НАД СТАНИЦАМИ МЕЖДУНАРОДНОГО ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННОГО ЖУРНАЛА
Журнал Крещатик издается с 1997 года. Он - сезонный: в переплете выходит четыре раза в год, да, сверх того, существует в электронной сети. Издается он небогатым благотворительным фондом Сергея Параджанова, но посвящен не кинематографии, а литературе. Именно - посвящен. При самом беглом взгляде на эти томики чувствуешь за ними пыл самоотверженного служения слову.
Потребность в еще одном литературном журнале редакция определяет вот как: Киев - эмигрировал, русская культура оказалась на Украине падчерицей, и ей тоже приходится в том или ином смысле эмигрировать; журнал - своего рода Новый Киев, попытка возродиться в Новом Свете. Некоторые из тех, кто делает журнал, живут за границей (главный редактор Борис Марковский и член редакционной коллегии Марк Нестантинер - в Германии, создатель электронной версии Георгий Власов - в Голландии). Другие (например, Борис Херсонский) остались на родине, в Киеве, но пребывают в своего рода внутренней эмиграции, поскольку пишут по-русски. То же - и с авторами: среди них много украинцев и бывших украинцев. Напрашивается мысль, что Крещатик - еще и региональный журнал. Но это не так: с первых же номеров Украина оказалась тесна журналу. Об этом читаем в программных статьях Бориса Марковского:
"В этом журнале представлены поэты и прозаики различных школ и направлений, одни из них живут в Америке, другие - в Германии, третьи - в Киеве или в Москве. Единственное, что их объединяет - это любовь к Киеву, а многих из них - к его главной улице, ставшей символом..." (Крещатик # 1, 1997).
"Уже в 60-е годы строки из этого журнала звучали на осенних мостовых, в прокуренных кафе и подземных переходах улицы, которая 1000 лет хранит это имя... Улица-колыбель, крестный путь, перекресток страстей, судеб и стихов. Место встречи поэтов и писателей, многих из которых разделяют теперь тысячи и тысячи километров. ... Сегодня, когда география русской литературы стала одним из уникальнейших явлений мировой культуры, журнал видит свою задачу в том, чтобы донести до читателя этот единый и многообразный мир слова... И вот еще одна характерная черта, объединяющая многих (не всех, конечно) участников этого журнала, и вместе с тем проявляющая двойственность символического образа Крещатика: почти никто из них так и не смог (или не захотел) приспособиться к режиму..." (Крещатик # 4, 1999)
Итак, журнал - только литературный ("поэты и прозаики"); он вырос из ностальгии по 1960-м, с их народной догутенберговой культурой (самиздатом), мечтательностью, пророческим клекотом и противостоянием режиму; и он - открыт различным школам и направлениям, да к тому же всемирен.
Всё это - благородные, честолюбивые, но рискованные заявки. Отказ от проблемных статей общекультурного плана, соотнесенных с литературой лишь косвенно, закрывает журнал для тех, кто изверился в современной художественной литературе, а таковых немало даже и среди писателей "различных школ и направлений". Достоинство художественного слова никогда не стояло ниже, чем в наши дни. Отсюда первый упрек, который можно бросить журналу. Слово, необходимо сопряженное с мыслью (от которой теперешняя изящная словесность слишком часто считает себя свободной), - веское, хорошо артикулированное слово очеркиста, историка, публициста-мыслителя (public philosopher, как называют на Западе этот почти неизвестный в русской литературе тип автора), кажется нам необходимым компонентом толстого журнала.
Преимущественный упор на самиздат - тоже известная неосмотрительность, притом несколько сентиментальная. Разумеется, советская литература в своем существе была нонсенсом, ее можно в счет не брать. Верно и то, что настоящая литература в советское время часто оказывалась в самиздате и в тамиздате, иногда против воли авторов. Но самиздат как культурная установка, как самодостаточная среда с его сайгонами и кочегарками, дал немного. С отменой цензуры это стало совершенно очевидно, хотя и раньше раздавались предупреждения. Несколько громких имен лопнули, как мыльные пузыри. Вся их известность держалась на отеческом запрете Кремля. "Нет поэтов более несчастных, чем те, кому суждено прозябать в условиях широчайшей гласности, ибо когда всякий может говорить о чем угодно, поэту остается только молчать", писал 160 лет назад маркиз де Кюстин. К сожалению, дурной самиздат то и дело встречается в Крещатике. В 10-м номере один автор (прозаик) заполнил две страницы названиями известных ему наркотиков - все они, в духе времени, идут с прописной буквы, как имена собственные: "Героин, ... Перманганат калия" [марганцовка!]. От таких художественных находок делается неловко за автора.
