Часть первая
Теоретическая повесть
Среда, ноябрь, восемь часов вечера.
Кормлев шел по Невскому проспекту. Бесцельно, бессмысленно, так же, как этот мокрый снег в желтушном свете фонарей.
Мне сегодня сорок лет, — думал Кормлев, — сорок! Целая жизнь! Жизнь сделана, и жизнь эта дрянь, и сделана по-дрянному, и никакого в ней смысла. Как нет смысла в этом снеге... Какого черта он падает, этот чертовый снег? Падает, падает, чтобы стать грязью под чьими-то ногами...
Кормлев остановился под фонарем, посмотрел на свои старенькие, дешевые китайские часы.
Восемь пятнадцать. Веселье, наверное, уже в полном разгаре! — решил он.
Да, такого оригинального поступка от него не ожидал никто! Он просто встал из-за стола и ушел! Ушел, и никто этого не заметил...
Кормлев оглянулся по сторонам. Невский проспект. Как я здесь оказался? С какой стати? Зачем? Какая разница! — решил про себя он. И ноги сами зашлепали по снежной каше. И сами свернули налево, потом направо... “Cafe Patrisianna” — горела надпись бледно-розовыми, неоновыми прописными буквами c изящным наклоном вправо.
Патрисианна, патрия, пария, партеция... — промелькнуло в голове у Кормлева. Вдруг стало как-то смешно и горько от глупости и тупости этих слов, этих ассоциаций, никак, ни чем не связанных, бессмысленных, бесцельных! Он усмехнулся и вошел.
— Здрасьте! — швейцар, молодой, прыщавый парень в форменном пиджаке, осклабился ему так, как будто он постоянный и очень щедрый посетитель, или, по меньшей мере, любимый двоюродный брат хозяина этого кафе. Еще шаг, и Кормлев попал в упругие потоки теплого, нежного воздуха двух калориферов. В сознании промелькнули почему-то белый песок, пальмы и цветастые зонтики.
— Позвольте ваше пальто, — прозвучал девичий, бархатный голос, откуда-то сзади и справа.
Глупая официальная фраза, прозвучавшая мягким сердечным тоном, таким, каким иногда говорила его мама, своим несоответствием обстановке кольнуло глубоко и больно.
— Мне бы чаю, или кофе там, какого-нибудь, — растерянно сказал Кормлев невысокой, гладко зачесанной миловидной девушке, по всей видимости, гардеробщице.
Девушка улыбнулась ему, швейцар как-то странно осклабился...
— Как вас зовут? — неожиданно для себя спросил Кормлев, отдавая ей в руки свое промокшее пальто.
— Даша, — ответила тем же теплым, сердечным тоном девушка.
И опять стало глубоко больно и тревожно.
— Даша? А мою маму зовут Марина... Почему вас не Марина зовут? — спросил Кормлев вслед уже скрывшейся за дверями гардеробной девушке.
— Прошу вас, проходите, — это все тот же швейцар, с той же самой улыбкой во все прыщавое лицо, показывал Кормлеву широким выразительным жестом на двери в затемненный зал.
— Вы знаете, у меня денег при себе не очень много, — полушепотом, боязливо пробормотал Кормлев, сверяя свое финансовое состояние с окружающей, шикарной обстановкой.
— Проходите, проходите, — зачастил швейцар. — Вы же помните, у нас все недорого!
Помню?! Ну да, помню! Я почему-то это помню, — поймал себя на мысли Кормлев. — Я помню и физиономию швейцара, и то, что девушку зовут Даша. Откуда я это помню? Я уже лет десять, не был ни в каком кафе... И лет пять, как не был на Невском проспекте... Но я помню! А, черт с ним, неважно! — решил Кормлев и шагнул в уютный, овальный зал с колоннами, со столиками, накрытыми тяжелыми бархатными скатертями и настольными лампами с оранжевыми стеклянными абажурами под старину.
Играла тихая музыка.
Блюз, — решил для себя Кормлев.
Кое-где за столиками сидели небольшие компании. Благодушие, спокойствие и какая-то глубокая тишина, внутри которой и происходили все действия, все это так резко контрастировало с суетой, холодом и безумием, из которого он только что пришел, что казалось нереальным, и Кормлев даже слегка поежился, почувствовав это.
— Господи, Кормлев, старина! Ты где пропадал? Иди к нам!
Кормлев вздрогнул. Этот голос, прозвучавший, откуда-то из глубины зала, показался ему знакомым. И тут же перед ним возникла фигура дородного человека в твидовом пиджаке и с широким, масляным, улыбающимся лицом.
