Недожидок – это как? В продолжение темы

Опубликовано: 13 марта 2019 г.
Рубрики:

 В одной из передач «Правила жизни» Александр Борода сказал, что в Еврейский центр толерантности приходят все новые и новые евреи и что в России неофициально сейчас живет 6 млн. евреев. По статистике, после «исхода» восточноевропейского еврейства, число евреев в России уменьшилось до 157 тысяч (перепись 2010 года). Вот и смотрите, где здесь «лукавая» цифра.

 

Вадим полистал книгу и вернул мне её со словами: «Быть недожидком – некрасиво. Не это поднимает ввысь.». 

I

 

В процессе написания и публикации в журнале «Чайка» рассказов «Недожидок» и «Прощание с Салтыковкой» у меня появилась мысль: а может быть именно в моей национальной неопределённости и следует искать природу случайностей, приведших меня, бывалого москвича, в Лас-Вегас. В поиске ответа на этот вопрос я написал много страниц, которые распечатал и переплёл, присвоив фолианту название «Недожидок». 

Вскоре я полетел в Москву, где у меня были кое-какие дела. Попутно я планировал повидаться с друзьями и вручить каждому экземпляр моего самиздата. Мне было любопытно узнать их мнение о моём последнем «научном» труде, а по возможности и о «недожидстве» вообще, как о некоем «природном явлении».

 

II

 

Первым моим читателем был Женя Котов, но, увы, подарить ему экземпляр «Недожидка» я не мог. Однажды я, как обычно, попытался связаться с Женей по Скайпу, но на связь вышла его жена Люся. Она сказала, что Женя спит и перезвонит позже. Я уже собирался отсоединиться, когда услышал:

– Извини, Игорь, дела у нас совсем плохи. У Жени неоперабельный рак. Его разрезали и сразу же зашили. Сказали, что слишком поздно. 

Вскоре Женя перезвонил. По голосу, интонации и характеру разговора можно было заключить, что Женя держит удар, и, чтобы хоть как-то отвлечь его от грустных мыслей, я стал посылать ему каждый новый написанный раздел «Недожидка». Через день - максимум два Женя отвечал, кратко комментируя прочитанное. Но вот настал день, когда я не получил ответа и стало понятно, что дела плохи, и более беспокоить друга не следует. Через несколько дней пришло печальное сообщение.

Впервые я увидел Женю более полувека назад, когда мы студенты Физтеха вошли в лабораторию, в которой должны были проходить преддипломную практику. Женя был старше меня на три года и к моменту нашего появления уже готовился к защите кандидатской диссертации. Внешне мы были абсолютно разные, но что-то неуловимо общее как бы «роднило» нас. 

Однажды по возвращении из отпуска, который Женя провел на Кавказе, он рассказал мне смешной случай:

– Стою я в коридоре поезда Сухуми – Москва и смотрю в окно. Вечер. Южное звёздное небо. Рядом пристроился светловолосый парень. Видно грузины за время отдыха сильно ему поднадоели. Паренёк постоял, постоял и вдруг, повернувшись ко мне и, указывая на луну, спрашивает: «Что, “кацо”, купить хочешь? Не купишь! Денег не хватит!». Сказал и удовлетворённый быстро скрылся в соседнем купе.

– А ты действительно имеешь отношение к грузинам? – отсмеявшись спросил я. 

– Нет. Парень ошибся: грузина перепутал с евреем. Правда, ему простительно, ибо не с чистым евреем, а так, наполовинку.

Через семь лет я перешёл на работу в другое предприятие и практически потерял с Котовым связь. Вновь мы стали общаться, когда я оказался в Америке, куда он приезжал ко мне трижды. В течение этих встреч мы узнали друг друга гораздо лучше, чем за все предыдущие годы.

Его мама всю жизнь проработала в организациях, связанных с международными отношениями, а отец был инженером по холодильным установкам. С детских лет он брал Женю с собой на футбольные матчи, и как только сын подрос, записал его в футбольную секцию. Это насторожило маму, которая, в поддержку интеллектуального развития сына, сразу же определила его в шахматную секцию. Кроме того, чтобы закрепить свой успех, мама отдала сына в музыкальную школу. Усилия родителей не пропали даром: по шахматам Женя имел первый разряд, а поступив на Физтех, играл в футбольной институтской команде. 

Однажды Женя пришёл домой и пожаловался отцу, что его дворовые пацаны обозвали евреем. Слово еврей в семье никогда не произносилось, но то, что его хотели обидеть, Женя почувствовал безошибочно. 

– Запомни, – сказал ему отец, – ты не еврей, ты – русский, и если кто-либо тебя назовёт евреем – не бойся, бей сразу в морду.

