Шалом
Это возникло не сразу, не вдруг, но как-то незаметно само собой вошло в жизнь, да, собственно, было в ней уже давно. Я то не придавала этому большого значения, то наоборот - начинала думать об этом после очередной обиды. Уеду! И тут же вздрагивала от такой мысли. А как же берёзки, ведь там нет этих берёзок, там нет зимы, снега, там нет моих друзей, там совершенно незнакомый, чужой язык, который я со своими выдающимися способностями никогда не выучу – никогда! “Ну, может, не сейчас, попозже, когда-нибудь”, - успокаивала я сама себя и спокойно засыпала. Мне снилась берёзовая роща. Нежно-зелёная листва переливалась на солнце, обдуваемая добрым ветерком, слышалось пение птиц, а в бездонном небе проплывали белокудрые облака.
Как-то сам собой в комнате общежития появился плакат со смешными буквами заветного алфавита, из дома был привезён мой старенький магнитофон "Электроника", который, старательно шепелявя и шипя, всё же произносил непроизносимые слова, периодически давясь и зажёвывая кассету. Я слушала и записывала в тетрадку услышанное, пока не выучивала наизусть простенькие диалоги:
- Ат медаберет иврит? (“Ты говоришь на иврите?” - ивр.)
- Как тебя зовут?
– Меня зовут Варда. Меня зовут Варда. Меня зовут Света.
Я никогда не заговорю на этом языке!
И вот аэропорт. Давид уже десять месяцев там, совершенно один, мой младший брат. Я еду к тебе, мой родной. Два чемодана, прощальный взгляд на пасмурный аэропорт. Паспортный контроль. Впереди неизвестность. Почему-то берёзки уже не вспоминаются. Я машу рукой маме, папе: “До встречи! “А вот две очереди. Здесь что-то спрашивают, все останавливаюстся здесь и дальше не проходят. Ко мне подходит парень:
-Ат медаберет иврит?
-Кен. (“Да” -- ивр.) – отвечаю aвтоматически.
-Сама ли ты паковала чемоданы, всё время ли они были с тобой?
Я его понимаю, мамочки, я его понимаю! Парень серьёзен, я никак не могу понять, что такое “нешек”.
-Паф-паф, - показывает он, направляя на меня указательный палец.
Оружие – догадываюсь.
-Heт, откуда?
Парень улыбается, разрешает пройти. У русскоязычной проверки большая очередь.
Вот и всё. Поднимаюсь по трапу. Как просто. Сколько длится полёт? Да какая разница! Дальше - новая жизнь. Какая? Об этом не думаю. Последний раз, он же был первым, я летала, когда мне было лет двенадцать, почти полжизни назад. Позади школа, институт, пионерские лагеря, музыкальная школа, культурно-массовая работа, распад комсомола (билет с неоплаченными членскими взносами зачем-то где-то в чемодане). У меня уже есть история. Сажусь на своё место в хвосте самолёта. Постепенно самолёт заполняется людьми.
- Вот эта девушка говорит на иврите, идём с нами, - какой-то толстенький человечек тянет меня за руку.
- У меня сумка!
- Забираем с сумкой. Ты будешь переводить то, что понадобится стюардессам, счастливо!
- Да я не пойму, я не говорю на иврите!
Но он меня не слышит - выскакивает из самолёта, оставив меня совершенно одну в другом салоне. Оглядываюсь. В этом салоне меньше пассажиров, да и места побольше, можно улечься в кресле. Самолёт разгоняется и отрывается от земли. "Има, аба! (Мама, папа - ивр.) Я хочу смотреть в окно!" - Вертится на соседнем сидении кучерявый малыш с дивными глазами формы оливок. Родители пересаживают его к окну, гладят по голове. Улыбаясь, закрываю глаза. Я на карусели. Сидения прикреплены к диску на вершине столба тонкими цепями, оператор поворачивает красный рычаг, и, разгоняясь, карусель увлекает меня за собой. Мама и папа где-то внизу, а я всё быстрее, всё выше и выше. Рядом, чуть впереди, на таком же сидении Давид, мой маленький братишка. Он хохочет, кричит: "Папа, ещё, ещё!"
