Продолжение. Начало “Чайка”, № 1 , от 10 января 2003 г.
Долгие годы жизнь моя шла довольно-таки беспечно. Ибо жил в семье подполковника-полковника, а потом и генерала. Сначала в Каунасе (до 3-го курса института), потом в Минске (но там уже один — отец был то в Германии, то в Ираке — главным военным советником). Даже опасные шутки проходили почти что стороной. В школу носил парабеллум, стреляли из него на берегу Немана. И ничего.
Да, тогда пронесло. И еще много раз проносило. C органами имел дело еще в аспирантские времена, сразу после введения войск в Прагу. Да, как сейчас помню полковника Александра Александровича Шпикалова. Он с коллегой проводил со мной воспитательную и профилактическую беседу. А я как раз только познакомился с Галичем (с которым потом были очень дружны: я написал воспоминания об этом с большим количеством документальных его высказываний — он в моем доме много записывался и рассказывал).
Полковник Шпикалов поинтересовался: почему меня привлекают барды? Для почина он сказал, что и ему многие песни Высоцкого, Окуджавы и Галича нравятся. Но не все. “Есть у творческой интеллигенции странные заскоки. Они часто ошибаются”, — сказал он нравоучительно. И добавил, что и у меня замечаются, как бы это сказать, бунтовщические наклонности. Но они не возражают против моих контактов с советскими деятелями культуры. Пока те не заходят далеко.
Затем “не возражал” против моих любительских киносъемок игровых короткометражных комедий. Сказал, что в одной критикуется конструкция совмещенного санузла и это — правильная критика. У меня почти все фильмы сохранились: в упомянутом, он назывался “Гордиев санузел”, речь шла о том, как один мужик, у которого схватило живот, никак не может попасть в туалет, ибо там моется соседка. Критики санузла там никакой не было, просто придумывали разные забавные ситуации “вокруг”.
Да, я тогда был аспирантом философии. А да того кончил политехнический институт и даже год отбыл на Минском тракторном заводе в отделах главного конструктора и главного технолога. Там еще руководил большим джаз-оркестром, сам играл на саксофоне (альт и тенор), на рояле. Писал оркестровки. Мы давали концерты в двух отделениях, записывались на радио и телевидении. Были даже гастроли. Сейчас самому удивительно вспоминать. Как будто из другой жизни. Или видел когда-то фильм — вроде “Прелюдия славы”.
Потом вдруг пригласили на кафедру сварки, только-только организованную в политехническом (в Минске). Трудно сказать почему. Может быть потому, что заведующим там был Владимир Антонович Чайка. Он меня раньше знал, так вот на его кафедре и собрались две птицы: Чайка да Лебедев. И еще один лаборант. Потом, когда нашу миникафедру перевели в другой город (в Могилев, что ли?), то меня взяли на кафедру технологии металлов.
Но мне это все было не очень близко. Тут я познакомился с молодым доцентом кафедры философии Славой Степиным (сейчас — академик и директор института философии РАН), и он меня сманил на кафедру философии Белорусского Политехнического института. Слава — обладатель мышления невероятной мощи. Мог находить и выстраивать логику самой запутанной ситуации. Не только в науке, но и в быту. Бывало, придем к нему обсуждать проблему, он садится, мы — вокруг. Говорит: “Ладно, вводите в меня информацию”. Вводим. Через минуту он выдает результат: что происходит, как это понимать и что делать. Он и сейчас нисколько не утратил своих качеств, в институте философии — давно патриарх и отец родной.
Сдал я экзамены и попал в аспирантуру по философии. Вот так и стал философом, защитив в 1970 г. в Москве диссертацию на тему “Второе начало термодинамики и принцип развития”.
Несколько эпизодов из работы на той кафедре.
