Интервью с Алексеем Германом-младшим. Своя игра

В латинском слове garpastum, если приглядеться, можно обнаружить “прошлое” по-английски и русский пас. А само это слово означает игру в мяч, набитый конским волосом и птичьим пером. Так называли эту игру воины Спарты. В фильме Алексея Германа-младшего прошлое не такое далекое — четырнадцатый год двадцатого века, Петербург времен первой мировой. Двое братьев, Николай и Андрей, жить не могут друг без друга и без футбола. Вместе с двумя приятелями помладше они гоняют мяч где придется, глазеют на искусство заезжих английских футболистов, копят деньги, чтобы выкупить у бандита бросовую землю и обустроить там поле для игры, — но не подумайте только, что у авторов на уме документальная история о зарождении футбольной лихорадки в России. Они сочиняют роман воспитания и взросления; это очень нескучный, серьезный и увлекательный роман без назиданий, широких обобщений, кокетливых формальных ухищрений. Режиссер нашел точку равновесия между несомненным “авторством” взгляда и демократичностью, открытостью повествования. Живая молодость пацанов с петербургской окраины столетней давности — внимание ровесниц, романы с женщинами много старше, совсем детские шуточки друг над другом, тонкие различия их характеров и натур — авторам интереснее и дороже любых концептуальных построений на тему канувшей эпохи. Здесь поэт Блок, не скучная тень из учебника литературы, а лысеющий мужчина, который некстати наведался к твоей женщине. Здесь страсть к футболу выступает от имени и по поручению страсти к жизни, которая только начинается и обещает быть долгой и счастливой. Врет, конечно. Но как в фильме Алексея Германа-старшего “Мой друг Иван Лапшин”, герои не знали, что их ждет совсем скоро, в конце 1930-х, зато об этом сполна знали мы, так и в фильме его сына “Garpastum” работают те же ножницы. Никакого ретро: режиссер не вглядывается в другие берега взглядом постороннего, он расположился внутри освоенного им времени и зрителю нашел место там же. Это, по-футбольному говоря, живая трансляция, а не матч в записи. Но финальная встреча братьев — один вернулся с войны, другой погряз в быте — все же замрет в фотографию, которая если и сохранится в чьем-то альбоме, то лишь чудом. Остальное канет — фабричный и салонный Петербург, дружба, романы и азарт, с каким выбегал на футбольное поле Николай и кричал будущим соперникам: “Приступим!”

Данила Козловский (Николай, слева) и Евгений Пронин (Андрей). Фильм Алексея Германа-младшего "Garpastum"

На дворе — четырнадцатый год, во дворе — футбол, который совсем недавно завезли к нам из Англии. Молодые люди и вечные страсти, петербургские салоны “серебряного века” и рабочие окраины, “любовь” и “кровь” опять в рифму. Алексей Герман-младший рассказывает Дмитрию Савельеву о своем новом фильме “Garpastum”.

— В первом фильме “Последний поезд” ты отправлял главного героя на Вторую мировую. Во втором фильме отправляешь другого героя на Первую мировую. Говоря военным и футбольным языком, ты упорно держишь оборону от современности?

— Я сегодня ехал в машине по кольцу и в самом центре попал в пробку. Рядом устало тормозили богатые автомобили, в них сидели усталые люди. А я глядел в окно и думал: как бы все это снять так, чтобы выглядело достоверно и без вульгарности и хаоса? Минут тридцать думал и ничего не придумал. Я пока не понимаю, как с этой реальностью быть, как за нее ухватиться.

— Может, она еще не сформировалась?

— Не сформировалось наше отношение к ней. Мы не живем в этом времени — мы по нему скользим. Я, во всяком случае, скольжу. Про современность снимать сложно. Если быть совсем честным, безумно сложно. В наших лучших фильмах — в “Коктебеле”, в “Бумере” — современность выдуманная, конечно. Это никакая не Москва и не провинция. А хочется сделать картину про настоящую, не выдуманную современность. И при этом не черно-белую, а цветную, что важно.

— В фильме “Garpastum” ты цвета пригасил.

— Чтобы не было ничего яркого, кричащего. Такой как бы “старый итальянский фильм”. Предположим, копия пролежала где-то икс лет и немного выцвела. Я много такого кино во ВГИКе смотрел. Мне очень нравится этот цвет, и для нашей истории он подходящий.