То, что его мама еврейка, об этом Женя узнал от одной своей одноклассницы, которая, в процессе выяснения «дружеских» отношений, тоже указала ему на его еврейское происхождение. Бить по морде девочку он не посмел и стал ей объяснять её ошибку. Девочка слушать не захотела и, махнув рукой, отошла со словами:

– Какой ты русский, если твоя мама еврейка!

Женя не решился уточнять услышанное у родителей, но заметил, что, если мама шла в гости к своим родным, то отец всегда оказывался занятым на работе. 

Когда Женя заканчивал школу, отец хотел, чтобы сын пошёл по уже проторенному им пути и стал специалистом по холодильным установкам. Маме подобная перспектива не нравилась. Ей хотелось видеть сына настоящим учёным, каким – неважно, важно – “настоящим”. А значит, сын должен поступать в университет. Спорить с отцом было бессмысленно. Нужно было действовать. 

И тут мама случайно узнала, что не так давно из физфака и мехмата МГУ отпочковался новый институт МФТИ и что вступительные экзамены там раньше. На семейном совете она предложила в качестве тренировки попытаться Жене сдавать экзамен на Физтех, а если вдруг он поступит, то, как все говорят (кто “все” она, естественно, уточнять не стала), из него можно легко перевестись в любой, где, в частности, есть и холодильники. Отцу показалась логика жены разумной, и он согласился. Всего на один миг отец потерял бдительность, забыл об изобретательном еврейском уме, и вот вам результат: сын поступил на Физтех, закончил его и проскочил мимо холодильников.

Отец умер, не дожив до семидесяти. Для Жени это была большая потеря, и в будущем он часто соизмерял свой возраст с тем, в котором его отец покинул этот мир. 

После смерти отца в доме Котовых стали появляться мамины родственники, но со временем они показывались всё реже и реже, что было связано с неприветливостью Люси. Не то чтобы молодая жена не любила гостей, просто при появлении маминых родственников у неё портилось настроение. Вскоре молодожёны переехали в свою кооперативную квартиру, и Люся вообще забыла дорогу в квартиру своей свекрови.

Последний раз Женя приехал ко мне в Лас-Вегас вместе с внуком. Однажды я вёз их в своей машине на Гуверовскую Дамбу и задал внуку какой-то вопрос с целью узнать, как он относится к евреям. Внук засмеялся и с насмешкой уточнил: «Это к тем, кто юристы?» 

В первый момент неожиданная реакция пятнадцатилетнего мальчика озадачила меня, но тут я услышал взволнованный, чуть приглушённый голос деда:

– Извини, Игорь, у нас не принято говорить о евреях.

– То есть для вас евреев как бы не существует, – не то вопросом, не то утверждением заключил я, после чего миль двадцать мы проскочили в молчании. 

Всегда при своём посещении Москвы я созванивался с Женей и мы долго гуляли по городу. Во время последней прогулки я спросил:

– Женя, почему ты с нежностью говоришь об отце и не упоминаешь о маме?

– Мать сын любит уже потому, что она его мать, а с отцом сложнее. В идеале любовь сына к отцу определяется самим отцом, который должен постараться быть таким, на кого сын хотел бы стать похожим. Для меня отец был именно таким. 

В годовщину смерти Жени его дочь соединилась со мной по скайпу. В процессе разговора я узнал, что в Москве идёт снег и поэтому она не поехала на кладбище, а зашла в ближайшую церковь и поставила за него свечку. Я удивился, почему церковь, почему свечка, но через пару слов всё стало ясно: младенцем отец крестил сына. Понятными стали мне и недосказанности в Женинах комментариях, в которых сквозила одна мысль: «недожидство» - это не наше достоинство, а наш недостаток, о чём собственно и говорят первые четыре буквы - «недо». 

 

 III

 

С Геной Осиповым мы устроились за столиком на террасе кафе рядом с магазином «Армения». Вкусные пирожные, кофе, бульвар и проглядывавший вдалеке Пушкин способствовали хорошему настроению. Несколько глотков эспрессо и я протянул Гене книгу.

– Это, можно назвать стопроцентным самиздатом. Всё – сам: написал, напечатал, переплёл, – пояснил я. – Сейчас её название - “Недожижок”, но я очень надеюсь, что найдутся те, кто внесёт в неё свой вклад, и она превратится в “Недожидки”. Я специально мало написал о тебе, чтобы не засорять поле твоих воспоминаний. Жду.

– Не знаю, получится ли. Да, и успею ли, – засомневался Геннадий. 

– А ты не откладывай в долгий ящик. А пока расскажи мне о той части своей жизни, которая прошла до того, как мы оказались в «одной лодке». 