Заведует кафедрой философии заслуженный коммунист, профессор Протасеня Петр Федорович. Между прочим, считался специалистом по проблеме происхождения сознания и самосознания! Издал на основе своей докторской книгу “Происхождение сознания”, при чтении которой вполне можно было это приобретение многомиллионолетней эволюции потерять. Так что никто не читал. После войны его дело разбиралось КГБ, так как поступили сообщения, что он служил у немцев и выдал свою жену-еврейку и своих детей (их расстреляли), чтобы самому уцелеть. Протасеня отвечал, что служил по приказу командира партизанского отряда с разведывательными целями, жену же с детьми не выдавал, а немцы сами их схватили. Проверить это было невозможно, ибо и командир отряда, и сам отряд были уничтожены немцами.
Каким был этот Протасеня философом… вот в этой истории.
Наш со Славой Степиным старый товарищ Георгий Щедровицкий приобрел однокомнатную кооперативную квартиру на ул. Обухова (Юго-Запад Москвы), Мы со Степиным приехали из Минска, а он клеит обои. Один. Вы представляете, что такое клеить обои одному? Длиннющее полотнище, все намазано клеем. Верх тянешь к потолку, низ горбится на полу. Ну, то есть так неудобно, что хуже только, когда из под фигового листка идеалист подает руку агностику. Хорошо, Юра находился в самом начале процедуры. Мы быстро подключились: я намазывал, они наклеивали на стены. За час управились.
Как водится, сели пить чай. Мы находились в это время в последнем и решительном бою с нашим заведующим кафедрой, Петром Федоровичем Протасеней. Он увольнял нас (с помощью своего клеврета Виктора Новикова по кличке “арап Петра Федоровича”) и не пускал Степина в докторантуру, а мы снимали (с должности) его. Уже успели завалить при прохождении в кафедральное партбюро. Может, хватит с него? Рассказ об интригах на кафедре был очень эмоциональным.
Юра сказал, что в аналогичном случае древнегреческий философ Филопон говаривал: “Каждое начатое дело следует доводить до логического конца”. Я вскинулся (никогда не слышал этого имени).
— Не было такого философа.
— Был. Но теперь нету. Давно умер.
— Да не было. Был Ферапонт Головатый. Колхозник. Он сдал все свои сбережения во время войны на танковую колонну. Что поразительно, как это смог столько утаить и не попасть в раскулаченные.
— Тот был Головатый, а ты — нет. Вот как раз таких сбережений не было. Равно как и самого Ферапонта. А философ Филопон — был.
— Ладно, — говорю, — сейчас проверим. Где философская энциклопедия?
— Да вот.
Еще ничего в квартиру не привез, мебели нет, а 5-ти томная философская энциклопедия — вот она, на полу. Берем 5-й том (самый лучший, между прочим, и сейчас хорошо смотрится). Листаем. Филодем. Филолай. Филон. Все. Никакого Филопона.
— Ну что??!
— А вот что.
Юра берет другой том (4-й) и быстро находит имя Протасени: р. 12 авг. 1910 — сов. философ, д-р филос. наук (с 1961). проф. (1962).
— К чему это ты?
— Как к чему?! Ты ведь сам рассказывал, что Протасеня никакой не философ, так?
— Так.
— Ну вот. А он есть в философской энциклопедии и обозначен там как философ.
— Ну, формально.
— Да. А Филопон — философ. Неформально. Поэтому его и нет в философской энциклопедии.
Я встал и пожал Юре руку. Такого изощренного доказательства существования ранее не встречал. Впрочем, был ли такой философ Филопон — долго не знал. Думал, этот Филопон унес свою тайну в могилу. Потом узнал — был, существовал этот Филопон. В 6-м веке нашей эры, в Александрии.
Несколько эпизодов из счастливой и мирной советской жизни, которым я лично был свидетелем.