У Кормлева перехватило дыхание от сильных и частых объятий и запаха паленого где-нибудь в Турции “французского” парфюма.
— Пошли, пошли, — это уже его подталкивал к столику человек, только что основательно измявший его в своих объятиях. — Господи, да что ты на меня так таращишься? Что же у тебя такой ошарашенный вид? Или ты выпил?
— Вот так вот сидишь с человеком за одной партой десять лет, даешь ему списывать математику, а потом он делает вид, что тебя не знает! — эту фразу толстяк говорил уже двум женщинам, сидящим за столом с глупыми улыбками на лицах.
— Кормлев, тезка, да очнись же ты! — толстяк дружески ткнул его в бок, наклонился и состроил крайне выразительную гримасу, показывая глазами на женщин сидящих с недоуменным видом.
Ну да, конечно, же! Это Сергей! — вдруг подумал Кормлев. — Я помню, что этого человека зовут Сергей!
— А фамилию помнишь? У тебя что, амнезия, после того как Людка Соловьева стукнула тебя “арифметикой” по голове? — заливисто смеясь, говорил Сергей.
Панфилов! — мелькнуло в мозгу у Кормлева.
— Ну вот, вспомнил, начал приходить в себя! — иронично запричитал Сергей.
— Ты что, мои мысли читаешь? — вдруг, неожиданно для самого себя, вслух спросил Кормлев. И ему вдруг стало как-то стыдно, неловко и неуютно оттого, что он назвал этого незнакомого человека на “ты” и озвучил то, что обычно произносил только про себя.
— Дамы, давайте выпьем за день рождения моего школьного друга! — произнес тост Панфилов.
Очень достоверно играет, то, что он не расслышал вопроса! — думал Кормлев, приглядываясь к Панфилову.
— Кстати, как там твой начальник, поправился? — с наигранной заинтересованностью спросил Панфилов.
Начальник Кормлева, психопат и лизоблюд, с редеющей, прилизанной шевелюрой вдруг неожиданно заболел тяжелейшим воспалением легких неделю назад. Весь отдел переживал, и втайне надеялся, что он не выживет...
— Откуда ты это знаешь? — спросил Кормлев Панфилова.
— Что?
— Ну, это, про моего начальника.
— Так, дружище! Ты хоть запоминай, кому ты чего рассказываешь, — с наигранной обидой в голосе сказал Панфилов. — И кончай изображать из себя забывчивого параноика — ты смущаешь наших дам!
— Клавочка, Лидочка, — оскалившись, обратился он к женщинам, — не смущайтесь, это у него такие дурацкие шутки! А к первому апреля и дню рождения с ним обострение случается!
И наклонившись к Кормлеву, дружески ткнул его кулаком в бок и прошипел:
— Кончай гнать дурку, Серега!
— Девочки! — это он опять обратился к двум основательно потасканным, лет тридцати пяти-сорока женщинам, похабно накрашенным, с тошнотворной тоской в глазах. — Выпить мы за него выпили, а теперь я хочу вам представить своего старого друга — именинника, однокашника и тезку по совместительству — Сергея Кормлева! Представляете себе, девушки, я с этим остряком десять лет за одной партой сидел! А потом всю жизнь не мог от него избавиться. Куда ни зайдешь — везде он и делает вид, что он меня не знает! — гыгыкая и трясясь, говорил Панфилов.
Женщины переглянулись, хихикнули, и, кажется, расслабились.
— Ну, девушки, Лидочка, ухаживайте за именинником! — причитал Панфилов, обихаживая компанию. — И положите ему что-нибудь, положите!
— Вы будете заливное? А салат? — спросила Кормлева Лидочка томным, хрипловато-прокуренным голосом. Её руки — нервные, ухоженные, с длинными ровными ногтями, покрытыми розовым лаком, — неловко манипулировали тарелкой и ложкой.
Я помню эти руки! — подумал Кормлев. — Откуда я их помню, где я их видел? — вспоминал Кормлев, завороженно глядя за тем, как Лидочка накладывает что-то на тарелку. Лидочка отметила это, приняла за предварительный успех и бросила на Сергея два или три кокетливых взгляда.
Четвертый прибор! — мелькнуло в голове у Кормлева. — Их трое, а приборов четыре! Откуда?
— Кто-то еще должен придти? — как можно более непринужденно спросил Кормлев у Панфилова.