– Да, вроде бы и рассказывать нечего, – засомневался Гена, – мама из еврейскоо местечка под Винницей. Её братья московские чекисты пристроили её в свою организацию на какую-то техническую работу. Здесь она познакомилась с моим будущим отцом, который имел комнату в ведомственной квартире на улице Горького, прямо напротив Телеграфа. Вскоре после моего рождения отец заболел и скончался. Война, короткая эвакуация. После войны мама вышла замуж за военного из той же организации и уехала с ним в Свердловск. Я же остался в Москве с домработницей, тётей Варей, малограмотной, верующей, чувствовавшей постоянную ответственность за сына безвременно ушедшего чекиста и пасынка ныне действующего. В Москве мама показывалась редко, так что моё детство - это тётя Варя, школа, двор и улица Горького.

После школы я поступал в Энергетический институт и провалился. В квартире над нами жил известный учёный, жалевший брошенного мальчика. Он пристроил меня лаборантом в РТИ. Там я нашёл сборники всех задач по физике и математике, когда-либо дававшихся на физтеховских вступительных экзаменах, и так как никакой работой меня не загружали, то все их перерешал. В результате я блестяще сдал вступительные экзамены и был зачислен в лучшую физическую группу с базовой кафедрой в институте Физпроблем. Но от туда я ушёл, по совету того же соседа, который считал, что тематика Минца – это реальная перспектива, а его школа – это школа созидания самой современной техники. Ландау, по его представлению, – нечто не земное, эфемерное, и лишь очень не многие, из оказавшихся в поле притяжения этого гения, способны там существовать. И я перешёл в группу с базой у Минца. А то, что потом произошло с самим Минцем и его “школой”, ты знаешь не хуже меня.

– Так ты, наверное, был единственный, кто сам добровольно покинул столь престижную группу и сегодня об этом своём шаге сильно жалеешь? – спросил я.

– Уходили многие, в основном, кто не верил в себя. А жалеть, конечно, жалею. В молодости надо пробовать, рисковать. И, главное, не следует совершать поступки, которые мешают тебе и пробовать, и рисковать. Я же рано женился и нужно было обеспечивать семью, а для этого Минц был гораздо предпочтительнее Ландау. 

– Зато у тебя крепкая семья. Так сразу и не припомню, кто из моих знакомых, кроме тебя, смог сохранить свой первый брак, сотворил и вырастил двух прекрасных сыновей, а сегодня имеет трёх здоровых мужиков - внуков. Это вполне стоит победы Минца над Ландау! – подытожил я.

– Ладно. Давай повспоминаем что-нибудь весёленькое и смешное, – предложил Гена. – До появления в вашей лаборатории я подрабатывал в экзаменационной комиссии МАДИ. Во время экзамена по физике ко мне подошёл преподаватель и высказал сомнения по поводу личности одного из абитуриентов.

– Мне кажется, – прошептал он, – что вон тот “субчик” старается не столько продемонстрировать свои знания, сколько их спрятать.

 Я посмотрел на указанного, (интеллигентный еврейский юноша), покрутил в руках его экзаменационный лист и посоветовал не поднимать шума. Вскоре я покинул РТИ и перешёл в отдел Тартаковского. Когда я вошёл в лабораторию Репина, то сразу же обратил вниманиe на Вадима, который мне показался очень похожим на того «субчика». По реакции Вадима я увидел, что он тоже меня признал.

– И ты не подошёл к Вадику и не поговорил с ним? – удивился я.

– Сначала хотел, но потом решил, что не стоит. Ну, да Бог с ним, с Вадиком. Хотелось что-нибудь смешного, а получилось невесть что. 

Уже выйдя из кафе и прогуливаясь по бульвару, Гена, сказал:

– Думаю, тебе не следует рассчитывать на моё участие в твоей книге. Да, я - недожидок, но серьёзных проблем из-за этого никогда не имел. Правда, у меня много приятелей евреев и почти евреев и в компании с ними мне всегда уютно. Более того, когда я слышу что-то о евреях, а особенно вижу старую еврейскую женщину, – сразу вспоминаю маму. Но это и всё. Чего тут писать.

 

 IV

 

К Вадиму я отправился на дачу. Почти шестьдесят лет назад, мы столкнувшись около списка поступивших на Физтех и потом в одной комнате общежития радиотехнического факультета прожили в течение шести лет. Как-то в электричке, когда мы возвращались из Физтеха в Москву, какой-то мужик, лет тридцати – сорока, в телогрейке, грязных кирзовых сапогах, подсел к нам и, минут через пять, вдруг не громко, но очень отчётливо, обращаясь к Вадиму, заявил:

– Чего это ты, жид, очки напялил, ни х–я не видишь! Пора тебе мотать отсюда! 

