. Мама моя, сердечница, умерла от инфаркта. Никто и ничто меня больше не привязывало к месту и к семье. Да и самой семьи не стало. Развалилась она.
В это время как раз разыгрывалась лотерея на гринкарты в США. Моя бывшая одноклассница и подруга надоумила меня принять участие в этой лотерее. Я особо ни на что не надеялась, но удача на сей раз была на моей стороне. Я неожиданно выиграла столь желанную гринкарту. Ну а потом уж поступила, как многие наши отчаявшиеся и отчаянные женщины: пошла в агентство по трудоустройству заграницей, которое за определённую мзду проложило мне дорогу в Америку.
***
В городе Бруклине, штата Нью-Йорк, я прошла ускоренный курс профессии хоуматтендента по уходу за пожилыми и больными (как здесь наши русскоязычные говорят, хоуматенд*) и мне сразу дали «case»**: двадцать четыре-семь (что означает – работать сутками семь дней в неделю) с проживанием. Честно говоря, я не очень-то представляла себе, как можно работать, не отдыхая, всю неделю и днём, и ночью, но всё же взять этот case согласилась, так как проживание вместе с моей подопечной давало мне огромную экономию на съёмной квартире. А съёмные квартиры в Бруклине отнюдь не дешёвые и дорожают с каждым годом.
Одинокая девяностолетняя старушка – бездетная вдова, у которой я должна была работать, жила в квартире с двумя спальнями в комплексе для малоимущих. (Муж-инвалид умер. Осталась вторая спальня.) Словом, у меня даже была своя собственная комната, чему я была несказанно рада. (А большинство моих товарок-хоуматендш должны были спать у своих подопечных в проходной гостиной на диване.) В общем, в начале мне казалось, что всё складывается наилучшим образом.
Мою клиентку звали Раисой. Она была маленькой, худенькой, некогда интеллигентной женщиной, которую схватил в свои клешни безжалостный недуг по имени болезнь Альцгеймера. (Как мне сообщили в агентстве, в Союзе Рая работала старшим редактором в неком престижном московском издательстве. Она окончила московский иняз имени Мориса Тореза и редактировала учебники на английском языке.) Но подлый «Альцгеймер» не щадит никого: ни малограмотных, ни шибко грамотных. Учёные всего мира провели много исследований этой смертельной напасти, но, мне кажется, так и не поняли, как от неё уберечься.
Я, само собой, подготовилась и прочла об этой «чуме нашего века» кучу дополнительной интернетовской литературы. Кроме того, на курсах хоуматендов, получила чёткие указания, как ухаживать за такого рода больными. «Подумаешь, «Альцгеймер!» – говорила я себе. – Если я справлялась с пьяницей-мужем двухметрового роста, то как-нибудь справлюсь с маленькой, худенькой Раей».
Рая не была лежачей больной, она ковыляла по квартире: семенила маленькими шажками, держась за стены, или катила перед собой ходунки с сиденьем. Видимо, до меня у Раи сменилось несколько хоуматендов, и она привыкла к тому, что в доме появляются новые лица. Поэтому, при виде меня, явного недовольства она не проявила. Ну, ещё одна женщина по уходу!
Я вежливо представилась Рае, назвав своё имя – Татьяна, которое тут же вылетело из бедной Раиной головы, абсолютно не способной запоминать новую информацию. Обращалась она ко мне вежливо на «Вы», но никогда не называла по имени, и я никак не могла понять, узнаёт она меня или каждый день воспринимает, как новое лицо. Впрочем, это было не столь важно.
В первый же день я рьяно принялась за дело: отмыла запущенную Раину квартиру и заодно и саму Раю. (Я была буквально помешана на чистоте, что некогда выводило из себя моего неряшливого мужа.) Мыться старушка очень даже любила. Я сажала Раю на специальный стул в ванной и мягкой губкой протирала её дряхлое тельце. Рая попискивала от приятных ощущений, когда я тёрла ей спинку, и что-то напевала. Она просто позволяла мне мыть своё тело, не обращая на меня никакого внимания. Словно я была робот или дух. О чём она думала в процессе мытья, было мне неведомо.
