Чуть притормаживая на спуске, Леонид Григорьевич успешно преодолел заколдованный мостик и вернулся в прежний ритм, к прежним размышлениям.
До морга ехали полчаса, но Леонид Григорьевичи ничего не успел ни спросить, ни понять. Ясно было, что раз в морг, то для опознания трупа. Далёкий от подобных дел, он съёжился и замер в ужасе. Астахов, хоть и не близкий ему человек, и жуковат слегка, а всё-таки знакомый. Вчера ещё звонил, а сегодня уже нет его. Человек в тёмном твидовом пиджаке и в джинсах на высоком столе в небольшом, выложенном кафелем помещении, был практически неузнаваем. Два огнестрельных ранения, как он понял, стреляли с очень близкого расстояния, превратили лицо в сплошную рану. Как хоронить-то в таком виде — неуместно пронеслось в мозгу Леонида Григорьевича. К горлу начал подступать комок. Полицейские, один был с блокнотом и магнитофоном, молча ждали. Борясь с тошнотой, Леонид Григорьевич, понимая, чего от него ждут, заговорил:
— I can't tell for sure, is he Astakhov or not. The clothes may be the same, the body is enough tall and slim, but I am not confident.
Потом, сглотнув слюну и немного подумав, спросил:
— Did you find anything Russian in his cloth?
Это было уже лишним. Такие люди, как Астахов, давно уже перестали ходить в отечественном.
Конечно, это был Астахов, думал сейчас Леонид Григорьевич, приближаясь к местности, которая по идее должна была быть перевалом через Аппалачи. Предположим, рассуждал сейчас Леонид Григорьевич, что кто-то из таможенников в Ленинграде... Он даже в уме был не в состоянии называть родной город Санкт-Петербургом, как тётки и мама так и не научились называть Троицкую улицей Рубинштейна. Да, так предположим, что кто-то из таможенников непосредственно или через кого-нибудь связан с бруклинской или нью-йоркской мафией, ну не мафией, а с какими-нибудь лихими ребятами. Вполне возможно и логично.
Такая тёпленькая схема — выпустить, скажем, драгоценности или антиквариат, заработав кое-что на этом, хорошо продать или на паях передать в Бруклин соответствующую наколку, и всё тут. В Бруклине невинное ограбление и последующие расчёты. Ну а как они вычисляли, кто именно сошёл с трапа самолёта? Детали процесса не были ясны Леониду Григорьевичу, но он понимал, что так вот, сидя за рулём, детали и не обнаружишь. Да и нужны ли они? Ему ведь не надо обосновывать обвинение. Ну, скажем, Астахов везёт кое-что. Некто позвонил в Нью-Йорк, мол, встреть моего друга. Он, вот, такой и такой, раскованный, мол, в синем свитере. Определить, что этот человек именно тот самый Астахов, наверное, можно, ведь рейс известен, и наших по одёжке при толковом описании всегда можно вычислить. Схемка, в общем, могла бы сработать. И всё более крепло убеждение Леонида Григорьевича, что не только Астахов погиб, но и сам он влип, что его, с этим бесценным чемоданом, могут, а раз могут, то и будут искать.
Он машинально увеличил скорость и перестроился в левый ряд, чтобы посмотреть, не преследует ли его толпа мафиози. Следом за ним перестроились ещё две машины — белая и красная. В зеркало было не определить их марку, да это и рано, мало ли кто предпочитает левый ряд. Немного погодя он опять перестроился в правый ряд, но белая машина продолжала движение в левом и уехала, а красная перестроилась следом за ним. Леонид Григорьевич насторожился, снова нажал педаль акселератора, вышел в левый ряд и увеличил скорость до 75 миль в час. Красная машина оставалась в правом ряду. Он несколько успокоился, опять, постепенно снижая скорость, перестроился в правый ряд, открыл правой рукой банку пепси-колы, достал соломинку.