 Вадим находился в отличной спортивной форме, и я был уверен, что вот-вот врежет этому антисемиту. Но прошла минута, другая, воцарилось общее молчание, и ничего не происходило. Тем временем электричка подползла к станции “Окружная”. Наш нечаянный визави поднялся и, пожелав ещё раз Вадику идти всё в том же направлении, спокойно вышел. Вадим сидел будто в рот воды набрал и я решил, что незнакомец ошибся, однако на всякий случай спросил: 

– Почему этот гад к тебе пристал. 

На что Вадим, помедлив, ответил: 

– У меня отец еврей, а такие, как этот, – всё чувствуют, у них нюх особый. 

– Так почему же ты не проучил этого негодяя? 

– А потому, что ничему его не научишь и нюх ничем не отобьёшь, его только могила исправит, – ответил Вадим.

Было это неким оправданием трусости или реальной позицией – этот вопрос занимал меня, и сегодня я надеялся, наконец, получить на него ответ.

Несколько традиционных тостов за дачным столом, после чего жена Вадима со словами: «Не буду мешать старым друзьям», - оставила нас одних. Я достал экземпляр «Недожидка» и протянул его хозяину. 

– Что ж, я держал в руках твои книги по всяческим статистическим исследованиям, и вот наконец, «Статистическая теория недожидка». Какое издательство? “Наука”? – съязвил Вадим, быстро пролистав несколько страниц. 

– Нет, самиздат, – не подыгрывая шутливому тону друга, ответил я.

Вадим ещё полистал книгу и со словами: «Быть недожидком – некрасиво. Не это поднимает в высь. Не надо...», сделав ударение на «Не надо», вернул её мне. 

По-видимому, он почувствовал реальную опасность вспоминать прошлое в изложении своего друга. И в то же время, демонстрируя своё безразличие к изложенному, он как бы позволял мне писать всё, что моей душе угодно.

Книга, которую ты только что держал в руках, – сказал я, – это не исповедь, а скорее “судебное” разбирательство некоего обвиняемого, прошедшего по жизни не русским и не евреем, а всего лишь недожидком. Но обвиняемому нужны свидетели и адвокаты, и мне бы хотелось, чтобы ты стал одним из них.

– Игорь, поверь, мне не доставляет никакого удовольствия вспоминать прошлое. Оно, как постаревшая женщина: когда-то волновала, ты был в неё влюблён, а со временем всё это сменилось тривиальной привычкой существования рядом. Как будто несёшь старый, испещрённый морщинами кожаный чемодан, но ни он, ни то, что в нём, тебе не нужно, а бросить жалко – другого уже не купишь. Так и с прошлым.

То, что Вадим – человек занятой (всё ещё трудится заместителем по науке руководителя крупного предприятия), и потому день сегодняшний не даёт пробиться дню вчерашнему, мне было понятно, но отступать не хотелось.

– И всё же категорический отказ не принимается.

– Ну уж если ты так настаиваешь, то я готов вместе с рюмкой чуть-чуть покапаться в прошом. Только одно условие: отставим эту полусладкую иностранщину и хлебнём нашей родимой, горькой водочки, – и Вадим потянулся за «Столичной».

– Помнишь, как в электричке один хмырь стал обзывать тебя жидом, а ты на это никак не отреагировал. Почему? – спросил я.

– И ты, конечно, решил, что я струсил? Так, ты ошибся. У меня было много поводов (я дважды сдавал экзамены в МИФИ, и оба раза меня не приняли) и имел достаточно времени поразгадывать природу нашего «дворового» антисемитизма. Тогда я пришёл к выводу, что если меня именуют жидом, то хотят подчеркнуть некоторые особенности моего еврейского происхождения. Какие именно: первая, я не свой, т.е. не такой, как большинство меня окружающих – и это правда; вторая, мои предки без приглашения пришли и поселились на земле чужих предков – и это тоже правда; третья, я - некрещёный, а значит согласно их православию – нечистый, и это – тоже правда; четвёртое, мои предки наблюдали и не спасли от распятия одного из недожидков по имени Иисус, и это тоже смахивает на правду. Ну, а какой бы горькой правда ни была, обижаться на неё - глупо. 

– А теперь твои воззрения изменились? 

– Со временем я понял, что здесь дело не в логике, а в эмоциональной окраске. Обзывая меня жидом, мужик прежде всего хотел унизить меня, не просто сказать, что я не свой, а я ниже, ничтожнее, некая мразь. Заявляя это мне прямо в лицо, он фактически проверял: если я не среагирую, то он прав, а если двину ему по мордасам, то, значит, он ошибся. Увы, он не ошибся!