Я хорошо готовлю. Даже мой придирчивый муж это отмечал. Когда Рая спала днём, я бегала в ближайший супермаркет и со скоростью, на которую только была способна, покупала все нужные продукты на фудстемпную карточку. Надо было спешить, пока Рая не проснулась и не натворила каких-либо бед. (Слава Богу, днём она много спала или полулежала, уставившись затуманенным взором в телевизор.)
Каждый день я изобретала новые блюда, чтобы у Раи оставался хоть какой-то вкус к жизни. Ибо, кроме как вкусно поесть, помыться и сладко поспать, у Раечки никаких других радостей не было. Ела Раечка долго, могла сидеть за обедом часа полтора, медленно, вставными челюстями, пережёвывая пищу, которую я стремилась подать ей на стол в наимягчайшем виде. Когда я спрашивала Раечку, как ей понравился обед, она говорила, что было вкусно, благодарила меня, называла «милочкой», но вспомнить, что она только что съела, не могла.
В общем, с едой и мытьём мы вполне справлялись. Хуже обстояло дело с видениями и голосами, которые атаковали Раю ежедневно. Она что-то видела, что-то слышала и разговаривала со своими невидимыми мне гостями. А гости то вели с ней приятные беседы, то угрожали и приказывали воспроизвести какое-то действие. Когда приходили добрые голоса, оторвать Раю от задушевного разговора с ними было весьма трудно. (Когда голоса были злые, Рая шарахалась, вскакивала и начинала усиленно ковылять по комнате, с ходунками и без.)
– Раечка, ну идём же кушать! Я уже второй раз обед разогреваю, – умоляла я.
– Замолчите! Вы мне мешаете! У меня важный разговор, – огрызалась она, превращаясь сразу из вежливой, добродушной старушки, божьего одуванчика, в маленькую мегеру или хищного зверька, готового к защите и нападению. Дотронься – укусит, ударит или оцарапает. (Прошлая хоуматендша рассказала, что Рая как-то раз ухитрилась засадить ей ногой в глаз. После чего пострадавшая была вынуждена бросить работу, сдать case мне и вернуться к себе на родину.) Я понимала возможную опасность ситуации и старалась как можно меньше досаждать старушке. В конце концов, голод брал своё, и она милостиво соглашалась присесть к столу, а затем снова прилечь.
Потом вдруг на неё что-то накатывало и она каждый раз вопрошала грозным голосом:
– А где все? Куда они подевались?
– Кто, Раечка? Кого ты имеешь в виду?
– Ну как же? Где мои братья, сестра, муж? Мне сказали, что они должны ко мне приехать. Где они? Я пойду к лифту их встречать.
– Подожди! Давай лучше позвоним твоей племяннице Ольге и спросим у неё. – Предлагала я в таких случаях. (Ольга жила рядом, в Бруклине, и была опекуншей Раи. Она вела все тёткины дела и переговоры с врачами, платила по счетам и приезжала к Рае пару раз в месяц.)
– Хорошо! Давайте позвоним Ольге. Только я забыла, кто она, – растерянно говорила Рая и смотрела на меня поблёкшими от старости, пустыми глазами.
– Ну как же, Раечка? Ну Ольга, твоя племянница. Она вчера к тебе приезжала, печенье и фрукты привезла. Припоминаешь?
– Приезжала? Вчера? Не помню. Печенье? У нас есть вкусное печенье? Я хочу чаю с печеньем. Сделайте мне, пожалуйста, чаю, миленькая моя! – произносила она ласковым голосом, видимо, изображая из себя добрую барыню. Рае хотелось сладенького, и она быстро переключалась с одной темы на другую, как будто у неё в голове снова поворачивали рычаг. Через десять минут она уже мирно пила чай, заедая его песочным печеньем с малиной и черносливом.