Всё-таки не было понятно, кто убил Астахова, а, главное, за что, поскольку сейчас грабить у Астахова было практически нечего, чемодана не было. То есть это не могло быть ограблением. Поскольку застрелен он был с близкого расстояния, значит, он был убит людьми, с которыми вошёл в контакт... Так в контакте он был только с людьми с 4-ой East Street? — спохватился Леонид Григорьевич, но вспомнил, что о них он в пятницу уже говорил полицейскому и дал их телефон и адрес. Полиция, видимо, ими и занимается, но Леонид Григорьевич не очень-то верил в полицию. Они хоть и знают все места скупки краденого, но тут несколько необычный товар. Потом полиция ближе к уголовникам, чем к нам. Ближе, чем мы думаем. И язык у них общий, просто в силу более частого общения, так что могут и знать, но не говорить. Особый мир, вздохнул он обречённо. Так бессильно вздыхает Россия, взвешивая возможность перехода власти к «уголовным авторитетам».
Уже было не так далеко до четырёх часов. Короткие автомобильные тени бежали по дороге, машина то взбиралась вверх, обгоняя мигающие тяжёлые траки, то по спирали спускалась вниз и снова поднималась в гору. Посёлки, скопления построек, прятались в немногочисленных долинах, поэтому эта часть Аппалачей была практически пустынна — вся жизнь прижималась к дороге. И если сейчас, спохватился Леонид Григорьевич, меня кто-нибудь прижмёт к обочине и заставит затормозить, то окажусь я с такими героями один на один, и тогда пропал астаховский чемодан со всеми этими чужими сокровищами. Его больше пугала пропажа чемодана, тем более чужого, нежели, сопровождающие такое ограбление, опасности. И он вдруг сообразил, что перед смертью под пытками, как ему только что снилось, Астахов непременно дал этим людям его телефон и адрес Беллы. Тогда они могли ведь и выследить его. Но напасть-то они могли и раньше, например, на Service Plaza. Скорее бы уж и дом, подумал он, тогда можно растащить сокровища по всем углам и меньше трусить. По гаражам и подвалам, как Астахов в Ленинграде. Здесь, ясное дело, не склад серебра, как у него, всего несколько вещей, но для одного трупа уже хватило, хватит и для второго. Он крепче сжал руль, выставил вперёд подбородок и хищно повёл по сторонам своим длинным носом, давая «им» понять, с кем имеют дело. Будем держать оборону, биться до последнего — твёрдо решил Леонид Григорьевич.
Он вспомнил, как по возвращении из морга в «участок» на Coney Avenue полицейские внимательно, опять в том же порядке, с записью в тетрадку и на магнитофон, много раз переспрашивая, но всё же, не приглашая переводчика, выслушали его рассказ про звонки, неслучайные встречи и автомобили. Именно тогда вспомнил Леонид Григорьевич про визит Астахова на 4-ой East Street и дал полицейским этот адрес. Он стал опять перебирать в уме все эти скудные сведения о новых друзьях Астахова.
Во второй половине следующего после передачи чемодана дня, когда Леонид Григорьевич вернулся с Long Island, где, выполняя поручение одного своего клиента, осматривал назначенный к продаже дом, позвонил Астахов. Сообщил, что наконец-то нашёл более или менее приличных покупателей, что показал им часть фотографий, и сказал, что возможно завтра, если сумеет надёжно сговориться, для совершения продажи ему понадобится часть вещей.
— Они из наших? — спросил Леонид Григорьевич тогда для порядка, а потом это пригодилось.
— Один. Второй — настоящий еврей, — с определённым восторгом сообщил Астахов, — потому что на голом пузе могендовид и кипа на голове.
Наблюдательный какой юдофил, подумал тогда Леонид Григорьевич. Они договорились о том, куда завтра звонить и в какое время. На всякий случай Леонид Григорьевич записал адрес и телефон. Назавтра Астахов не позвонил. Подробностей не густо, но полиция адрес получила. Что-нибудь да выяснят, хотя, что ни выясняй, Астахова не воскресишь. Господи, до чего же влип, — опять печально загудело в голове Леонида Григорьевича.
Уже не так далеко и до Питтсбурга, часа два, осторожно пробормотал про себя Леонид Григорьевич, и суеверно в уме добавил: если всё будет в порядке.