Махнув очередную рюмку волочки и похрустев солёным огурчиком, Вадим сказал:

– Могу спорить, что следующий вопрос, который ты хочешь задать, звучит так:

чувствую я себя евреем или русским?

– Вадик, тебе бы так прикуп отгадывать, когда ты объявлял мизер, – поощрил я сообразительность друга. 

– Меня воспитывали интернационалисты. И отец, и мама были истинными коммунистами. И соответствуя их «вере», я пытался быть вне национальности, ну а как это получилось, – ухмыльнулся Вадим, – со стороны виднее. 

Решив, более не приставать к Вадиму со своим «Недожидком», я сказал: 

– Не далее, как позавчера, Гена Осипов за чашкой кофе рассказал мне, как застукал тебя за сдачей вступительного экзамена по физике в МАДИ. И это действительно был ты?

– Да, в моём классе учился Марик Залман. Так, хорошист, не лучше и не хуже многих других. Он несколько раз безуспешно пытался поступить в институт. Обычно его срезали на физике. И вот я решил ему помочь.

– Но ведь это чертовски рискованно, с возможно ужасными для тебя последствиями! – воскликнул я.

– Что ж, риск – благородное дело!

– Как-то я не замечал, чтобы ты особо рисковал за картами.

¬– Карты – это игра, а здесь – жизнь, и человеку нужна была помощь.

Когда Вадим провожал меня и уже вдали показалась электричка, он спросил:

– Так, что ты вынес из работы над своим трактатом?

– Главное, я переформулировал занимавший меня вопрос: кто я - руский или еврей? - на вопрос: чей я? И сегодня я на него отвечаю так: я ничей - ни тех, ни других.

 

V

 

– Почитал? – спросил я своего старого знакомого Бориса Мандруса, когда мы приступили к десерту в кафе на Тверской. Несколько дней назад я отослал ему электронную версию «Недожидка», и вот обед уже заканчивался, а Борис всё никак не вспоминал о моём послании. 

– Не только прочитал, а внимательно, можно сказать, проштудировал – ответил Борис. – Вцелом, не плохо, но название – ужасное!

– Чем же это оно тебе так не угодило?!

– Я вырос в удалённом от центра Московы районе, известным как Соколиная Гора. В царские времена там устраивали соколиную охоту на разных мелких зверюшек, а в моё время – на еврейских мальчиков. В отличие от тебя, я не какой-то «недо», а целенький, так что шлёпая из школы домой мне практически никогда не удавалось избежать контакта с подрастающими русскими соколами. Клевали они меня редко, но зато громко чирикали: жид, жид, жид. С тех пор это слово в любом словосочетании вызывает во мне сильное отторжение.

Несмотря на действительно яркую еврейскую внешность, Бориса взяли на наше предприятие и, согласовав со мной, определили в мою лабораторию. Чтобы попасть в столь «элитное» учреждение, за ним без сомнения должен был стоять очень серьёзный покровитель. 

– А что, неужели это название всем нравится? – спросил Борис. 

– Странно, но есть и другие мои приятели, которым оно тоже не приглянулось, хотя их мотивации и отличаются от твоей. Например, хорошо известный тебе Вячеслав увидел в этом названии некое моё самоунижение или некую жалобу на происхождение. Он ещё не читал книгу. Когда же я пообещал, что, прочитав, увидит не самоунижение, а наоборот, благодарность судьбе за случившееся, он был вначале крайне удивлён, но, поразмыслив, сказал, что если я не преукрашиваю, то такое название имеет право на своё существование.

– Так за что же ты благодаришь судьбу: за то, что не родился евреем или русским? – уточнил Борис.

– И за то, и за другое, – ответил я. Недожидство дало мне возможность прочувствовать и еврейство, и русскость.

– Смею предположить, что наиболее ярко ты прочувствовал еврейство, когда тебя дразнили, – засмеялся Борис.

– Нет, ты ошибаешься, как раз наоборот, когда перестали дразнить. Однажды, вскоре после объединения мужских и женских школ я оказался на переменке между уроками в компании девочек и мальчиков, которые обсуждали братьев Скундиных. Ребята удивлялись, что эти два близнеца такие типичные евреи и в тоже время совершенно непохожи друг на друга. И тут яркая молния пронзила моё сознание: мои одноклассники обсуждают при мне евреев, явно не причисляя меня к последним, иными словами, принимая меня за своего. Первое радостное ощущение, порождённое чувством освобождения от того груза, который я невольно нёс прежде, вечером, дома сменилась осознанием унизительной несправедливости: я то свободен, а вот братья Скундины пронесут груз “второсортности” через всю жизнь. И я понял, что не имею права радоваться своему освобождению, а о своём еврействе должен помнить всегда.