Кто-то мягко дотрагивается до моего плеча. Мужчина в погонах, наверное, сам пилот! Нет, кто же тогда ведёт самолёт? Это его помощник. “Ты должна сказать пассажирам, что мы летим в Израиль, температура за бортом, скорость полёта…” Я не знаю таких слов. Он уходит, возвращается с распечаткой и рисует на обороте крылатую машину, стрелочки, цифры. Я всё поняла.
-Пиши здесь, пиши по-русски, что ты будешь говорить. Теперь пойдём.
В проходе откидной стульчик и телефонная трубка.
- Нажимаешь на кнопочку - говори! - yлыбается помощник.
Что же я скажу? “Дамы и господа?” Как-то странно да и не похожи пока на господ мои соотечественники, может, когда-нибудь.... “Уважаемые товарищи пассажиры?” Нет, не то. Как же это? “Друзья мои?”
- Кадима! (Вперёд - ивр) - торопит меня помощник.
Я нажимaю на кнопочку и слышу где-то в салоне свой и в то же время чужой, чуть взволнованный голос:
-Здравствуйте, шалом! Экипаж самолёта компании "Эль Аль" приветствует вас на борту...
Мой маленький Эксодус
Я пропустила самое интересное: посмотреть на землю с высоты птичьего полёта. Теперь делать было абсолютно нечего, и я с интересом ждала, не предложат ли мне что-нибудь интересное стюардессы. Жизнь в самолёте шла своим чередом. Стюардессы летали туда-сюда: раздавали детям карандаши и блокнотики, поили соками и водами, постоянно интересовались, не надо ли чего, и непрерывно улыбались, как будто пребывали в долголетней дружбе со всеми обитателями самолёта. Вскоре по самолёту стали разноситься самые невероятные запахи пищи. Никогда не забуду того первого в своей жизни йогурта, который мне довелось отведать там, в облаках. Ничего похожего я в своей жизни не пробовала и, видимо, уже не попробую, ведь именно ощущение новизны придаёт совершенно иной вкус даже самым обычным вещам. А потом была посадка.
Перед посадкой меня снова пригласили к телефонной трубке - я первой узнала, когда и где мы приземляемся, и сообщила об этом всем понимающим по-русски.
Потом мы спускались по трапу. Стоял март месяц, было по-летнему жарко. Здесь я должна заметить, что "по-летнему" для Москвы, но не для Израиля. Всё, что я увидела вначале, было ясное голубое небо с облаками (в это время года в небесных просторах над Землёй Обетованной ещё пасутся тучные стада облаков), здание аэропорта им. Бен Гуриона и верхушки пальм, так похожие на венчики ананасов. Под моими ногами асфальт. Я вспомнила информационные ролики, на которых новоприбывшие вставали на колени и целовали этот асфальт, под которым была Святая Земля. На секунду прислушалась к себе - нет, ложиться совершенно не хочется, кругом люди, неудобно.
Израильтяне, прибывшие с нашим самолётом, быстро исчезли из поля нашего зрения, а нас, русскоязычных, провели в зал ожидания, где мы должны были получить наши документы и суточные на целых полгода. Какая ещё страна примет у себя евреев, да ещё обеспечит их на первое время? Во время войны многие страны закрыли свои границы, порты, вокзалы, не давая возможности беженцам спастись от германских нацистов, обрекая тем самым тысячи людей на верную гибель. Этого больше не будет, это не повторится - у нас есть свой дом, который никогда не закроет свои двери - ни в пору веселья, ни в момент опасности. Этот дом - Эрец Исраэль, Земля Израиля.
Я еду в Иерусалим!
Новоприбывших разместили в большом зале ожидания с несколькими рядами откидных, как в кинотеатре, стульев. Для получения документов вызывали сначала семьи с маленькими детьми и стариками, одиночек - в самую последнюю очередь или если требовалось укомплектовать такси, отвозившее новых репатриантов в их первое пристанище на родине. Обещанный бесплатный звонок на бывшую родину тогда уже отменили, о чём мы узнали уже на месте. Зато по стране можно было звонить сколько хочешь. Телефон стоял прямо в зале ождания и пустовал. Новоприбывшие им практически не пользовались. Здесь у них не было никого.