Машину с номерным знаком «MUDAK» нашли уже к обеду. Весёлый балбес из New York University ещё позавчера обратился в полицию за розыском серого Chevrolet Corsica c таким номером, но розыск вскоре был отменён — машина нашлась. Более того обозначился и вор, пригнавший машину на то место, где взял её, всё там же, на Ocean Avenue. Пожилые шахматисты видели высокого парня в костюме и при галстуке, вышедшего из машины.
Вора не нашли, да, видимо, и не искали. След обрывался, и так и не стало понятно, кто был в этой машине на Manhattan'е, имел ли он отношение к русским иммигрантам.
Интересно, анализировал Леонид Григорьевич, как же полицейские-то работают? Наверное, придумывают последовательно одну версию за другой и каждую проверяют. Есть ли вообще в полицейском обиходе другой метод? Кажется, дедукция от Конан-Дойля, а индукция от Эдгара По. Значит, индуктивный метод должен был бы шире применяться в Америке. Тогда они должны разрабатывать принципы возникновения правонарушений и преступности, знать потенциально опасные физические и психологические типы и иметь возможность частично предотвращать преступления. Но все эти его досужие дорожные рассуждения приложить к разгадке гибели Астахова он не мог, абстракции не имели практического выхода, все они все-таки сооружались post factum (слабо всколыхнулась латынь в мозгу полиглота).
Валерий, товарищ Астахова, позвонил ему в субботу вечером. Сообщил, что тоже был в морге через пару часов после Леонида Григорьевича. Сказал, что страшно напуган и уверен, что мёртвый человек — Астахов. В пятницу, едва он пришёл домой с работы, звонили якобы из Санкт-Петербурга. Спрашивали, жив ли Астахов и шутили — все, мол, под богом ходим. Леонида Григорьевича так и подмывало встретиться с Валерием, но тот был занят, а назавтра, несмотря на воскресенье, должен был быть на своей основной работе. Получалось, что взвесить всё и что-либо понять он сможет, только расспрашивая полицейских. Но на каком основании? Тогда надо рассказать им про чемодан. Но полиция его конфискует, а все вещи в чемодане принадлежат сыну Астахова. Получается, что его гибель не освобождает Леонида Григорьевича от хранения чемодана и беспокойства. Вот влип как, — промямлил он про себя уже в который раз.
С утра в воскресенье он отправился на Brighton Beach Avenue со смутной мыслью набрести на какой-нибудь след. Шёл по Brighton Beach пешком, размышляя скептически, что это всего лишь улицы и набережная и сколько ни ходи по нему взад-вперёд, ничего не узнаешь: если и существует русская мафия, то вовсе не обязательно она концентрируется вокруг Brighton'а, ни у кого на лице не написано — уголовник он или простой идиот. Да, большие мафиози по улицам праздно не ходят — они при деле или раскрепощаются в притонах, наивно соображал Леонид Григорьевич, начисто не понимавший тех законов, по которым функционирует родной преступный мир. Погулял, вдоволь и не без удовольствия послушал крепко американизированную русскую речь, подивился неловким потугам пустить торговлю на американский лад. Всюду светилась знакомая неряшливость, а незавёрнутые батоны в руках продавца его просто потрясли. От себя не убежишь, подумал он.
Едва объявился у Беллы — оказалось, его уже высвистывали из полиции. Он им позвонил. Просили прийти, хотели прислать машину, но он отказался. Русский полицейский предупредил, что допрос будет записываться и велел расписаться в согласии на это. А потом учинил новый допрос про 4-ую East Street. Опять всё то же: при каких обстоятельствах вам стало известно то, да другое. Рассказал ему про нью-йоркского студента. Сказал также, что по данному им адресу на 4-ой East Street никого не нашли — это вроде гостиницы — комнаты с мебелью сдаются на короткие сроки. Закончил дружелюбно:
— Потребуетесь, мы Вас и в Питтсбурге найдём. Поезжайте, поезжайте. Астахов близкий вам был человек? Откуда вы знали его?
— Я уже говорил раньше. Соседом был, наверное, в Ленинграде. Примелькался. Я его видел много раз в нашем доме или в очереди за пивом. Он вообще-то лифты ремонтировал.