– Надеюсь про русскость ты тоже не забывал, – улыбаясь, спросил Борис.

– Про свою «русскость» я узнал не сразу, а когда узнал, то стал ею очень даже интересоваться. Но почувствовал я себя в единстве с русской действительностью, впервые, когда отправился на Волгу, в Плёс. Там в доме отдыха ВТО пребывала вместе со своей мамой моя любимая девушка. Не предупреждая её и сказав дома, что еду со студенческим отрядом в колхоз, я отправился в Плёс. С учётом своей версии о колхозе, я нарядился в телогрейку, на ноги надел резиновые сапоги, а на голову напялил старую кепку. Денег у меня особых не было, так что до Ярославля я ехал в плацкартном вагоне, а далее по Волге на палубе старой грузовой баржи. В Плёсе я поселился в Доме Колхозника. Мои соседи и в поезде, и на барже, и в Доме Колхозника знали, что ехал я к своей девушке, и в их отношении ко мне и главное то, о чём и как они говорили, чем жили, я вдруг почувствовал, что перешёл некую границу: я не стремился стать таким, как они, я реально был таким, как они. 

– Ну, хорошо. В телогрейке ты почувствовал себя таким, “как они”, а вот, когда ты пришёл в этой своей одежёнке к отдыхающим ВТОшкикам, ты продолжал чувствовать себя так же, “как они”? – спросил Борис.

– Конечно, нет. Но это уже и неважно. Принципиально не то, когда и как я чувствовал себя евреем, а когда русским. Более важно то, как я прожил жизнь: евреем - или русским. Мне кажется, что начал я строить свою жизнь, как еврей, но первоначальная моя активность всё время боролась с пассивной созерцательностью. 

Мы помолчали и потом я спросил:

– А вот интересно, как бы ты ответил на вопросы, подобные заданным мне тобою. Оставим детство, а вот сегодня ты каждое мгновение осознаёшь себя евреем или только тогда, когда у тебя появляются карьерные проблемы?

– «Осознаёшь» – не совсем подходящий глагол, более правильно сказать: я никогда не забываю о своей национальности, как говорится, всегда начеку.

– Другой вопрос: вот, лично ты, еврей, как относишься к недожидкам?

– По-правде, для меня всё равно, папа - еврей или мама - еврейка. Недожидок - он и есть недожидок. И тем не менее я согласен с Галахой: чтобы быть евреем папы еврея не достаточно. Представь себе, сколько было бы сейчас евреев, если бы к ним причислили всех потомков Авраама. Но вот, что мне кажется: недожидство настораживает не тем, что один родитель - еврей, а другой - нет, а тем что другой – русский. Попробуй, не громко, а так к слову, скажи кому-нибудь в трамвае, что мать Иисуса была еврейкой, а её сын по Галахе – еврей, и что Иисус, как еврей, на восьмой день после рождения был подвергнут обрезанию. Не возможно представить, как оскорбятся и обидятся все пассажиры! 

– Не фантазируй, – прервал я Бориса, – а лучше представь, какой большой должна быть любовь этого пассажира к еврейке, чтобы он сделал себе с ней сына. Да, что там твой пассажир, даже Сам не устоял от такого соблазна. Подумай только. Он знал всё: как тяжело будет жить Его недожидку, и как этот недожидок трагически закончит свою жизнь. И всё равно не устоял. А ведь мог бы выбрать любую, не обязательно еврейку. Возможно и жизнь своему Сыну сохранил, да и евреям в последующие пару тысяч лет было бы жить полегче. 

– Пути Господни не исповедимы, – глубокомысленно заметил Борис и, подумав, добавил, – а вот облегчить жизнь евреям было бы, действительно, не дурственно. 

После столь «глобальных умозаключений» мы заговорили о нашей нынешней стариковской жизни. И вдруг Борис стал спешно собираться.

– Извини, Игорь, нужно бежать, через двадцать минут я должен быть в офисе жены, – пояснил он и, сунув деньги подошедшему официанту, поспешил к двери.

«Хорошо, что моя жена не большая «бизнесвумен», и мне не надо торопиться к ней в офис», – подумал я и, убедившись, что Борис расплатился сполна, тоже направился к выходу.

VII

 

После Бориса я отправился в гости к Виктору и Кате. Это была единственная знакомая мне пара недожидков, так что и их дети тоже были недожидками. Свой труд я послал им заранее по интернету, и практически сразу, как только вошёл, завязалась оживлённая дискуссия. Как интеллигентные люди, они похвалили мои «литературные способности» и отметили, что все мои друзья - «как живые», но в один голос стали убеждать, что тема – не тема, а «дикий ужас». Случайность украшает всякую жизнь и связывать её со своей национальностью – это, нежно говоря, не разумно. 