По громкоговорителю объявляют моё имя и номер кабинки, куда я должна подойти для получения первого документа на родине, удостоверения новоприбывшего, "теудат оле". Привезённая мной фотография вклеена на последнюю страничку синенькой книжечки, под ней моё имя, фамилия, имена родителей, дата рождения. Вот и я "ола хадаша", новая репатриантка. Что-то перепутала? Да, конечно, фотография вклеена на первую страничку, просто книжки здесь открываются в другую сторону.
- Куда едем? - интересуется резвая женщина, выписывающая путёвки-направления для такси.
- Можно в Иерусалим? - cпрашиваю.
Она оглядывает меня очень быстро с ног до головы и заявляет:
-Нет! Поедешь на север, в киббуц...
-Скажите, а нельзя ли всё жe в Иерусалим? У меня там брат.
-Где он живёт?
Он в общежитии для мальчиков, я это знаю. А этим надо пристроить меня на ночлег хотя бы на одну ночь, дальше - не их проблема. И тут звенит телефон, тот самый, который стоял так одиноко в зале ожидания, открытый на все местные звонки. "Светлана?" - переспрашивает поднявший трубку, и я мчусь к заветному телефону. Это Давид! Он уже четыре часа там, внизу, почти все 196 человек с моего самолёта прошли, а меня всё нет.
-Меня посылают в киббуц! - кричу ему в трубку, хотя слышно очень хорошо.
-Нет, проси Иерусалим!
-Не дают, нужен адрес.
- Подожди! - oн кладёт трубку, потом звонит вновь и диктует адрес.
Я подхожу к женщине, раздающей направления.
-Не удивлюсь, если у тебя Иерусалим, - ехидно говорит она, не глядя на меня.
-Иерусалим, - отвечаю.
Женщина недоверчиво смотрит на меня, потом берёт из моих рук адрес, вертит его в руках и со словами: “Учти, обратно такси тебя не повезёт", - даёт направление.
Стрелой вылетаю из зала ожидания. Бегу получать чемоданы. Они одиноко кружатся на багажных каруселях. Один за другим, такие брошеные и несчастные. "Зайку бросила хозяйка..." И - раз! Чемоданы взлетают на багажную тележку. Вот она, свобода! В глаза бъёт непривычно яркий свет. Давид, мой мальчик, подбегает ко мне. Он волнуется, даже заикается немножко. Мы не виделись десять месяцев, а кажется, что намного больше. Говорит с лёгким акцентом, периодически замолкая и подбирая русские слова. “Давид, Давид, что с тобой? Не было русского окружения? Что? Не разговаривал по-русски полгода? Не может быть!” Подходит таксист. Протягиваю ему путёвку. В Иерусалим, я еду в Иерусалим!
3везда моего Давида
Я очень хотела иметь маленькую сестричку или братика...
Во дворе у меня был друг. Мы вместе ходили в детский сад, и он мне разрешал называть его в саду Аликом, как его звала только мама, для остальных же он был Виталиком. Алик частенько поколачивал меня в саду, как того требовали приличия, но во дворе был галантен и обходителен. "Не завидуй, - сказала я как-то ему, заглядывающему в коляску с младенцем, - мы с тобой вырастем и тоже такого выродим". Алик, кажется, тоже хотел малыша. Нам было по четыре года.
И вот мне почти пять лет, а у мамы стал очень быстро расти живот. "Там поселился малыш, - объяснили мне. - Ты кого хочешь, сестричку или братика?" "Братика, братика" - колдовала я, водя руками над маминым животом.