Как только Рая выпивала чай, у неё в голове что-то снова переключалось и она приказным тоном заявляла:
– Всё! Собираемся и едем в Москву. Мне сказали, что надо ехать, немедленно. Потом будет поздно. У меня отберут квартиру.
Вопрос «где все?» и призыв ехать в Москву повторялись чуть ли не каждую неделю.
– Раечка! Куда ехать? Ночь на дворе. Давай лучше я тебя уложу спать, а завтра на свежую голову поговорим о Москве. Согласна?
– На свежую голову? Да, у меня голова что-то побаливает. Говорите, она несвежая? Ну ладно. – Рая зевала, клала голову на стол и мгновенно погружалась в сон.
Я легонько перетаскивала её в спальню, частично переносила на руках, частично тащила волоком, раздевала и укладывала в постель. Тушила свет. Часы в гостиной показывали десять часов
– Вот и закончился мой рабочий день, – с облегчением думала я и мысленно добавляла: – Наступает рабочая ночь. Но, может, всё-таки удастся сегодня поспать…
Жди, дожидайся! Не тут-то было!
Помню, в этот вечер я помыла посуду, умылась, почистила зубы, прилегла на свою кровать и провалилась в сон. Проспала я где-то час – полтора. Вдруг в соседней комнате что-то застучало, заскрежетало и с грохотом упало на пол. О Господи! Медлить нельзя было ни минуты. Я проснулась, вскочила, как ошпаренная, и открыла дверь в Раину спальню.
Передо мной предстала сюрреалистическая картина. Дали отдыхает. Голая Рая сидела на кровати и перебирала какие-то старые документы и фотографии. Специальный стул со вставляющейся в него «ночной вазой» был перевёрнут, и «благоухающее» содержимое растеклось по полу. Все ящики комода и трюмо были открыты, а Раины вещи валялись на полу, прямо в луже.
– Боже мой! Что ты наделала, идиотка, старая жопа! – Я ещё добавила парочку матерных слов. Вообще-то, я не матерщинница, ругаюсь редко, только в исключительных случаях. Но тут из меня непроизвольно попёрли грязные ругательства. Выматерив Раю от души, я подошла к ней, дотронулась до её цыплячьего плечика – Рая была холодна, как лёд. Губы и пальцы синего цвета, всё тщедушное тельце в мурашках. Но она была сильно возбуждена и, видимо, не чувствовала холода, так как даже не сделала попытки прикрыться одеялом. Не дай-то Бог, простудится и схватит воспаленье лёгких. У стариков ведь никакого иммунитета! Надо было действовать быстро и чётко. Сначала – человек, потом – предметы. Сначала – старушка, потом – перевёрнутая «ночная ваза» и ликвидация бардака на полу.
Выпустив пар, я немного успокоилась, молча схватила Раю, потащила её в ванную, обтёрла влажной губкой, высушила полотенцем, напялила на неё памперс, майку и теплые носки, завернула в одеяло и уложила в кровать. Рая безропотно мне повиновалась, видимо, всё же осознав, что, мягко выражаясь, проштрафилась. Она только повторяла в своё оправдание:
– Это не я. Это они.
– Они или ты, мне всё равно. Спектакль окончен. Спи теперь. А если надумаешь снова хулиганить, я вызову медицинскую перевозку, и тебя упекут в самую настоящую психушку. Ты ведь этого не хочешь?
– Не хочу в психушку! Простите меня! Они мне сказали, и я сделала, как они велели.
– Они ушли! Я их выгнала. Больше к тебе никто не придёт. Будь хорошей, послушной девочкой. Спи давай. И я пойду спать. Намаялась я с тобой.
Я надела перчатки, вытерла пол, свалила мокрые вещи в ванну. Утром разберусь и постираю. А сейчас спать, спать, спать… Нет сил что-либо делать.