Отказ от кружковщины, открытость всем школам и направлениям, всемирность - привлекательнейшая черта Крещатика, но и здесь легко поскользнуться. Девятый номер журнала открывают превосходные стихи Елены Игнатовой, петербуржанки, живущей в Израиле - и некогда вытесненной в самиздат и тамиздат:
И русского стиха прохладный, влажный сруб, звезда под крышкою чудесного колодца. Смотри, как плещется, кипит у самых губ вода бескожая, а в руки не дается. (...) Смоленщина - в моей судьбе больные звенья, ты чернолесье, ты любовь, погост, где брат мой спит без снов, где мать - без утоленья.
И рядом, в том же номере, такой вот шедевр, который автор (а с ним и редакция) представляют нам как законченное стихотворение:
чужая речь обволакивает как облако блаженство слышать и не понимать
- типичная размазня, в которой нет не только мысли и вдохновения, но и песенного начала, без которого стихи невозможны. В 7-м номере - дышащие талантом и подлинностью стихи Татьяны Калининой, Давида Раскина, Вероники Капустиной, Александра Танкова и других, - и тут же:
Вот она - барышня наркотических снов по имени "анестезия". Без признаков возраста, плоти и, кажется, пола; ожившее напоминание о манерах дам из Содома Бердсли. Со шлейфом модных духов с привкусом хлорамина - как будто в душегубке метро не было чесночно-водочного перегара.
Решайте сами, строка это или строфа по замыслу сочинителя, но что это не стихи (и автор - не поэт), поручится всякий добросовестный человек с неизвращенным вкусом. Рядом - другой шедевр:
Белый пепел поет на своем бельканто Петел белый звенит И не жалко слушателей но музыканта жаль за то что закатанные в зенит пусты глаза его той пустотою какая воспроизводит себя каждый вечер после семи исключая субботы и среды, время простоя зону отдыха Бога семьи
Как, право же, умилительна здесь эта сиротливая запятая, одинокая, как сапог на пашне! Вот только зачем она автору, обходящемуся без знаков препинания (новация, которой сто лет в обед)? Зачем ему, гонителю прописных, прописная в словосочетании Бог семьи? Причем здесь пенаты? Не хочет ли он подчеркнуть свое литературное язычество еще и язычеством религиозным? Но и эти строчки нам тоже предлагают считать поэзией. Тому, кто скажет, что это - пустое словоблудие, возразят: тут - другая школа, другое направление.
Таковы подводные камни всемирной открытости Крещатика. Редакция сводит под одной обложкой авторов, которых другие, кружковые, журналы рядом не поставят (и которые сами за один стол друг с другом не сядут), - замечательно! вот, казалось бы, золотой срез русской культуры. Но в соседстве с подлинной литературой, которой в Крещатике предостаточно, чепуха выступает рельефнее. Однако редакции такого журнала поневоле приходится считаться с именами, которые на слуху, безотносительно к реальному достоинству их произведений.
Вообще, всемирность - хотя бы отчасти - вынужденная особенность Крещатика. Литература в России всегда была сосредоточена в столицах. Даже такие культурные центры, как Киев, Харьков, Рига, ни на минуту всерьез не соперничали с Петербургом и Москвой. В столицах писателю неизмеримо легче встать на ноги, опериться. Тут всё в его пользу. Не удивительно, что провинциальные таланты, за редчайшими (хотя и выразительными) исключениями всегда стекались в столицы. Но что делать им теперь, в эпоху непрошеного двойного гражданства (которое так болезненно переживал Борис Чичибабин)? Куда деваться крымчаку, одесситу, рижанину? Кто услышит русского поэта из Николаева, критика из Полтавы, прозаика из Винницы, будь они хоть десять раз гениями? В новых условиях они задохнутся. Для них Крещатик - спасенье, отдушина: напечатанные рядом с сочинениями столичной знаменитости, их сочинения могут оказаться не хуже, а в иных случаях - и много лучше, - и всегда есть надежда, что найдется непредвзятый читатель, который поймет это. Однако для того, чтобы такое произошло, как раз и необходимы столичные авторы.
Среди прочих барьеров Крещатик отметает и барьер возрастной. Незамеченные или полузабытые старики оказываются бок о бок с теми, кто сейчас владеет (или думает, что владеет) литературой: с тридцатилетними. Что ж, спасибо журналу. Литература живет постоянными переоценками, формирующими преемственность и традицию. В этом смысле может оказаться, что Крещатик, из журнальной традиции выпадающий, на другие издания непохожий, лучше прочих служит культуре.
Выживет ли Крещатик? Станет ли он большим явлением в эпоху рыночной экономики и сетературы? На первый взгляд ставка его - безвыигрышна. В эпоху небывалого упадка всех искусств литература - в наихудшем положении: именно в ней бездарность легче всего объявить гениальностью. Остается надеяться, что сегодняшние потемки - не навеки. А путь в новый свет всегда прокладывают одержимые.
Добавить комментарий