И вот свершилось! Перед новым годом, ещё до ёлки, в наш дом внесли огромный свёрток из одеяла, перевязанный голубыми бантами. "Покажите, покажите!" Малыш спал. Он был такой крошечный! Его положили в кроватку, и я то и дело бегала проверять, не проснётся ли, чтобы побегать со мной. Но он спал и спал. Оказывается, он давал жизни родителям по ночам, а днём отcыпался. Помню, как папа подошёл к кроватке и позвал ласково: "Владик!” Потом повернулся ко мне и спросил: "Как назовём?" "Дима!" - oтветила я обиженно, так как слышала это имя от мамы. Малыша назвали в честь маминого отца Давида, на ту же букву. "Димочка", - позвал папа. Димка зажмурился, крякнул и открыл свои глазки. Он был необыкновенным малышом, этот Димка. У мамы было жирное молоко, и вскоре я называла Димку не иначе как Карлсончиком, по имени персонажа книги Астрид Лингрен, за его упитанность и добродушие. И ещё: он всегда улыбался. Он улыбался, увидев меня, а это было уже что-то! И всё же слёзы сами собой текли из моих глаз, когда я поняла, что мы ещё не скоро поиграем в догонялки. У солнечного мальчика были ясные голубые глаза, светлые волосы, персиковая кожа, хотелось целовать его и тискать. Я даже забывала ревновать, так он мне нравился. Кроме того, я всегда была уверена, что мама любит больше меня, не знаю почему.
В садике воспитательницы очень любили Димку. Малыш никого не задирал, дружил со всеми и обнимал воспитательниц, а как мы знаем, "ласковое дитя двух маток сосёт". Однажды воспитательница попросила маму:
-Пожалуйста, не давайте вашему ребёнку фрукты, я знаю, что они так дорого стоят! Если вы хотите, чтобы он их ел, давайте их нам, воспитателям, а то смотрю - девочка ест грушу. "Где взяла?" "Mне Дима дал". А ведь ему не даст никто, дети жадные.
Но не делиться мама, конечно, не могла посоветовать сыну.
Я провинилась. Меня ждёт наказание.
-Мамочка, - раздаётся Димкин голосок, - пожалуйста, не наказывай её, накажи меня, я там тоже был.
-Нет, ты маленький.
-Я босой! (Большой)
Мне десять лет. Веду своего братишку из детского садика. Кругом огромные сугробы. Мама с высокой температурой дома, наблюдает из окна девятого этажа, как её сын обходит дозором все сугробы, один за другим, а я кричу: "Димка, вернись!" "Заболеет!" - подумала мама. Заболел. Мамочка, ну что же я могла поделать?
Идём всей семьёй в Октябрьское ущелье за грибами. Я с рюкзаком, Димка - с рюкзаком, мама - с рюкзаком, папа - с рюкзаком и маленькой тележкой на велосипедных колёсах папиного изготовления. Мама грибов не ищет, она с нами, чтобы вкусно покормить тем, что мы взяли с собой. Папа называет себя брянским волком. Он вырос в небольшом городке под Брянском и знает отлично все грибы, а также лесные растения, может узнать по голосу любую птичку, по следу - любое животное. Знаете, что самое замечательное в лесу после пыльного, серого города? Это воздух! Эй, Димка, не уходи далеко! В лесу так просто заблудиться.
Димка первоклассник. Как-то сразу пpоявился характер борца за справедливость.
-А почему тому поставили пятёрку, а этому за такой же ответ тройку?
-К директору!
Димка, Димка, ну какое твоё дело? У того - мама в магазине работает, а у этого - инженером. Как тебе такое объяснишь, малыш?
-Так что, у нас в классе совсем не будет отличников?!
Учится Димка хорошо, способный.
Мы на рыбалке.
- Димка, не качай лодку!
- Ой, у меня клюёт!
- Подсекай! Теперь тащи!
Что-то крупное попалось. Димка вытаскивает полуторакиллограммового судака. Ничего себе! Без сачка в лодку не попадёт.
- Не держи сачок с хвоста, к голове подводи: рыбка сорвётся и - нырк в сачок. Не упустим!