— Нет, приятель, с чего ты взял? — хихикнул Панфилов. — Можешь смело ухаживать за Лидочкой!
— Сергей Витальевич, пожалуйста, ваш коньяк! — сказал невесть откуда взявшийся официант с лощеной улыбкой, ставя на стол перед Сергеем бутылку, обернутую в желтую полупрозрачную бумагу. — Прошлый раз не было, извините, кончился! Извините, не обижайтесь, пожалуйста! Зато теперь мы завезли впрок!
— “Николе-Коля”, сорок второй год, — прочитал Панфилов на этикетке и присвистнул: шикуешь, Серега! Ну, да ладно, в такой день можно! — и он уже деловито откупоривал бутылку, выразительно кивая официанту, мол, уходи, мы тут сами справимся! Официант замялся, промямлил что-то, мол: “Не положено...”, но было поздно! Панфилов, стремглав разлив коньяк, уже нюхал край своего бокала, в деланном наслаждении прикрывая глаза.
— У меня мало денег, — прошептал Сергей на ухо Панфилову.
— Не волнуйся, старик, потом разочтемся... Расслабься! — ответил Панфилов, подмигнул ободряюще и ткнул его локтем в бок.
Музыка изменилась, но опять звучало что-то вкрадчивое, умиротворяющее, официант еще терся чуть поодаль, неловко и заискивающе улыбаясь, Панфилов, откушав коньяку и налив себе еще, щедро раскладывал перед хихикающими дамами какие-то сальности...
Что-то внутри хрустнуло, отпустило, сказало: “Да к черту все!”, и Кормлев расслабился. Вздохнул, улыбнулся, и перед ним замелькали рюмки, вилки, оранжевая лампа, масляная физиономия Панфилова, густо напомаженный рот Лидочки и нервные, ухоженные руки с длинными ногтями, накрашенными розовым лаком.
— Сережа, Господи, где ты был? Да ты пьян! Почему от тебя пахнет духами? Что это за выходки, Сережа? Четвертый час ночи! — как фон, звучал встревоженный голос мамы, пока Кормлев, как бы отстраненно, разглядывал в зеркале идиотски-радостную, счастливую физиономию, которая смутно напоминала ему его собственное лицо.
— Я пойду в ванную, мама...
— Какая ванна, бессовестный, в таком состоянии?! Ты пойдешь спать! Все очень разозлились. Ждали тебя до двенадцати, а потом ушли, Нерчаев обещал побить тебе “морду”, Светочка сказала, что теперь она придет к тебе только на поминки... Сережа, зачем ты обижаешь ее, она хорошая девушка. Зачем ты морочишь ей голову?
— Мама, этой девушке тридцать семь лет, у нее трое детей, и она уже два раза была замужем!
— Ладно, ладно, иди спать, завтра с тобой поговорим, пьяница!
Кормлев уснул, даже не успев коснуться подушки. Так и спал всю ночь полунакрывшись одеялом, не успев снять правый ботинок. Ему снилась неоновая надпись “Патрисианна”, лето, школьный двор, облака, протекающие над пионерским лагерем “Зарница”, масляное лицо Панфилова, руки с розовым лаком, мама — молодая, красивая, смеющаяся, купающая его в реке и уходящая по бесконечному коридору гардеробщица Даша.
— Боже мой, я болел только неделю, а вы все уже тут без меня обнаглели и обленились! Где Кормлев?! Где гранки?! Где, черт побери, рабочая атмосфера, которая здесь была до моего ухода?!
Сергей стоял у стеклянной двери своего отдела и слушал воскресший голос своего начальника.
— Сережа, не бойся, заходи, я тебя прикрою! — шептала ему литредактор Ниночка, подталкивая сзади.
— Николай Васильевич, он был у меня, мы занимались корректурой, — вступилась Ниночка.
— Прекрасно, прекрасно, — расплылся в злобной улыбке начальник, — больше никаких опозданий! Это последнее предупреждение! — ядовито-любезным тоном процедил он.
— Последнее? — спросил Кормлев. — Вы меня раньше никогда ни о чем не предупреждали.
— Ну, значит, первое и последнее! — бросил через плечо начальник, выходя из кабинета.
Горы бумаг, корректуры, гранки, исчерканные зеленой ручкой и красным карандашом. Удушливый, сырой, теплый воздух, пропитанный запахом смеси духов, типографского шрифта, раскисшей кожаной обуви и дешевого кофе “Нескафе”.
Кофе! — Сергей оторвался от работы. Это словно о чем-то напоминало ему.