– Ты, столько занимавшийся случайностями, и вдруг их «национализировал». А что касается детских дразнилок, то неужели «жид» звучит более оскорбительно, чем, скажем, «осёл лопоухий». То же мне трагедия - «жид»! – убеждал меня Виктор.

– А проблемка: «свой – не свой». Какая это проблема? – вторила ему Катя. – Живи, как свой, и будешь своим. А то, того и гляди, маханёшь куда-нибудь. Ладно ещё в Израиль. Не жалко. Там одни евреи. А то вот ещё, чего доброго, в Америку улетишь. Хочешь хорошей жизни – строй её в своей стране. Вот тогда ты – наш, – вторила ему Катя.

По началу я вообще решил, что они шутят и решил им подыграть:

– Конечно, вопрос о том, чего во мне больше: еврейского или русского – я мог решить без напсания своего очередного «высоко - научного» труда. Просто можно было отправиться в первую попавшуюся гинетическую лабораторию, выдавить из себя личную уникальную макромолекулу ДНК (не жалко, у меня их много) и назавтра получить ответ. Но в данном случае мне был интересен не «научный» ответ, а свой «эмоционадьно-смысловой» анализ.

Однако после непродолжительной дискуссии я понял, что мои оппоненты не сильно шутили, а выражали определённую позицию, сформулированную Виктором:

– Игорь, я согласен с тобой, что недожидок – это не недостаток, а преимущество, но оно не в том, что ты, неся в себе и еврейство, и русскость, можешь познавать и то и другое, а в том, что ты можешь выбрать, кем ты хочешь быть: евреем или русским. И главное, ты можешь сделать этот выбор сознательно. А раскачиваться сразу на двух качелях, двигающихся навстречу друг другу – это опасно и глупо.

Уразумев сказанное и собразив, какие качели выбрали мои знакомые, я перешёл на традиционную болтавню о новых московских спектаклях, книгах... В какой-то момент мы случайно заговорили о Быковском «Оправдании», и у меня зачесался язык связать проблему Быков – Рогов с проблемой: еврей и русский, но во время удержался. 

 

  VIII

Ещё одна дискуссия по проблеме недожидства состоялась у меня в процессе расписания пульки. Одним моим партнёром был Аркадий, чистокровный еврей, а другой - Виктор, стопроцентно русский. И тот и другой уже успели полистать моего «Недожидка», и явно решив меня подколоть, во время очередной моей сдачи стали рассуждать. Обращаясь к Аркадию, Виктор спросил:

– Аркаша, а вот как бы ты описал, кто для тебя есть недожидок?

– Недожидок – это тот, кто когда хочет (или когда ему выгодно) считает себя евреем, а когда хочет (или точнее, выгодно) –русским. А для тебя Витенька?

– Для меня недожидок – это тот, кто для еврея – русский, а для русского –еврей.

После чего они в один голос задали тот же вопрос мне.

– Недожидок это тот, кто знает, что чувствует еврей к русскому и что чувствует русский к еврею, а иногда и что чувствует еврей к еврею и русский к русскому. Может быть не очень точно, но достатовно близко.

 

IX 

 

Один из двух оставшихся у меня экземпляров я решил подарить директору московского еврейского издательства «Книжники», Боруху Горину, которого несколько раз видел в телевизионной передаче под названием: “Трудно быть с Богом”. Борух мне понравился своей чёткой логикой, и я подумал, что такая подарочная акция может быть хорошим поводом побеседовать с умным евреем.

Я не сразу нашёл “Книжники”, оказавшимися маленьким не солидным издательством. Узкий, тесный, коридор, заставленный всяким барахлом, среди которого проглядывала полка с книгами. Вход в кабинет директора охраняла секретарша, неопределённой национальности. Выяснив, что я не имею предварительной договорённости, она постановила: “нет”. И как я ни обещал, что ничего у Боруха просить не буду, а просто хочу подарить книгу, сломать “нет” мне не удалось. В конце концов я оставил подписанную книгу и направился к выходу.

Около полок с книгами я увидел двух маленьких сгорбленных старушек и услышал, как одна спросила проходившую мимо служащую: «нет ли у них уценённых книг». Оказалось что самые дешёвые книги стоят по пятьдесят рублей и находятся в углу за дверью. Старушки переместились по указанному адресу. Я пошёл за ними и, просматривая уценённые книги, в пол глаза наблюдал за незнакомками. Покопавшись, одна из старушек обратила внимание своей подруги на тоненькую брошюрку с интригующим названием: “Как стать правоверным евреем”. Я улыбнулся и заметил:

– Думаю, что правоверными нам стать уже поздновато.