Мне шестнадцать. У меня выпускные экзамены. Заперлась в своей комнате от неотстающего мальчишки. А он, стоя в коридоре за дверью, играет подряд все известные ему гаммы на кларнете. А потом - моего любимого "Жаворонка" Глинки. "Между небом и зеемлёй песняа раздаётся..."
- Ты можешь замолчать, негодный? У меня экзамены!
- Открой - замолчу.
Сборная Израиля выиграла у сборной России в футбол. Димка - единственный еврей на всю школу. Драку один на один выдержал бы, но их много. Куда вдруг подевались друзья? Учитель физики вышел из кабинета: "Что у вас тут такое?" Драка сорвалась. После школы Димка спешил в музыкальную школу на экзамен по специальности. От стены отделились несколько фигур и медленно стали приближаться к нему… На экзамене Димка сыграл безукоризненно, валторнист снова подошёл к нему и стал переманивать в свой класс. "Вы знаете, - говорил учитель кларнета маме, - он был как сам не свой, белый, как полотно, играл, как в обмороке, но играл здорово!" Учитель даже представить себе не мог, что пережил сегодня этот мальчик.
А потом Димка уехал в Москву. Уехал сам, потому что не хотел повторения той истории, а в Москве к тому времени открылась первая еврейская школа "Маяк" - "Мигдаль Ор".
Мой единственный, мой любимый братик. Вот мы и встретились снова, на Земле Обетованной. Как ты повзрослел! Да и я уже не та девчонка с двумя смешными косичками. Я - старшая сестра, но была ею для тебя так недолго. Ты сам методом проб и ошибок прокладываешь свою дорогу через тернии к звёздам, к звёздам, мой дорогой. Ты взял имя нашего дедушки, в честь которого и был назван, и тебе всеми своими шестью лучами сияет твоя звезда, звезда Давида.
Золотой Иерусалим
Дорогу из аэропорта в Иерусалим я почти не помню. В такси нас было трое: водитель, я и мой брат. Именно стараниями последнего мы ехали не в далёкий куббуц на севере страны, куда меня стремились послать добрые представители Сохнута, а именно в Иерусалим. Впереди была адаптация на новой земле, но это не пугало меня. Тем временем такси начало свой подъём к Иерусалиму. Справа от нас возвышалась гора, по которой карабкался вверх край района Гиват Шауль, слева - пропасть, и вдалеке - серпантином раскручивающиеся в небо спирали Рамотов, удалённых районов Иерусалима. Я ещё не до конца осознала, что меня удивляет в пейзаже. И только потом поняла - все здания - и вблизи, и вдали, выдержаны в одном и том же тоне - желтовато-бежевом. Это цвет иерусалимского камня, и строить из другого материала в столице запрещено.
Древняя еврейская легенда рассказывает, что давным давно здесь жили два брата. Отец оставил им большое поле, и когда он умер, братья поделили поле на две части и стали обрабатывать порознь. У одного из братьев была большая семья. Он обрабатывал поле и вся семья помогала ему, поэтому и зерна у него было больше, чем у неженатого брата. Заметив это, женатый брат загоревал: "Что же мне делать? Как помочь брату? Ведь если я предложу ему зерно он обидится и ни за что не возьмёт..." Наконец, он решил, что ночью потихоньку перенесёт несколько мешков зерна на поле брата, тот и не заметит ничего. Так он и сделал. Неженатый же, видя, как его брат кормит большую семью подумал: "Как же мне быть? Моему брату так трудно кормить столь большую семью. Я один, мне много зерна не надо, но брат не примет от меня ни зёрнышка!" Наконец, он придумал, что может ночью потихоньку перенести несколько мешков зерна на поле брата, и тот ничего и не заметит. Так он и сделал. Несколько ночей носили зерно братья, но поутру мешков не становилось меньше ни у одного, ни у другого. Так продолжалось, пока как-то раз ночью не встретились братья с мешками на плечах. Тогда поняли они всё, рассмеялись, обняли друг друга и обещали всегда всем делиться. А Б-г, став свидетелем такой сильной и светлой братcкой любви, поклялся выстроить на месте этом Свой Дом.