— Кофе! — произнес он вслух.
— Ну да, кофе, Сережа! — расслышал он голос Ниночки. — Ты будешь его пить?
— Как ты сказала, кофе?
— Ну да, кофе... Сережа, что с тобой сегодня?
— Нет, спасибо, ничего, я поработаю, — сказал он встревоженным, удивленным глазам Ниночки.
И опять горы бумаг, корректуры, гранки, и тошнотворная бездарщина, с которой ему никак не удавалось ничего сделать.
— До завтра, Сережа, не опаздывай, а то он тебя сожрет! — сказала Ниночка, чмокнула его в мерзлую щеку и побежала к автобусу.
Сергей шел по Гороховой, под ногами хрустела подмерзшая снежная каша цвета кофейной гущи.
— Кофейная гуща, — бормотал про себя Кормлев,— Ниночка сказала: “Кофе”. Кофе, кофе... Господи, “Патрисианна”! Я вспомнил!
Ноги сами свернули налево, потом направо и вот уже перед ним опять горела надпись неоновыми, бледно-розовыми, прописными буквами “Патрисианна”.
— Здрасьте!
Свет, холл, калорифер, прыщавое лицо швейцара, улыбка во все лицо.
— Позвольте ваше пальто!
— Здравствуйте, Даша!
— Ах, вы, наконец-то, запомнили?! — Даша засмеялась и скрылась в дверях гардеробной.
В зале к нему опять подскочил, неизвестно откуда взявшийся, Панфилов.
— А, Серега, привет! Хорошо вчера погуляли! А Лидочки сегодня нет. Извини, извини! Обиделась! Да, да! Нельзя так расставаться с женщинами, старик! — увещевал Панфилов,— Ты подумай, подумай. Весь вечер за ней ухаживал, а потом вот так...
— Как “так”?! — Кормлев удивленно взглянул на него.
— Она тебя приглашала, а ты отказался... Нельзя так, нельзя! Ну, извини, мне некогда, я побежал, меня ждут! А тебя, кстати, Семенов искал, — вспомнил Панфилов.
— Семенов? Какой Семенов?
— Так, опять начинается! Старик, кончай свои дурки, не смешно уже!
Вон он, за столиком, справа, сидит, лысиной светит. Иди, иди, у него для тебя сюрприз! Только я тебе ничего не говорил! — Панфилов подмигнул и растворился.
— Сережа! — говорила ему не на шутку уже обеспокоенная мама. — Ты знаешь, который сейчас час? Ты помнишь, что у нас есть телефон? Что у тебя есть еще мама, которая беспокоится? Что тебе завтра, сегодня уже! на работу? Почему от тебя пахнет духами? Где ты был? Ты начал пить Сережа? Почему у тебя такой вид, как у кота, нализавшегося валерьянки? Если ты не одумаешься, то сопьешься и станешь пьяницей, болтающимся по улицам!
— Почему “болтающимся по улицам”?
— Потому что тебя выгонят с работы и не возьмут на другое место! Коммунизм кончился, Сережа, сейчас пьяницы никому не нужны!
— Социализм! Коммунизм мы построить не успели! — поправил ее Кормлев.
— Иди спать, Сережа! — вздохнула мама и ушла на кухню.
Спертый теплый воздух, затхлая сырость, запах типографской краски и газетной бумаги.
— Сережа, ты опять опоздал! — надув губки и укоризненно качая головой, говорила Ниночка. — Босс просто озверел! Я ему сказала, что послала тебя в типографию, и ты будешь через пять минут, а прошло уже двадцать! Оставляй у меня пальто и быстро иди к себе... Быстро!
Что он сказал? — напряженно вспоминал Кормлев, перебирая очередную корректуру. — Что он сказал, этот Семенов? Где мы с ним познакомились? Он что-то сказал, и я сразу вспомнил! И узнал его, а теперь забыл, опять! Семенов, Семенов... Виктор Альбертович. Ах, да! Университет, кафедра! Он был лаборантом. Четыре года он был лаборантом, а теперь у него своя редакция. И два раза в год мы с ним ездим на рыбалку... Какая рыбалка? Я ни разу не был на рыбалке! А вчера почему-то вспомнил, что был. И, оказывается, чего-то там поймал. И Семенов мне до сих пор завидует...
— Сережа, Вы сменили свою зеленую ручку? — Валентина Михайловна, “Зам”, стояла перед его столом и недоуменно рассматривала листки бумаги сквозь приспущенные очки. — Сережа, перестаньте оригинальничать! Где Вы нашли такой отвратительный розовый пастик?! Я не брюзга, Сережа, но ведь ничего не разобрать!
