Все, что осталось от раннего детства: промерзшая насквозь квартира в коммуналке блокадного Ленинграда, суп из обойного клея, мамина невесомая рука на плече, и голод, бесконечный голод. В 44-м родственники увезли осиротевшего Сережу в Калинин. В 2007-м, проработав без малого сорок лет учителем в местной школе, Сергей Иванович вышел на пенсию − тут же, в Твери. И хотелось бы ему потрудиться еще год-другой, но здоровье не позволяло.
Дома, уже вдовцу, Сергею Ивановичу заняться было нечем. Единственная дочь жила в Питере, навещала редко. Выручали книги. Но ухудшилось безнадежно зрение, осталась лишь реакция на свет и тьму. Постигать на старости лет искусство выживания слепых Сергей Иванович не решился и потому обретался неотлучно в своей двухкомнатной квартирке, на первом этаже неказистой хрущовки.
Два раза в неделю собес доставлял продукты: короткий разговор с вечно спешащей, в годах, женщиной, у которой помимо него была еще дюжина клиентов, спасал от одиночества. Немного погодя, дочь наняла нянечку-домработницу − наводить порядок в квартире, стряпать и ухаживать за беспомощным отцом.
Со временем Сергей Иванович и сам наловчился выходить на улицу: прихватывал раскладной алюминиевый стульчик и сидел часами у двери в подъезд, здороваясь вежливо с прохожими. Многих как старожил он хорошо знал и угадывал по голосу. Люди с готовностью замедляли ход перемолвиться словом-другим с общительным стариком.
В тот по-южному теплый августовский вечер Сергей Иванович на ощупь одолел лестничный пролет и вышел на улицу глотнуть свежего воздуха перед сном. Постоял, размышляя, на низком крылечке подъезда. И слепому, ему отчетливо грезился привычный до мелочей родной двор: впереди, прямо под ногами − узенькая асфальтированная дорога, следом − чахлый садик у бывшей теплостанции, переоборудованной залетными бизнюками в сауну, дальше − пятна света в доме напротив, расчлененном посередине высокой, до третьего этажа, аркой...
А сколько неуемной радости было, когда въезжали сюда молодой семьей в конце шестидесятых! Пятиэтажный дом белого кирпича неподалеку от центра города, чистый, ухоженный район, просторный сквер в двух шагах... Еще и тридцати нет обоим, а уже и доча-красуля у них, и крыша своя над головой. Казалось: вот оно, счастье, жизнь удалась!
Совсем рядом послышались сбивчивые, хмельные голоса. «Наверно, выскочили из-за угла, − успел подумать Сергей Иванович, нашаривая в кармане ключ от домофона, так тихо было кругом. Боли он не почувствовал: только радужный всполох фейерверком озарил мозг и за ним воцарилась глубинная, неземная темнота. И даже предсмертный калейдоскоп судьбы − от первых шагов до жуткого конца − не уместился в кошмарный миг.
Вурдалаки склонились над телом Сергея Ивановича, лихорадочно, словно наперегонки, обыскивая карманы. Тот, что постарше, с выбритой головой уродливых очертаний, сжимал в руке полуметровый хлыст рифленой арматуры. Ее торец пунцово алел в неярком свете уличного фонаря. Тридцать рублей − вся нажива. Деньги, что остались у Сергея Ивановича после расчета с соцработницей.
В доме напротив, в однушке на третьем этаже, отбывала впотьмах свою ежевечернюю вахту у окна заброшенная бабулька. Как и Сергей Иванович, которого она знала с давнишних пор, старушка жила одна. Дети разъехались по городам и весям, но к себе не звали: перебивается мать одна, ну и слава Богу.
Она видела, как двое пьяных мужиков подошли к Сергею Ивановичу, ударили чем-то по голове; как Сергей Иванович рухнул на дорогу лицом вперед, плашмя, не по-живому.
Вскочив с табуретки, бабушка охнула, схватилась за сердце, перекрестилась. Звонить в полицию побоялась. Известно − в суд потащат, свидетелем. Подумалось: тогда и меня вслед за Сергеем Ивановичем трубой по голове или здесь, дома, или на улице. Скорую все же оповестила − не простить себе потом, если что...
Неотложка приехала через полчаса. Мало ли кто на дороге валяется. Да и подкати они вовремя, Сергея Ивановича им бы не спасти: кроткая душа его, скорбя, отделилась от изувеченного подонками тела в момент удара. Одно никчемное утешение − мгновенная смерть. Без тягостного ожидания, старческой немощи и болезненной маеты.
Комментарии
Странное название
Рассказ вроде о жизни и смерти Сергея Ивановича.
Почему же название - о чём-то, о чём ничего не говорится, кроме "двое пьяных"?
Например, роман о женщине, любившей и бросившейся под поезд, называется её именем, а не "Скорый поезд", о котором мы почти ничего не знаем.
Конечно, названия иногда, а может и часто даются по более сложным причинам, чем имя главного героя. Иногда их просто невозможно описать, но можно почувствовать. Например: "А во сне ты горько плакал". Но как бы я не симпатизировал Сергею Иванвичу, от слов "Нечисть" или "Вурдалак" я ничего не чувствую.
А может это заготовка другого рассказа? Вроде автору есть о чём рассказать.
Спасибо за комментарий. На
Спасибо за комментарий. На мой взгляд, смысл названия вполне очевиден: у кого еще поднимется рука на беспомощного, слепого старика? И стоит ли подробнее знакомить читателя с этим нередким, к сожалению, явлением – бесчеловечностью? К слову, если любопытно, об этом более пространно написано в другом рассказе – “Стихийное бедствие”.
Смотрите в книгу, а видите - фигу?
Мне Томске раз название понятно. Оно - о современной бездуховной афроамериканцкой молодёжи, готовой убить старика-эмигранта на вэлфэре за 30 серебряникоф…эта молодежьтне была воспитана на чекофф, тоулсоу и достоеуски, и посему - вурдалачна в прынцыпе. Так бы наверно накалякал какой пикейный жылет из обычных автороф Чайки- Фрумкин или Борштейн. Рассказ из жизни пост советских эмигрантов в Америке - прост и гениален. Как Рождество Набокова, как Восьмая Повесть Белкина у Пушкинда. Виват!
Добавить комментарий