На кафедре был только еще один профессор — Карлюк Анатолий Семенович. И Протасеня ужасно боялся, что его в роли заведующего могут заменить на Карлюка. Не упускал ни одного момента, даже самого неподходящего, чтобы не указать Карлюку на его место. Скажем, приезжает из Италии (тогда считанные бывали заграницей — то было особым знаком приобщенности). Делает сообщение на кафедре.
— Я повинен рассказать вам (он иногда вставлял в свою речь белорусские слова, как вот это “повинен” — должен) о том, как развлекались патриции в эпоху разложения рабовладельческого Рима. Были мы в термах этого Каракулы. Ну, что сказать. Там такие фрески... Нельзя рассказывать. Срамотища. Так римские патриции возбуждали свой эрос. Но среди этих патрициев были такие жеребцы! Орлы! Орел — он и есть орел. А муха, — Протасеня делает кивок в сторону Карлюка, — она и есть муха.
Карлюк вскидывается:
— Петр Федорович, право же, что это за намеки, я ничего не понимаю.
— А вы всехда ничого не панимаете (это у Протасени были такие белоруссизмы в произношении). Это ж тапер такие прохфесора, которые ничаго не панимают и не стесняются в том признаваться.
— Петр Федорович, я право же, возмущен до глубины души.
— А эт-та вы можете сколько угодно себе на здоровье возмущаться. Не мешайте вести беседу. Привезли, значица, нас потом в ресторан. Пицеря по-ихнему. Дали пицу и лапшу, спагети по ихнему. Такую же, какую наш прохфесор, который ничого не понимает, вешает всем на уши.
— Позвольте, Петр Федорович, это уж, право же, ни в какие ворота не лезет.
— Да помолчите вы, вам никто слова не давал. С чого вы взяли, что это я о вас про лапшу на ушах?! На воре шапка горит.
Карлюк скукоживается.
— Мне плохо, я должен выйти.
— Идите. Вот ведь какие бывают у нас прохфесора, а? Плохо ему, видите ли. Это от него всем плохо. Но я продолжу. После обеда повезли нас в их научный центр. Рассказывают что-то об их успехах. О каких-то шифровках, да каком-то Петручи. Ну, думаю, надо слово о нашей советской науке сказать. Говорю (у нас был переводчик, так что буржуйские прихвостни все поняли), что наши ученые сделали то, что вашим и не снилось. Они придумали луноход. Но это не все. На этом луноходе сила тяжести в шесть раз меньше, чем на земле. Он ездит по Луне, а у него сила тяжести в шесть раз меньше! То есть, он получается легкий, и можно взять больше приборов.
Входит Карлюк (он слыл за знатока теории относительности).
— А тут некоторые прохфесора толкуют о загадке тяготения, и что его нельзя никак изменить! Для наших советских ученых нет ничего невозможного.
Не выдерживает молодой аспирант Сацута, которого Протасеня, с кем-то путая, часто именовал Сирота.
— Но, Петр Федорович, на Луне без всяких ученых сила тяготения меньше в шесть раз, чем на земле. У нее масса меньше.
— Ничого вы не понимаете, аспирант. Сирота казанская. Вам еще много учиться надо, чтобы это понять. Только не у таких прохфесоров, как некоторые.
И опять кивок в сторону Карлюка.
Однажды на экзаменационной весенней сессии в 1973 году Протасеня приглашает Карлюка в расположенное рядом с учебным корпусом кафе, которое из-за огромных окон называли “телевизор”, и предлагает ему выпить в честь недалекого отпуска. Мы же, мол, с вами оба прохфесора, нам надо забыть наши размолвки. Отметить это дело. Так, немного, один бокал шампанского. Тот с некоторым сомнением (ссылался на экзамен) соглашается.
Начинается экзамен. Карлюк был известен как очень строгий экзаменатор, обычно 7-8 двоек на группу было обеспечено. Протасеня засел в коридоре в ожидании жертвы Карлюка. Ждать долго не пришлось.
— Какая оценка? — спрашивает ласково заведующий.