Обе одновременно задрали свои головки кверху, посмотрели на меня и согласно закивали. Они оказались настолько похожими друг на друга, что я даже принял их за сестёр, но потом засомневался, вспомнив слова бабушки, что старость без всякого родства делает людей очень похожими. Ещё ранее, наблюдая за старушками, я думал, как бы купить и подарить им по книжке. И хотя повод был (завтра евреи праздновали Рош ха-Шана), тем не менее подарок незнакомым женщинам мог подчеркнуть их бедность и обидеть. 

И вдруг меня осенило. Я достал из рюкзачка последний экземпляр и со словами:

– Пожалуйста, возьмите. Это моя книга. Она не учит тому, как стать правоверным. Она просто рассказывает о тех, кто по воле судьбы оказался всего лишь евреем наполовину, – протянул его одной из оторопевших старушек и быстро направился к двери.

– Это ли не чудо: моя книга стала подарком на Рош ха-Шана двум чудным мечтательницам! – подумал я, исчезая за дверью.

Шум открывавшейся двери привёл в чувство слегка ошалевших старушек, и я услышал догнавшее на пороге: “Спасибо”. Благодарность прозвучала слившимися во едино обоими женскими голосами со знакомым с детства, таким родным и милым моему уху еврейским акцентом.

В самолёте, возвращаясь в Лас-Вегас, я из своего посещения Москвы сделал два вывода. Первый, молодец, что написала «Недожидка» - получился какой – никакой, а подарок, неожиданный и своевременный, таким славным еврейским бабушкам. И второй - не берись за решение проблем, в которых ты - дилетант.

Ответ же на вопрос: а может быть именно «недожидство» и привело меня, москвича, в Лас-Вегас – оказался тривиальным, состоящим из двух «не»: в Америку я попал не как еврей, а живу там не как русский. А будь я русским, то не продал бы бабушкин подмосковный дом и не летел сейчас в Лас-Вегас, а гулял бы по липовым аллеям Салтыковского парка вокруг старинных прудов, парился бы в своей русской баньке, сидел у самовара между белых берёзок и, попивая чай с клубничным вареньем, похрустывал сушками с маком ... А был бы еврей .... Да, во истину, пути Господни неисповедимы!

 

 

Комментарии

"Творец создал людей равными и имеющих полное право на стремление к счастью". Этот доктор наук Троиицкий изобрел бракованное название "недожидок" с антисемитским душком и теперь с упрямой тупостью суёт его всем подряд на одобрение своего самоунижения. Глупость, рождённая неспособностью определиться, что он - Человек.

Один Боренька тявкнул, другой Боренька зевнул, один испугался антисемитизма, другой его вообще не заметил. Вывод: не все Бореньки одинаковые!

Особого антисемитизма не увидел, но вот скука проявляется уже сразу и до бесконечности самого текста.

Не было бы антисемитизма, - не было бы этого самоунижения.// Возможно, Троицкий будет оправдываться иронией, свойственной евреям, как вид защиты от увы существующего антисемитизма. Но это тоже будет глупость. Выходы из сложившихся "положения обстоятельств" - три. Или быть гордым, что ты еврей, наперекор всем антисемитам. Или стать русским, как кричит Жириновский. Или, помалкивать по этой теме, если не способен сделать выбор.

To Boris Kol.: Объяснять, что такое же внимательное отношение к своей русской половинке, как и к еврейской – это не антисемитизм, было бы (в вашей терминологии) «упрямой тупостью». Что же касается присваиваемого вами мне приоритета («Этот доктор наук Троицкий изобрёл бракованное название «недожидок»), то должен (исключительно ради справедливости) сказать, что впервые сей термин (с очень нежными интонациями) я услышал от своей еврейской бабушки.

Хаос в голове отражается в хаосе комментария. Салтиковка - вроде женского рода,а текст написан от неизвестного субъекта мужского рода. Автор статьи Троицкий оказывается не при чем, а всю "кашу" заварила бабушка неизвестно кого. Отсюда унизительное прозвище евреев, придуманное российскими антисемитами (хотя оно изначально было взято из другого славянского языка без негативного оттенка) оказывается не оскорбительным, а просто компромиссом "внимательного отношения к своей русской половинке". Чушь, придуманная в оправдание своей неспособности быть просто человеком без комплекса неполноценности.

Дорогой Борис Кол., мне вас искренне жаль!

А я о вас не страдаю. Задали вопрос:"Хто я? Полужидовка или полурусская?" Я ответил: "ни то, ни сё". Вам так нравится? Ну и живите на здоровье.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
To prevent automated spam submissions leave this field empty.
CAPTCHA
Введите код указанный на картинке в поле расположенное ниже
Image CAPTCHA
Цифры и буквы с картинки