Я даже не спросила, куда мы едем, полностью доверившись брату. Давид, семнадцатилетний юноша, сам жил в общежитии религиозной школы для мальчиков. Там, конечно, он принять меня не мог. Пока мы ехали на квартиру к его другу, тоже Давиду, которого для краткости называли Дуди. Дуди оказался худым евреем лет двадцати восьми с чёрной бородой, в вязаной кипе, с тремя дипломами бакалавра, двумя мастерами и одним докторатом по философии. Всё это не помешало ему с лёгкостью вытащить из багажника мои чемоданы и расписаться в получении в ведомости таксиста. Дуди занёс чемоданы в комнату, позвонил куда-то, справился, не голодна ли я. Ответ был отрицательный. Тогда мы вышли из дома и пошли к автобусу, везущему в то место, которое Дуди считал необходимым посетить в первую очередь, местo с заветным названием Котель. Впоследствии я нередко приезжала к этому месту. Мне даже посчастливилось погулять по лабиринтам под Старым городом, куда пускали в день не более 50 посетителей. Но это было потом. А сейчас я в первый свой день пребывания в стране оказалась в самом святом её месте. Мы входим в главные ворота. "Ты пройдёшь вон там", - говорит мне брат, а они с Дуди проходят параллельно, по мужской стороне.
Этих людей тысячи. Они стекаются со всех сторон, с окрестных гор к городу. Сверху это кажется похожим на подходы к муравейнику. Каждый несёт что-то в святой город - плоды земли или животных - баранов и коз. Вот эти люди заходят в город с южной стороны через Южные ворота, по людным улицам через административные кварталы подходят к ступеням дворца, поднимаясь всё выше и выше по склону холма... Местные жители приветливо здороваются с прибывшими. Это паломники. Три раза в год сходятся они в Иерусалим из самых далёких провинций Израиля, неся подарки в Храм, построенный мудрым царём Соломоном, чтобы прославить того, кто даровал им счастье и благополучие, Всевышнего. В городе живёт не более десяти тысяч, но в праздники сюда сходится ещё несколько раз столько же, представители всех колен Израилевых, с обоих берегoв реки Иордана, и место есть для каждого! Солнце поднимается всё выше. Во внутренние дворы Храма стекается всё больше народа. Священники занимаются подготовкой к служению, певцы поют псалмы. Паломники входят в бассейны - каждый должен пребывать в состоянии ритуальной чистоты, отдают приношения священникам. А во двор продолжают приходить всё новые и новые люди. Они - жители страны, которая всего каких-то 50 лет назад не была такой могущественной, люди страдали от набегов филистимлян. А этот человек мне очень кого-то напоминает. Прислушалась - он говорит что-то на иврите своему кареглазому мальчугану. Это 950-й год до н.э. Я успела лишь мельком увидеть Главного Первосвященника в длинных льняных одеждах с лазурным поясом с кистями.
Я не касалась рукой камней, которым более двух тысяч лет, я не загадывала желаний - не знала, что это нужно делать. Стоял март месяц. Было по-весеннему нежарко. Помню только, что место не показалось мне чужим, я как будто вернулась туда, где была когда-то, но и об этом я уже не думала. Мне было просто хорошо и легко. Это была моя первая в жизни заграница, но у Котеля, у Западной стены, Стены Плача, как она почему-то зовётся по-русски, я не чувствовала ничего, кроме огромного интереса и спокойствия.
- Светлана! - позвал меня Дуди.
- Пора идти, - слышу я такой родной голос брата.
Как же всё изменилось! Я уже не вижу Храма на том холме. Одежды людей запестрели всеми цветами радуги, и в лучах солнца блеснул купол мечети.
- О чём ты думала?
- Я? Не знаю, ни о чём.
Я просто стояла там, на мостовой, с двумя юношами, родным и незнакомым, стояла в городе Давида между двух Давидов, и, сама того не понимая, получaла своё благословение.
Уже позже я услышала современную песню, которая описала мои впечатления от этого города:
Горный воздух прозрачен, как вино,
И запах сосен,
и ветер разносит ароматы деревьев
и голос колоколов.