На том и расстались. А как они закроют дело без надёжных показаний, что покойник этот — Астахов. А документы? Ну, это уж их дело, думал Леонид Григорьевич. Они-то всегда выкрутятся, а вот я с этим драгоценным чемоданом попал в весьма дикую ситуацию. Хотя есть чемодан не просит. Будем ждать, что будет, всё как-нибудь да образуется. И спохватился тут же: у Астахова теперь тоже всё «образовалось...» Он посмотрел во все зеркала, подозрительных и виденных раньше машин не заметил, подумал, что вроде никто его не преследует. Замелькали знакомые повороты, на крутых виражах уже не было возможности отвлекаться на размышления. Скоро и седьмой exit. А завтра уже и на работу — двери переставлять. В Питтсбурге, возвращался на землю Леонид Григорьевич, дома перекошены все как один, и проблемы то с трещинами, то с дверьми вечны. С его точки зрения, слава богу, что вечны. Стоит начать что-нибудь переделывать в одном углу дома, как выявится новая незадача в другом. Его клиентка надумала положить при входе ceramic tile, наняла кафельщика. Когда работа закончилась, оказалось, входная дверь открывается только наполовину из-за наклонного пола. Так вот и кормимся. Его всю жизнь восхищали мосты и двери. В Эрмитаже вместо картин он разглядывал дверные ручки. Поражался, как плавно ходят слегка покалеченные двери старых ленинградских домов, как плотно и надёжно закрываются столетье терзаемые двери родной школы. Особенно нравились ему двери Шереметьевского дворца на Фонтанке, обозначенного Ахматовой «фонтанным домом». Сейчас вот на старости лет приобщаюсь к этому мастерству, ухмыльнулся он, хотя и понимал грандиозную дистанцию между ним и безвестными конструкторами дверей. Кто хранит эти накопленные знания, в каких книгах? Но уже поздно было думать об этом. Уплатив свои доллары за поносимую советской печатью прекрасную платную дорогу, и выехав на привычный питтсбургский highway, Леонид Григорьевич задумался о том, куда деть чемодан. Перебрал в уме кое-что, прикинул, не всучить ли часть клада своему приятелю Пете. Там видно будет, решил он окончательно и, немного погодя, свернул знакомыми тропами к дому.
Соня, поджав под себя ноги, сидела на диване и, наморщив лоб, сквозь очки изучала «материалы» — пространные листы с купонами и прочими торговыми штучками.
— Ну, прекрасно, ты к ужину как раз! Иди мойся, потом вещи перенесёшь — привычно отдавала она излишние распоряжения. Леонид Григорьевич, терпеливо сопя отнёс астаховский чемодан в closet в спальне, спустился по некрутой лестнице и притащил из машины свои чемодан и сумку, приткнув их там же. Подумал немного, стоя всё в том же заставленном и завешанном clоset'е и перенёс драгоценную кладь в заполненный «самыми нужными», но давно забытыми вещами, инструментом и досками basement. Сунул в тёмный угол, прикрыл сверху старым пыльным чемоданом с кожаными куртками, припасёнными как сырьё для каких-то поделок. Надолго эта хвороба, подумал он при этом. На письменном столе горкой громоздились письма. Он было метнулся туда, но спохватился и отправился в ванную.
После ужина, когда он намеревался позвонить, поздороваться со своим напарником Петром Львовичем и договориться о встрече, Соня дала ему листок бумаги, где её аккуратным почерком были записаны телефоны звонивших людей — в большинстве знакомых ему клиентов. Фамилии клиенток сопровождались комментариями, например, «скрипучий голос», или там совсем уж: «у неё и чулки тоже в сборку». И только к восьми вечера наконец-то смог он сесть к своему столу, чтобы просмотреть горку писем. Он уставился на стоявший там автоответчик и решил прослушать, не было ли каких важных звонков в Сонино отсутствие. За неделю было всего несколько звонков, всё больше от многочисленных сониных подруг, то требовавших помощи, то её предлагавших. И вдруг:
— Леонид Григорьевич! Убедительно прошу Вас позвонить по телефону...