— Неуд.
— Может быть, несправедливо?
— Конечно, несправедливо.
— А вы не заметили чего-нибудь подозрительного? Может быть, экзаменатор просто необъективен? Может, экзаменатор придирался? Вы запаха какого-нибудь не почувствовали?
— Да, конечно, придирался. Запах? Да, вроде бы есть немного.
— Идем в ректорат. Быстро пишите заявление, если не хотите лишиться из-за неуда стипендии: так, мол, и так, профессор Карлюк принимает экзамен в нетрезвом виде и не может объективно оценить знания студентов.
Тот, ошеломленный, пишет под диктовку. Протасеня с заявлением студента и с приглашенным проректором врывается в аудиторию: “Профессор Карлюк! Вы нетрезвы! Я отстраняю Вас от экзаменов! Если хотите, сейчас же пройдем медицинское освидетельствование”. Профессор Карлюк не хочет... Партийный выговор, попытка объяснить, как было дело. Круглые глаза Протасени: большей лжи, чем от этого пьяницы, я никогда в жизни не слышал. Второй выговор (строгий) за клевету на заведующего... Протасеня ликует. А остальные....
Большинство восхитились остроумием и красотой, с которой заведующий “съел” возможного претендента.
История эта имела продолжение, но о нем — не здесь. Пока скажу, чтобы не страдало чувство справедливости, что в 1975 году мы сняли Протасеню с заведования. Это было неимоверно трудно, заведующий самой большой в республике кафедрой философии был номенклатурой республиканского ЦК. Но — сняли. То был целый роман. И в нем одним из главных бомбардиров был Карлюк. Но и этот роман меркнет на фоне того, как мы снимали следующего зава — Тамару Панкратовну Богданову, которая оказалась еще пакостнее Протасени. Верно говорилось китайскими мудрецами: молите богов о долгожительстве всякого своего начальника, потому что следующий будет хуже.
И еще скажу нечто, немного меня поразившее. Когда искал фото Протасени, Карлюка и Богдановой, убедился, что никакие поисковые машины не дают не только их фотографий, но ни единого упоминания о них. Нигде и ни в каком контексте. Кроме упоминания в моих статьях. Что ж, чем могу...
Было очень много конгрессов, конференций, симпозиумов, каких-то совещаний. Контакты, переписка, звонки. Новые встречи на конференциях. Ехали мы со Славой Степиным как-то на 13-й международный конгресс по истории науки, чей высокий статус для нас немного омрачался только тем, что он проходил в Москве. В купе оказались с двумя девицами. Они был под впечатлением модного парапсихолога Тофика Дадашева и только и говорили о нем да о Розе Кулешовой. Стрекотали, как цикады. Слава с ученым видом говорит: “Парапсихология ненаучна”.
— Ну, вам бы только все отрицать. Известное дело, философы. Они ни во что не верят. А вы докажите, докажите, что ненаучна!
— Очень просто, — Слава поправляет очки. — Смотрите сюда: наша психология — это психология на троих. (С этими словами он достал бутылку вина). — А вовсе не пара-психология.
Надо сказать, довод был неотразимый. И девушки охотно с нами выпили.
На том международном конгрессе какая-то дама-докторесса философских наук ужасно долго вещала. Регламент был сильно превышен, а ее все неудержимо рвало цитатами. Остановить ее обычными способами было нельзя — она являлась супругой какой-то “очень значительной персоны” из ЦК. Председательствовал никто иной, как президент АН СССР Мстислав Келдыш. Он периодически вставал и всем своим видом являл призыв к порядку. Дама вроде бы переворачивала последнюю страницу. Келдыш облегченно садился. Дама продолжала, нависая над трибуной, причем ее бюст значительно превосходил таковой Ленина, который высился на заднем плане. Келдыш снова поднимался как живой укор. Зал зачаровано смотрел на даму с бюстом и на исполняющего роль ваньки-встаньки маститого академика. Наконец, Слава Степин довольно отчетливо произнес: “От такой дамы у президиума постоянно встает Келдыш”. Уж не знаю, услышала ли она, или смех зала тому причиной, но докладчица быстро свернулась.