Семенов, Семенов... Лысеющая голова, острый колкий взгляд. Где я его видел? — вспоминал Кормлев, перебирая бумаги. — Ах, да! Университет, лаборант, рыбалка... Какая, к черту, рыбалка?!
— Сережа, пойдем пить кофе, — мягкий, теплый голос Ниночки. — Шурочка принесла сегодня торт “Сюрприз”. Шоколадный! Пойдем скорее, а то нам ничего не достанется.
Сюрприз, сюрприз, — думал Кормлев, похрустывая вафельным тортом. — Семенов приготовил мне сюрприз. Какой, не помню! Он весь вечер говорил о рыбалке, о том, как доставал для меня архивные курсовики, какой я был лодырь в институте... И как плохо, что я обидел Лидочку. Чем я ее обидел? Сюрприз, был какой-то сюрприз, и я был очень рад!
— До свидания, Сережа! До завтра! Не опаздывай. — Ниночка чмокнула его в щеку и побежала к автобусу.
— Сережа, нам опять подняли квартирную плату. Этот ЖЭК, о чем они там думают? Лодыри! Я вызвала слесаря неделю назад! Кран до сих пор течет, а они нам поднимают квартирную плату!
— Мама, ты помнишь Семенова?
— Какого Семенова, Сережа? Мужа тети Ани?
— Нет, Виктора Семенова, мама! Мы с ним ездим на рыбалку.
— Какая рыбалка, Сережа? Зима на дворе, у нас кран течет, и они опять нам подняли квартирную плату! Никаких рыбалок! Сережа, иди спать... Мне звонила Ниночка, жаловалась на тебя, на то, что ты опаздываешь! Сережа, тебя выгонят с работы, сынок!
Розовый неоновый свет. Дубовая с рифлеными стеклами дверь.
— Мужик, ты чего здесь так? — Сергей оглянулся — перед ним стоял бомж с хозяйственной тележкой, набитой упаковочным картоном. — Я спрашиваю, чего ты встал тут посредине тротуара, не пройти-не проехать?
— Извините, пожалуйста, — Сергей отошел в сторону.
— На “извините” пиво не купишь! — пробурчал бомж и поплелся далее, поскрипывая тележкой.
И чего я здесь? В самом деле, что я здесь делаю, зачем? — думал Сергей, глядя на маленькие, скрипящие, готовые вот-вот отвалиться колесики тележки бомжа.
Блеснули фары. Скрипнули тормоза. И на тротуар начали выходить шумные, смеющиеся тени.
— Лидочка, не торопитесь, я еще не расплатился с водителем, — услышал Кормлев голос Панфилова.
Его будто что-то подтолкнуло, и Кормлев побежал, скользя, спотыкаясь, задыхаясь, едва не падая. Он бежал, не разбирая дороги.
Зачем, почему? Все это неправда! Зачем мне это? Для чего я здесь? — стучало в его мозгу.
— Сережа, за тобой что, собаки гнались? Где твой шарф, Сережа? Ты совсем отбился от рук, мой мальчик! — запричитала мама, едва он переступил порог. — От тебя опять пахнет духами! Правильно люди говорят: “Седина в бороду — бес в ребро!”
— Я не ношу бороды, мама!
— Пойдем пить чай, Сережа! — вздохнула, осуждающе покачала головой мама.
— Да, кстати, тебе звонил какой-то Семенов, — вспомнила мама, разливая чай, — интересовался, понравился ли тебе его сюрприз.
— Семенов, мама?
— Да! И он не оставил своего телефона, он сказал, что ты его знаешь. Приходил сантехник, содрал кучу денег, а кран опять течет! Сережа, тебе надо выспаться, ты ужасно выглядишь. Если ты будешь нараспашку бегать по улицам, то схватишь воспаление легких, как твой начальник! Только ведь ты не выздоровеешь, Сережа!
— Мама, а с кем я в школе сидел за одной партой, ты помнишь?
— Господи, Сережа! Я твоя мама, а не учительница. Кран течет. И они опять подняли квартирную плату.
— Сегодня будет землетрясение, Сережа!
— С чего ты это взяла, Нина?
— Ты пришел вовремя, а шеф опаздывает! Да, кстати, тебе там кто-то звонил. Не оживляйся, голос был мужской! Шурочка все записала. Записка у тебя на столе.