— История про двух братьев, про их друзей и девушек и про страсть к футболу с самого начала была питерской?

— Она была московская. Все должно было сниматься в Москве.

— Я даже слышал, что уже снималось.

— Был другой режиссер, со своей съемочной группой и итальянским оператором. Мне затея снимать в Москве показалась бессмысленной и неподъемной. Все же Питер меньше затронут буржуазной цивилизацией, рекламными щитами и красивыми витринами. Я предложил продюсеру перенести все это дело туда и перенабрать всю группу.

— Он легко согласился?

— В принципе, да. Я привел производственные аргументы: удобство натурных съемок, студия в центре города. И когда уже он согласился, мы начали думать о том, как сделать Петербург начала прошлого века достоверным и не банальным. Долго думали, например, снимать или нет на Дворцовой площади. Известно же, что Зимний дворец в то время был совсем другого цвета, коричневатого. Мы прикидывали, как это на компьютере сделать.

— Сергей Бондарчук, говорят, для сцены октябрьского штурма в “Красных колоколах” хотел его перекрасить.

— И правильно хотел.

— А зачем тебе Дворцовая понадобилась? Для причастности вашей камерной истории к большой истории?

— Ну, да. Но потом мы от этой идеи отказались. Поняли, что слишком банально. Петербург не должен был выглядеть как город-музей Пушкина-Достоевского. Неинтересно повторять все движения, которые совершает любая съемочная группа, приезжая туда снимать кино.

— Можно даже издать петербургский альбом с набором расхожих кинематографических мест.

— Вот-вот. Едешь по городу и видишь съемочные группы на одних и тех же точках, камеры в одну и ту же сторону повернуты. Скучно. Потом, мои ребята должны были быть из небогатых кварталов, не то чтобы слишком утонченная интеллигенция.

— Но ты не заперся в фабричном городе — соединил его с петербургскими богемными салонами.

— Мне показалось это единственно правильным — свести два мира. Салоны и рабочие кварталы. Тусовку и спальные районы, если говорить сегодняшним языком.

— Что их объединяет? Футбол.

— Да.

— Знаешь, ты не производишь впечатление человека, который все детство самозабвенно стучал во дворе по мячу.

— Никогда в жизни. Не играл, не болел.

— А продюсер Александр Вайнштейн, автор идеи этого фильма, к футболу имеет не просто прямое отношение, а самое прямое. Входил в исполком РФС, владеет еженедельником “Футбол”. Не страшно ему было заветный замысел в такие невежественные руки отдавать?

— Я никогда не скрывал ни от кого, что по большому счету в футболе не очень понимаю. Но мне кажется, для такой картины это хорошо. Чем больше знаешь о своих слабых сторонах, тем ответственнее ты подходишь к работе. Я сразу понимал, что снимать футбол будет очень сложно и что нельзя допустить в футбольных сценах фальши. Конечно, я советовался с Вайнштейном.

— Он объяснял, показывал?

— Приезжал на съемки и говорил, где похоже, а где нет. Он очень болел за фильм. В принципе, сразу стало понятно, что наши актеры должны уметь играть в футбол. Что не должно быть этих голливудских вариантов, когда на крупном плане мелькают ноги дублеров. Чтобы зритель, который ходит не только в кино, но и на футбол, не толкал соседа локтем в бок и не говорил: “А ребята-то не тянут”.

— Значит, в списке требований к актерам одним из пунктов значилось умение обращаться с мячом?

— Обязательно. Задача безумной сложности: найти хорошего молодого актера, чтобы он еще идеально совпадал с написанным в сценарии характером и в футбол играл прилично. Месяцев пять у нас на поиски ушло. Сначала перелопатили всю Москву и весь Питер, потом отправились в провинцию и в ближнее зарубежье.

— Потом вернулись обратно и одного из двух братьев нашли в Москве, другого — в Питере. Ни Данилу Козловского, ни Женю Пронина ты в кино не видел?

— Нет, только по фотографиям. Позже по Первому каналу посмотрел какой-то фильм, где Пронина взрывали на мине. Роль секунд на пять. Еще двоих — Диму Владимирова и Сашу Быковского — тоже в Питере нашли. Дима у моего папы снимался в “Трудно быть богом”, а Сашу я в короткометражке видел. Все четверо точно попали в характеры своих героев, мне повезло. Где-то через месяц проб я убедился, что компания у нас есть.