Потом что-то докладывал физик Д.Д.Иваненко. В основном про то, что эффект Рамана он открыл раньше. И этот Раман не причем. Но вот такая несправедливость: эффект назвали его именем! И еще о том, что протонно-нейтронная теория атомного ядра — его и больше ничья. И что японец Юкава украл у него идею пи-мезонов. Повторил он это раз десять.
Да, так вот, ничего не зная о будущих воспоминаниях про этого Иваненко, нам как-то он не понравился. Слава уже не так громко сказал: “С паршивой овцы хоть файв-о-клок. Пойдем в буфет”.
Об этом Дмитрии Дмитриевиче Иваненко стоит немного сказать. Он был на всю жизнь напуган арестом в 1935 в Ленинграде (последействие убийства Кирова). На следствии беспрерывно повторял, что “считает себя целиком стоящим на платформе сов. власти и честно работающим над развитием советской физики”. Тем не менее, ему на всякий случай, чтобы прочнее стоял, по постановлению ОСО1 при НКВД как “социально опасному элементу” дали три года исправительно-трудовых лагерей (отсидел один — его вытащил Сергей Вавилов). С тех пор Иваненко все время доказывал не только свой приоритет, но и то, что он самый верноподданный марксист среди ученых. Для чего стал писать на коллег и друзей доносы. Особенно — на Ландау, Тамма, Фока, Ландсберга. Трудно сказать, в какой степени эта его активность послужила причиной посадки Ландау. После сессии ВАСХНИЛ 2 1948 года, которая расправилась с советской генетикой, он стал одним из инициаторов проведения подобной же расправы с физиками “академической школы” (сам он был профессором МГУ). Сессия против физиков-идеалистов уже начала готовиться. Но тут выяснилось, что среди них — все работающие над атомной бомбой. Сталин дал приказ живо свернуть начинающуюся вакханалию, от которой только и осталась так называемая “зеленая книга” (по цвету обложки) “Философские вопросы современной физики” (М.1952) про борьбу с “физическим идеализмом”. В книге громилась теория относительности, квантовая механика Гайзенберга и Бора, а также идеологические заблуждения “разных других” физиков. Сам Иваненко в книгу не влез, но запустил туда соратника — Д.И.Блохинцева, который “пися” на страницах разные формулы, разоблачал реакционного и “примитивного” Бора. В своем “Автореферате работ” Д.И.Блохинцев писал: “В детстве я любил фантазировать”. Да и не только в детстве. За что и получил пост первого директора Дубненского ОИЯИ 3 .
В последние 20 лет своей активной деятельности Иваненко готовил на физфаке МГУ специалистов по шарлатанским “торсионным полям”, которые позволяют летать только за счет внутренних сил и получать энергию с КПД более 100 процентов. Правда, в этот же период он добился действительного успеха: сошелся с 18 летней стенографисткой Риммой, а в 1969 году даже женился на ней (с разницей в 40 лет). Как сказал бы тов. Сталин: “Что будэм дэлат? Завидовать будэм!”
В общем, от Иваненко, несмотря на его бесспорные способности ученого, осталась слава неудавшегося Лысенко от физики. Прожил он долго — 90 лет, умер в 1994 году. Любопытно, что во всех акафистах и даже нынешних биографиях этих физиков — Иваненко и Блохинцева, — об их идеологических подвигах не говорится ни слова.
Три цитаты:
“Иваненко на протяжении всей своей научной жизни болезненно воспринимал вопросы приоритета. По-видимому, причина этого чисто субъективная: многие отечественные физики подвергали сомнению его приоритет в протонно-нейтронной модели атомного ядра”, — писал А.С.Сонин.