Золотой Иерусалим,
город из меди и света,
Для каждой твоей песни
я стану скрипкой.
Право быть собой
Когда я попала в эту землю, меня поразило обилие света, солнца в ней. Солнце было повсюду, от него невозможно было скрыться, оно палило нещадно и испепеляло всё вокруг. "Пустыня", - подумала я, и всё встало на свои места.
Когда я попала в эту землю, меня поразило обилие зелени и цветов. Деревья были повсюду, улицы украшали пёстрые газоны, мыслимые и немыслимые ароматы исходили от цветов, и всё это никак не вязалось с моим представлением o пустынe. Но, подойдя поближе, я поняла, что к каждому растеньицу, к каждому деревцу и цветочку подведена резиновая трубочка, по которой проходит вода, чтобы питать эту красоту. "Ирригация", - подумала я, и всё встало на свои места.
Когда я попала в эту землю, мне показалось, что все люди сердиты на меня и друг на друга, они настолько оживлённо машут руками при разговоре, так интенсивно артикулируют и попросту орут друг на друга, что хотелось срочно спрятаться куда-нибудь и не высовываться, пока гнев собеседников не спадёт. На базаре кричали: "Бацаль, бацаль, агваниёт, тапузим, тапухим, лама ма кара?” И хотелось спросить: "Ну что вы все так кричите, успокойтесь, вас будет только лучше слышно, если вы успокоетесь!" Но чуть позже я стала понимать, что люди не ругаются, что они просто такие, потому что жарко, потому что пустыня и светит солнышко, потому что хорошо жить в конце концов! "Тонкое дело – Bосток", - подумала я, и всё встало на свои места.
Когда я попала в эту землю, меня удивило такое количество детей. Они, как большие и маленькие цветники были везде. Шоколадные дети выходцев из Эфиопии, Иeмена и Индии, с глазами, похожими на спелые чёрные маслины, с загнутыми вверх длиннющими ресницами, смуглые и кудрявые дети выходцев из Ирана и Ирака, белокожие и темноволосые дети выходцев из Морокко, и, как маленькие ангелочки с небесно голубыми глазками, светловолосые дети выходцев из Германии, я не переставала удивляться: если те люди, которые всё время говорят, успевают ещё и делать детей, то когда же они спят? Но потом я поняла, что есть те, что говорят, а есть те, что дело делают. "Разделение труда", - подумала я, и всё опять встало на свои места.
Мне было интересно и удивительно всё. Я познавала эту землю, этих людей, искала своё место в ней и находила его везде, потому что эти люди были рады мне, а я была рада, что узнала их, и здесь не нужно было ничего понимать, потому что здесь говорили уже сердца людей и всё было само собой на своих местах.
Когда я попала в эту землю, меня поразило наличие оружия у людей рядом со мной. Я ехала в автобусе, а мальчик в военной форме, видимо, отпущенный на побывку домой, спал, облокотившись на дуло своего автомата. А вон хрупкая девочка в военной форме. На вид ей лет пятнадцать, но на деле уже восемнадцать, раз она в армии, и автомат кажется больше её, он оттягивает её плечо, и, я уверена, уже к вечеру там будет синий след от ремня, на нежной девичьей коже. Встречались и бородачи в военной форме с автоматами. Это "милуимники", бойцы запаса, отцы семейств, что раз в год по месяцу проходят службу, охраняя свою страну, семьи, чтобы их дети могли мирно спать в своих домах под красными черепичными крышами.
Но наличие солдат и оружия никогда не смогло встать у меня на свои места, потому что это противоестественно: девушка-ребёнок и автомат, мальчик-будущий доктор и автомат, скрипач - и автомат, художница - и автомат, эта цветущая земля - и автоматы. Я попала в единственное место на земле, где никто не будет ненавидеть меня за то, что я есть я, за мои корни, за принадлежность к роду Давида.
Неужели это право стоит крови тысяч людей с автоматами, неужели и я, чтобы жить мирно, должна взять в руки автомат?
Добавить комментарий