— Есть, без вопросов. Мне даже показалась, что для автора это кино, в том числе, и мечта о компании, которой у него в детстве не было.

— Мечта об идеальной компании, которой не было.

— Тебе не нужно было собирать ребят заранее и притирать друг к другу, как делал Никита Михалков на “Сибирском цирюльнике” и Алексей Сидоров на “Бригаде?”

— Я не очень верю в этот метод. В кино есть вещи безусловные. Если ты играешь солдата, то должен уметь маршировать, это безусловно так. А есть вещи, про которые не знаешь, помогают они или нет. Ребята и так три недели провели вместе на пробах, почти каждый день встречались и неплохо сдружились. Все молодые, все волновались, у каждого первая роль.

— Головную боль с ними заработал?

— Чтобы у кого-то крышу снесло или еще что-то в этом роде — нет. Ни пошлости, ни хамства. Ну, были случаи, когда кто-то с утра приходил никакой и неважно работал, потому что ночь была бурной. Так это же естественно, когда молодые парни снимаются. А в остальном — ни одного неприятного момента. Знаешь, бывает, когда вспоминаешь — и тебе неприятно. А здесь очень хорошие ощущения остались, даже странно.

— Что же странного-то?

— Когда снимаешь кино, думаешь, что этот кошмар никогда не кончится.

— Говорят, ты на съемках в дублях себе не отказывал, и отпущенный лимит пленки чуть ли не через месяц кончился.

— Ни фига подобного. Много дублей было только на футболе — по тридцать шесть, по сорок. Снимали длинными кусками с двух камер. Но я предупреждал, что футбол — это будет сложно. Снять его так, как мы хотели, можно было только большими нервами и большой кровью. Когда четверо играют в кадре, — это одно, а когда двадцать два — из них хотя бы десять должны не оплошать. Единственная возможность — позволить ребятам играть по-настоящему. Заранее обговорив моменты, когда хорошо бы забить.

— В конкретный угол?

— Хотя бы куда-нибудь. Мы пробовали забивать в конкретный угол — но тут же на экране были видны поддавки. Все как будто знают про этот угол и специально в стороны разбегаются. Так что играли, как играли, поэтому много дублей. В актерских сценах их было меньше. Как правило, десять-двенадцать.

— Ничего себе, правило. В нашем кино больше двух-трех мало кто себе позволяет.

— С экономической точки зрения стоимость пленки на эти дубли не так уж велика по сравнению с общими затратами. Важен результат. Никому же потом не объяснишь, что сцена не получилась, потому что у нас не хватило пленки. У Гоши Куценко, например, в последней сцене самым лучшим дублем был тринадцатый.

— Наслышан я про ту съемку. Когда все закончилось, Гоша в потрясении проговорил: “Пятнадцать дублей... Пойду в гостиницу отсыпаться”.

— Четырнадцатый и пятнадцатый вышли у него хуже.

— Кстати, о Гоше. Когда твой папа, Алексей Юрьевич Герман, приглашал в безусловный мир “Ивана Лапшина” звездного Андрея Миронова на роль литератора, было понятно, зачем он это делает. Ему нужен был этот шлейф “столичной штучки”. А ты позвал Куценко на роль Александра Блока из каких соображений?

— Во-первых, он на Блока похож. Во-вторых, мне стало интересно, хватит ли мне способностей и умений развернуть Гошу в сторону от “антикиллеров”. В-третьих, у него были лучшие пробы. Все другие претенденты пытались играть значительность, а он — нет. Ему незачем, он звезда... не люблю это слово... он состоявшийся в профессии человек, и в нем было такое спокойное чувство успешности.

— И много Блоков у тебя было на выбор?

— Много. Штук двенадцать.

— Забавная вышла фишка. Но мне две другие больше понравились. Когда один брат прячет у другого под матрасом будильник. А потом еще ему, спящему, бросает на живот раскаленную монетку и прикрывает медным тазом, заставляя сквозь сон “бить в барабан”. Откуда шуточки?

— Это мы уже на съемках придумали. В какой-то момент мне показалось, что все как-то грустновато получается. Я начал всех в съемочной группе спрашивать: как молодые ребята могут подшутить друг над другом? И ассистент оператора, парень брутальный, рассказал про монетку и таз. Я говорю: замечательно, будем делать. Женя Пронин долго сопротивлялся, не хотел монетку на живот, но мы его общими усилиями уговорили.