Последнее прости энциклопедии Универсалис

Прощай, многотомная!
Прервали твой сон нераскрытых страниц
в глубине прохладного шкафа,
вынесли тебя люди в это дождливое воскресное утро
и оставили на тротуаре!
Уж и подмокли тома «Никарагуа-Паскаль»,
«Метаболизм-Нибелунги»,
мокнут Pozzo – Rococo и некоторые другие!
Не беда, – подмоченный том лучше подмоченной репутации,
хотя в наше время мирового мошенничества
и она никого не смутит.
Не успели тебя осквернить псы и собачки,
педантично отмечающие свою территорию.
Твой отчаянный вид помешал мне вскочить на быстрый
и своенравный велосипед и помчаться на рынок Алигр,
алча картофеля и некоторых других овощей.
О, Алигр, уроженец Шартра и богач номер два эпохи Виктора Гюго!
И твои миллионы прошли, а твое имя еще осеняет площадь
азартных, но мелких торговцев.

Прощай, Многотомная, брошенная Историей на асфальт городской!
А ведь немало в тебе статей, ей посвященных, и, однако, не пощаженная!
Прапрапра-внучка первенца Дидро, д’Аламбера, Руссо!
Прапрапра-бабка твоя готовила умы к революции,
к свержению – о ужас – просвещенной монархии,
пошатнула их представленье о мире,
заморозила вкус к сверхестественному!
А твои корешки и страницы пожелтеть не успели,
чтоб пленять взоры пожилого коллекционера.
Геронтофил сей оттолкнет брезгливо тебя
в чрево неразборчивой мусорки!

А тебя печатали в 80-х на линотипах,
приобретал Неизвестный – том за томом,
тридцать лет возил тебя по квартирам...
Вижу – тебя открывали на букву «А»,
изнашивая коленкор переплета...
Любознательности не хватило на последующие 17 томов,
хотя еще тлела надежда прочесть и узнать всё.

Возможно, он умер, твой владелец, жених Полного Знания!
Новые жильцы въехали в освободившуюся квартиру
с другими интересами и вещами,
как, впрочем, повсюду. Новый век – новый дом.
Приятен демократизм Энциклопедии!
Здесь пауперизм обнимается с Ротшильдом!
Африка дружна с Антарктидой!
В нежном союзе эфемерные облака – с пирамидой Хеопса!
О, это пространство страниц, полное высушенной крови убеждений,
чучел учений, когда-то смертельных врагов.
Трогательная пара на корешке тома номер 16 «Роден - Субмарины»:
что общего между ними, если не то, что скульптор нырять не любил?
Ах, романские церкви, отличные снимки! –
пронзают сердце воспоминанием,
церковью десятого века – Филиберта святого, –
ее порыв в вышину придавлен незнанием
равновесия каменных масс,
но уже мысль архитектора бьет в направлении нужном.
Еще сто лет – и готика вырвется к небу!

И вдруг – точно сын позвонил, словно друг отозвался –
подчерки карандаша!
«Апсида», «арка», «купольная подвеска», –
Неизвестный запоминал азы, изучал следы исчезающего,
ловил бабочку прошлого!

Прохожие оглядываются на меня,
некоторые изменяют траекторию бега,
приближаются, бросают взгляд
на кучу умирающего добра чужой жизни,
вероятно, закончившейся, нет ли и им чем поживиться;
скользят равнодушным глазом по Энциклопедии Универсалис.
Африканцы спрашивают у меня разрешения взять шкаф и стол, –
вероятно, у меня вид владельца всего этого,
шкафов и коробок с тарелками,
зеркала – не забыть бы побриться –
и старенькой кафеварки,
и штор, и шор!

Боже мой, «Романтизм»! – Ну, конечно, он тут, Гаспар Фридрих,
его «Обломки Надежды, затертой льдами»...
«Рим» – Рима империя, Рима искусство, Рим и Афины...
Просидишь тут весь день...
Вот «Ронсар» – как не прочесть?
Не странно ль: статья вдохновенна, а цитаты скучны...
«Россини» ... «Румыния» – и фотография еще живой (1985)
полновластной – пары диктаторов,
ее отраженье на севере породит чету
с наклонностями иными – новой страницы истории –
Раисы и Михаила.
Трое «Руссо»... брр, Рубенс... Рюисдаль...
мертвец – жилец безвылазный энциклопедий – Раскин-Рёскин.
«Russe» – Русский – вот и добрались!

Чего только нет! Варяги, касоги и Покрова на Нерли,
и деревянная Успенская церковь в Кижах:
ищу на снимке проволоку громоотвода,
толстую: держась за нее, Игорь Мельник и я
забрались (1972) под самый купол и там сидели,
горизонт созерцая тонущий в белом морозе,
по белому снегу к нам подползали
синие тени февральских сумерек...
Синие тени на белом снегу – спустя столько лет
подступают слезы к глазам.
Сидели, пока не замерзли.
«Никому об этом не говори», – сказал тогда Игорь,
царствие ему небесное.
Великолепный Малевич, «Жатва» (1911), что в Амстердаме,
художник успел увезти ее от московских зверей в Берлин,
а себя зачем-то вернул на терзания,
чем заметно сократил себе жизнь.
Русская – литература, конечно,
от скучноватого высосанного профессорами
похода полка князя Игоря
до наших дней: «соцреализм»... «оттепель»...
«плодотворность изгнания»... «лицом к Западу»...
Ба! Вот и я!
Ну и ну! – И меня чуть не съело чудовище мусорка!
«…Bokov, un humoriste très „déconstructeur“».
Как бы кто перевел...
Юморист деконструктор?
Юморист разрушитель?
Разъявший на части?

Жорж Нива, это Вы написали!
Как я Вас понимаю, сидя на толстых томах
Энциклопедии Универсалис,
брошенных Неизвестным на парижский омытый дождем тротуар!
Да, совок казался тогда гранитным неприступным и вечным...
Мавзолеем! «Конструкцией».
Порождением обезумевшего ума и каменного сердца.
Я не думал, что доживу до самоубийства империи зла.
А оставалось всего ничего, четыре года до Берлинской стены!
Но кто, кроме Всевышнего, знал, что Апокалипсис
не фантазия, а программа,
что летит звезда Полынь в Чернобыль, и у тюремщиков
затрясутся поджилки и побегут они перестраивать
и пристраивать запасный выход.

И вместо «конструкции» оказалась куча дерьма.
И выпотрошенный от всего человеческого народ.
И смычка разбойников от сохи и в погонах.
Точнее, о Жорж Нива, назвать бы меня «humoriste nettoyeur»!
Юморист очиститель, дворник, гастарбайтер в изгнании.
Чувствую, что Вы не будете возражать.

Знанье всего, прощай!
Энциклопедия – тысячеглазая, ты, однако, циклоп,
муравейник имен и дат,
соборов, скульптур, гор и морей,
восстаний и войн, причин заикания и мышц лица,
названий кишок и созвездий!
Ежедневник изменивших змеящийся ход истории провокаций
и подлых убийств,
и редких, но все же случавшихся законов
на благо людей, и божественных установлений.

Прощай, Энциклопедия, – перегонный завод
сильнейшего алкоголя – человеческой славы,
прочной как камень или уже испарившейся.
Славы спасительного лекарства и забитого гола,
Славы любимых песенок машинистов метро
и нетленной Славы
анонимного изобретателя буквы «А».

Париж