“В борьбе за свой приоритет Дмитрий Дмитриевич неблаговидно повел себя в идеологических кампаниях конца 40-х годов, направленных против “философского идеализма” и “космополитизма” (подробнее об этих драматических событиях — журнал “Природа” N 8, 2004).
А вот из рассказа замечательного физика и человека Виталия Гинзбурга:
“Я просто не признавал всякую сволочь. Был такой физик Иваненко. Я его в свое время уличал в каких-то темных делах... Он на Тамма написал донос, на меня. “Литературная газета” от 4 октября 1947 года — в мой день рождения! — опубликовала статью против низкопоклонства, в которой и я упоминался как низкопоклонник. В тот же день меня должны были утверждать профессором на ВАКе4 , там выступил Иваненко и сказал: как можно такого человека делать профессором! 5 И меня не утвердили. А потом долго в приказах по министерству, в газетах склоняли. А философ-академик Митин потом в “Литературке” еще две статьи опубликовал, где обвинял меня в идеализме. Чудом остался цел, ей-богу! Это я вам рассказываю, чтобы просто проиллюстрировать их нравы”.
В буфете мы со Славой немного засиделись и чуть не опоздали к очередному представлению на том Конгрессе по истории науки. На текущем заседании председательствовал академик, геометр А.Д.Александров. Наверное, он был в буфете больше нашего. Его заметно вело. Веселил он сам себя, и это очень оживляло обстановку. Вообще-то выпивоны-закусоны на конференциях — дело обычное, нормальное и ритуальное. Даже и среди выступающих, и председательствующих не раз бывало “броуновское всесоюзное движение”. Но тут — здание МГУ, академик, международный конгресс, иностранцы.
Икнув, Александр Данилович провозгласил:
— Выступает Энгельс!
Зал затих.
— Выступает Энгельс! — еще раз выкликнул Александров.
— Приготовиться Марксу, — поддал кто-то из зала. Никто не выходил. Председатель засомневался. Тряхнул головой, приблизил лист к очкам.
— Хмм… Выступает Энгельс Матвеевич Чудинов!
Чудинов быстро подошел к трибуне. Председатель победно его оглядел, вскинул в его сторону руку:
— Итак, выступает Энгельс! Москва, институт философии, Волхонка 14, 4-й этаж, сектор физики. Тел...
Геометр-академик прочитал все выходные данные с листа.
Вот так мы и познакомились с отличным философом и человеком, Энгельсом (Геной, как его все звали) Чудиновым. Затем мы не раз встречались на конференциях, и в 1977 году Чудинов пригласил меня на кафедру философии Физтеха. Так я оказался в Москве.
До переезда в Москву должны были пройти еще долгие годы. А в Минске происходили бурные события. Носили они не просто частный характер. Вернее, может быть, и частный, но такой, который высвечивал некие общие принципы устройства нашего общества.
В 1968 году я был аспирантом кафедры философии Белорусского политехнического института. Потом его пару раз переименовывали, попал он под манию и мистику новых названий. Школы становились лицеями, ПТУ — колледжами, техникумы — институтами, институты — университетами, а те — академиями. В 2002 году бывший политехнический институт был преобразован в Белорусский национальный технический университет. Почти никого из первого состава кафедры философии там уже нет. Разве что Клокоцкий с Бражниковой. Кафедра ныне именуется: “Кафедра философских учений”. Так ведь раньше мы тоже занимались этими учениями...
Март 1968 года — то была “Пражская весна”. А у нас еще зима. 6 марта Слава Степин проводит заседание кафедры, надо же — он тогда был назначен заведующим Протасеней своим заместителем. Не боялся Протасеня, не видел в Степине конкурента себе. Когда-то еще Степин станет доктором. А вот опасный профессор Карлюк — рядом. Уже его-то никогда бы Протасеня не назначил своим замом.