На столе лежал обрывок бумаги, на котором разборчивым, аккуратным почерком Шурочки было написано: “4 декабря. В 8.52 звонил Семенов. Просил с ним связаться”, и далее номер телефона.
Сергей набрал номер.
— Здравствуйте, Виктор Арнольдович!
— Арнольдович? Кто это? Вам кого? — раздался в трубке мужской удивленный голос. — Кто это? Кого Вам?
— Это Кормлев, Сергей. Мне нужно Семенова.
— А, Сергей Витальевич, шутник, здравствуйте! Я у телефона. Я вам звонил вчера вечером. Хотел узнать, как продвигается корректура моей пьесы “Сюрприз”.
Кормлев взглянул на стол, на котором справа лежала папка с надписью: “Семенов Д.Ф. Сюрприз на рыбалке. Пьеса в трех действиях ”.
— Алло, Сергей Витальевич! Сергей Витальевич! — обеспокоился его молчанием голос на том конце провода.
— Да-да! Я Вас слышу! Я сейчас как раз просматриваю вашу пьесу, — ответил Кормлев и положил трубку.
— Та-а-к! Зараза распространяется по всему отделу! — гремел голос “Замши” Валентины Михайловны. — Сначала Сережа пишет розовой ручкой, а теперь и вы, Валентина Николаевна, начали писать желтой! И где вам только продают эти пастики! В общем, так, дорогие мои, прекращайте произвол!
— До свидания, Сережа! До завтра! — Ниночка чмокнула его в мерзлую щеку и побежала к автобусу.
Сергей шел по Гороховой по направлению к дому. Мыслей не было. Было желание не вступать в следы, а идти так, чтобы под ногами хрустела подмерзшая корка снежной кашицы. Он не видел лиц людей, он видел их ноги: разные, неторопливые, спешащие, неловкие и уверенные, обутые в разномастную обувь и, казалось бы, связанные одной задачей — месить и месить эту быстро замерзающую снежную жижу, как единый, отлаженный механизм.
Вдруг, прямо перед собой он увидел колесики... Маленькие, скрипящие колесики тележки, готовые вот-вот отвалиться! Они возникли вдруг, из-за калейдоскопа ног. Сергей остановился и оглянулся назад. Множество следов на замерзающей снежной жиже, но колеи от колес среди них не было. Он посмотрел вперед — тележка исчезла! И в то же самое мгновение какая-то женская нога, обутая в дорогой, похабный, тупоносый сапог, ступила и раздавила последний кусочек колеи...
И опять только каша, ноги, толчея, гам и уже, наверное, только кажущийся отдаленный скрип колес.
— Здравствуй, мама! Этот Семенов, он писатель. Я корректирую его пьесу.
— Какой Семенов, Сережа?
— Который звонил вчера, пока меня не было, и не оставил телефона.
— Вчера звонила Света, она волновалась, куда ты пропал, не заболел ли ты. А сегодня кран течет еще больше! Звонил Нерчаев, хотел занять у тебя денег, просил, чтобы я тебе об этом не говорила. Пойдем пить чай, Сережа.
Через два дня пришло письмо из редакции журнала “Новосибирский литературный вестник”:
Уважаемый Сергей Витальевич!
К сожалению, мы не можем напечатать в нашем журнале ваш рассказ “Сны кариатиды”, так как тема не соответствует литературному направлению нашего журнала. Рукопись вы можете забрать лично в редакции.
С уважением, зам. главного редактора, Уильям Педричев.
— Что пишут, Сережа?
— Тема им не нравится, мама.
— Тема чего, Сережа?
— Моих рассказов.
— Рассказов? Почему? Почему не нравится?
— Я не знаю, мама! Ты ведь тоже их не читаешь!
— Господи, Сережа! Я все собираюсь, собираюсь, но мне некогда, но я всем говорю, что ты у меня талантливый писатель. Я, действительно, так считаю! Да, вот и Нерчаев говорит, что ты скоро Нобелевскую премию получишь.
— Нерчаев, мама, тоже не читает моих рассказов. И, вообще, ничего не читает, кроме журнала “Плейбой”.
— Звонила Ниночка. Говорила, что у вас на работе было землетрясение. А Аннушка, соседка, говорит, что коммунисты собираются клонировать Ленина. Это что же такое делается, Сережа? Это куда все годится? В метро опять подняли плату за проезд!
Полностью повесть публикуется в печатной версии журнала. Информация в разделе “ПОДПИСКА”
Добавить комментарий