Уснула я не сразу. Всё думала, сколько ещё я смогу вынести этот кошмар? – За что мне всё это послано? – И сама себе отвечала. – А ни за что! Ты хотела в Америку, хотела заработать. Вот тебе и Америка, и работа. Языка английского ты не знаешь, не удосужилась выучить. Бухгалтером здесь ты работать не можешь и ничего другого, кроме как ухаживать за больными, варить, стирать и убирать, ты не умеешь. Значит, терпи, пока терпится.
Меня обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, отчаяние, злоба и брезгливость к вредной, сумасшедшей старухе. С другой – щемящее чувство жалости к ней, такой старой, никому не нужной, больной и одинокой. Племянница Ольга – не в счёт. Она просто иногда приходит и по долгу опекунства помогает, разбирается с бумагами и страховками, платит по счетам, покупает кое-какие вещи и продукты. Ей, в общем-то, нет дела до безумной тётки. У Ольги – семья: муж, дети, внуки, работа, проблемы, здоровье, отпуск. Словом, своя жизнь. И упрекнуть её не в чем. Хорошо, хоть она пока не сдала старуху в дом для престарелых, где Рая бы очень скоро отдала Богу душу.
***
Этой ночью мне удалось поспать аж целых шесть часов. Набушевавшись вдоволь, Рая сильно притомилась и проспала до семи утра. Ровно в семь раздался громкий стук в дверь. Рая проснулась и рвалась из своей спальни «на свободу», словно животное из клетки или заключенный из камеры. (Я запирала на ночь дверь её спальни на крепкий засов. Вдруг она проснётся, тихонько выползет на кухню и, скажем, откроет газ… или неслышно войдёт в мою комнату и стукнет меня по голове. Откуда я знаю, что ей нашептали ночью злобные голоса.)
Луч солнца проник сквозь тонкую занавеску ко мне в комнату, скользнул по моему заспанному лицу, напоминая о том, что начался новый день и пора вставать. Сейчас же, немедленно, пока крошка Раечка не разнесла дверь и не перебудила соседей снизу и сбоку. И откуда только у такой маленькой, тщедушной старушки столько сил! Видимо, чередование сна и полусознательного существования с приступами бешеной энергии тоже были симптомами этого изобретательного гада – «Альцгеймера». Вот уж точно не знаешь, что и когда от него ожидать. Надо быть постоянно на стрёме. Смогу ли? Выдержу ли? Мама дорогая! Замолви там на Небесах обо мне словечко!
Я быстро накидываю на себя халат и чешу к Рае, открываю дверь в её комнату – и перед моими глазами – повторение вчерашней картины, точь-в-точь. Абсолютно голая Раечка, босая, на холодном полу стоит перед дверью, ночная ваза перевёрнута, содержимое вазы разлито по полу. Остаётся только руками развести. Заводиться и материться у меня с утра ещё нет сил. Да и что толку! Я вздыхаю и старушке, можно сказать, с мягким укором, выговариваю:
– Что же ты наделала, непутёвая моя девочка! Не могла подождать, когда я приду и вылью горшок в уборную? И почему стоишь голая и босая на полу? Хочешь простудиться?
– Не хочу простудиться. Это не я разлила, это они.
– Кто они? Здесь кто-то ночью был?
– Вы ничего не понимаете! Не хочу с вами разговаривать.
– Не хочешь разговаривать – не надо. Пошли мыться. – Я молча подхватываю Раю и волоку её в ванную. Вчерашняя процедура омовения, вытирания и одевания повторяется. Рая беспрекословно повинуется, видно, всё же осознав, что набедокурила.