Удар настиг Протасеню совсем не со стороны Карлюка. Удар пришелся как раз по Степину, а уж Протасене отскочило рикошетом. Дело происходило, напоминаю, весной 1968 года. Всю ту весну Дубчека и прочих чехословацких товарищей уламывали оставить их выверты с улучшением социализма...
Союзный и республиканский КГБ провели у себя ряд совещаний: как противостоять угрозе идеологического повреждения здоровой нравственности народа. Ну, как? Известно как. Нужно обнаружить и удалить из народного тела ядовитые занозы. В первую очередь тех, которые соприкасаются с молодежью, тех, кто призван прививать, так сказать, и воспитывать, а на самом деле…
У нас в Минске указание выявить подрывной элемент поступило от самого первого секретаря тов. Петра Мироновича Машерова.
Слава Степин был в Минске человеком заметным. Ярким. На его лекции народ валил валом. Из других институтов тоже. Особенно по эстетике. Много обсуждали авангард, всяких абстракционистов-экспрес-сионистов. Ну, и прошлых модернистов тоже. Я пошел как-то на такую лекцию. С показом слайдов. Степин как бы положительно говорил о Фальке. И даже о Марке Шагале. В зале шумели и негодовали. Напирали все больше на идеологию. Мол, и Фальк, и Шагал, и прочие кандинские далеки от народа. Завихрения у них. Марк Шагал этот все время отставал от запросов времени. Я вставил: “Это точно. Чем дальше Шагал, тем больше отставал. Такой вот диалектический станковист”. При этом я случайно дернул ногой и выключил проектор. Настала темень. Я сообщил, что это художественное оформление лекции — иллюстрация “Черного квадрата” Малевича (я тогда часто говорил реминисценциями из Ильфа-Петрова). Слава засмеялся. Дали свет. Степин стал осторожно все сводить к праву художника на эксперимент и свое видение мира. Тут и конец представления.
После лекции он подошел ко мне: “Это вы ловко пошутили про Шагала, который чем дальше, тем больше?” Да уж — я. Было это в 1964 году.
Так состоялось наше знакомство, превратившееся затем в тесную дружбу. Все-то мы вместе да вместе. На кафедре (позже, когда я поступил в аспирантуру) нас даже стали называть Маркс-Энгельс. Знал Слава больше меня в философии и вообще в истории науки. И обладал более сильным мышлением. Зато я был активней. Он называл меня “переносчиком сильных взаимодействий”. Или короче — пи-мезоном. Но это прозвище не привилось, а привилось — Гусик, которое пошло от Альберта Шкляра, нашего третьего мушкетера.
Долгих четыре года все шло хорошо. Степин был даже назначен (я выше упоминал) Протасеней своим замом. Лекции, заседания кафедры, совместные поездки в отпуск (в Крым, во Фрунзенское, на Кавказ). Какие фильмы снимали! Названия помню (да и фильмы сохранились): “Пессимистическая комедия”, “Гордиев санузел”, “Ночной позор”, “Танцующий вшивец”, “Зыркающие буркалы”. Хорошо было!
Но — к главному. Итак, весной, в мае 1968 года, работа по обезвреживанию опасных пражских весенних ростков была в самом разгаре. Нужны были фигуранты для мощного охранительного доклада по идеологии для первого секретаря Машерова. Чтобы не только общими словами клеймить, но и на конкретных примерах показывать результаты проведенной работы. Ну и для острастки другим. Чтобы неповадно было.
продолжение следует
- ОСО — особый отдел
- ВАСХНИЛ — Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук имени Ленина
- ОИЯИ — Объединенный институт ядерных исследований
- ВАК — Всесоюзная аттестационная комиссия; утверждала присвоение ученых степеней
- Гинзбург к тому же был женат на бывшей ссыльной, так что его никогда не выпускали за границу, а ее не прописывали к мужу — В.Л.
Добавить комментарий