Через полчаса умытая, одетая, укрытая одеялом, Рая лежит уже в гостиной на диване. А я готовлю завтрак. Овсянка с клубникой, булочка с корицей и чай. На «десерт» – утренняя порция лекарств. Их, ой как много. Что делать! Сразу два доктора прописали: терапевт и психиатр. Я бы от такого разнообразия и дозы таблеток быстро коньки откинула, а Раечка моя – ничего, проглатывает, и с неё – как с гуся вода. Лекарства её только слегка притормаживают и в сон клонят. Дремлет моя девяностолетняя «принцесса», а я в это время делаю небольшую постирушку изгаженных после ночи вещей. Благо, на кухне у нас имеется стиральная машина. Старенькая, но пока работает. Молю Бога, чтобы только не сломалась. Потом быстро, но тщательно убираю квартиру, чтоб ни пылинки, ни соринки, ни микробов, ни вирусов. Перевожу дух и включаю телевизор, чтобы по русскому каналу узнать последние новости в России, в Америке и, вообще, в мире. Само собой, нигде ничего хорошего не происходит: сплошные природные катаклизмы, распространение смертельного вируса, спад российской экономики, процесс импичмента американского президента, вооружённые ограбления и убийства. Подобные новости, естественно, огорчают и одновременно (эгоистично) успокаивают: не только у меня одной такая сволочная жизнь.
Тут моя Раечка просыпается, и я, чтобы избежать дальнейших домашних инцидентов, решаю вывести мою старушку погулять, да и сама свежего воздуха глотнуть. Погоду нынче обещали хорошую, безветреную. На Бордвоке – самый что ни на есть рай.
– Пойдём гулять, Раиса? – вопрошаю я строго, чтобы она не отлынивала от прогулки, прислушиваясь к голосам.
– Пойдёмте, – еле продрав глаза, подчиняется моя подопечная (гулять она любит), и мы собираемся на улицу. Наши сборы – это процесс весьма длительный. На Раечку надо напялить сто одёжек, и все с застёжками, чтобы, не дай Бог, не надуло ветром с океана. Одев старушку, я выкатываю в коридор ходунки, сажаю её на сиденье и ровно за две минуты одеваюсь сама. Опять же медлить нельзя, иначе она вспотеет.
Мы вызываем лифт и выходим на улицу. Рая, закутанная до бровей, в пуховике с капюшоном и шарфом, в темных очках – сущая инопланетянка – катит ходунки. Рядом я, готовая в любой момент её подхватить вместе с ходунками, если, она вдруг споткнётся. А дощатый Бордвок весь в дырах. (Уже который год ремонтируют, так и не доведут до нормальной кондиции, чтобы люди ноги не ломали.) Тут нужен глаз да глаз. Медленно катимся по деревянному настилу вдоль океана.
Как хорошо, что мы живём у воды! Сущая благодать! Кислород опьяняет. Волны тихо плещутся о берег. Погодка нынче уж больно хороша! Пятьдесят градусов по Фаренгейту, лёгкий бриз. Солнышко светит сквозь перистые облака. Мимо медленно «проплывают» такие же старушки с ходунками и хоуматендши, а также мелькают «бегуны от инфаркта» и любители животных – с собаками всех пород и размеров. С некоторыми знакомыми хоуматендшами я раскланиваюсь. Раечка из людей никого не узнает, но живо реагирует на собачек.
– Давайте заведём собачку! – просит она. – Ну, пожалуйста! У меня ведь когда-то была собачка.
Помнит ведь что-то из прошлой жизни! Господи, неужели ничего нельзя сделать, чтобы она и из настоящей своей жизни что-то запомнила! Например, как меня зовут и что она ела на обед! – мечтаю я. На меня снова накатывает такая щемящая жалость к несчастной одинокой старухе. Я молю Господа простить меня за грубость и матерщину. Мне становится страшно. Что будет со мной, когда я вернусь в Россию, перестану посылать родне деньги и посылки, состарюсь и уже никому не буду нужна: ни дочери, ни внукам?!
Но расслабляться и поддаваться депрессии нам, хоуматендам, нельзя! Я прогоняю печальные мысли, улыбаюсь Раечке, океану, солнцу, облакам и прохожим, заряжаясь целебной морской энергией, готовая к сюрпризам нового дня, и восклицаю:
– А что? Только собачки нам и не хватает для полного счастья!
Февраль 2020 г.
____________________
* домработница по уходу (искаж. англ.).
** дело, случай (англ.).
Добавить комментарий