Питтсбургский номер, незнакомый мужской голос. Больше ничего. Внутри у Леонида Григорьевича всё похолодело, чуть закружилась голова. Он вспомнил своё состояние, когда полтора года тому назад на время чуть не ослеп. Достали, мерзавцы! Теперь не отвяжешься от них. Он тут же сообразил, что, кроме полиции, никто из причастных к гибели Астахова людей телефона его не знал, даже Валерий. Леонид Григорьевич вышел из-за стола и пружинистой ленинской походкой забегал по комнате. Вот сволочи! Ничего путного в голове не обозначалось, никакие знакомые «из наших» не могли его беспокоить. Впрочем... Он позвонил Петру Львовичу — тот лежал в лёжку, маялся радикулитом:
— Не был, не звонил, «не состоял», — шутил сквозь слёзы несчастный Пётр Львович.
Поговорив немного о проблемах роднившего их бизнеса, торопливо закруглились — один из-за боли, второй из-за нараставшей тревоги. На мойку поздно уже ехать, темно, ничего другого Леонид Григорьевич делать не мог, телевизор и все эти не полностью понимаемые новости от паники не отвлекали. Делать нечего — истерика не стихнет — надо выяснить, что хотят и как они до него добрались. Им — он уже называл эту неизвестную шайку «они» — ещё рано быть здесь, лишь вчера в Нью-Йорке полиция с ним разбиралась.
Так, даже если это родные бандиты — им надо ещё переориентироваться. По обыкновению всё новые и новые раскладки прокручивались в воспалённом криминальным настоящим мозгу Леонида Григорьевича. Живым не дамся и чемодан просто так не отдам, — как всегда, твёрдо решил он. Будем выяснять. К телефону подошла женщина. Выслушав, ушла куда-то:
— Леонид Григорьевич, — практически, кроме зятьёв, так его никто не называл, чуть знакомый звонкий голос... колени Леонида Григорьевича начали подкашиваться, запершило в горле... — Леонид Григорьевич, — вопросительно повторил тот же голос.
— Астахов? Виктор, это Вы?
— Я, конечно. Я здесь уже третий день, с пятницы. Удрал от них и не стал ничего Валерию говорить, чтобы через него они не могли меня искать.
А были ли вообще эти «они», подумал Леонид Григорьевич. Может быть у Астахова это всё-таки галлюцинации. Мне же тогда, во время гонок на Manhattan'е именно так и показалось. Потом опомнился. «А был ли мальчик-то?» — это не вопрос. Надо исходить из того, что был.
Они встретились во вторник вечером. Совершенно спокойный, как и раньше бледный, гладко выбритый Астахов, едва присев на стоящий у двери loveseat, попросил позвонить Валерию, спросить что и как, сказать, что он жив, но скрыть, что в Питтсбурге. Леонид Григорьевич отметил, походя, про себя — деловитый какой, но ему и самому было интересно узнать это «что и как». Позвонил.
Не успев выслушать, Валерий заговорил:
— Грабили меня вчера, взломали днём дверь и всё переворошили. Может, что и взяли, но не пойму что. У меня и не было ничего, да и наличности не было. Может им какие были нужны автомобильные бумаги, так я дома их не держу.
Значит не галлюцинации. Эпопея не кончается.
— А в полицию Вас вызывали?
— Да я сам им звонил, насчёт взлома. Дохлый номер. Спрашивают, что украли. Раз ничего не украли, значит нет предмета расследования. Повреждение двери — landlord's business. Да и вообще, в связи со всеми этими делами, полиция у нас в доме каждый день. Ведь тот покойник-то тоже почти из нашего дома. Был в гостях тут у одного, ну и погостил. Беда просто... Ну да ладно, теперь уж ничего не поделаешь, как-нибудь всё прояснится. А что Витя Астахов говорил, почему так внезапно уехал?
Леонид Григорьевич, не зная как на всё реагировать, поторопился сказать, что Виктор был занят какими-то неизвестными ему делами и из-за этих дел и уехал, не предупредив и его тоже.
— Да и не должен был предупреждать, — добавил он на всякий случай.
Он, как только смог, закончил разговор, и какое-то время ошарашено молчал. Потом спросил Астахова:
— Вы не знаете того человека, которого мне в морге показывали для опознания?
— Вас что, про меня спрашивали?
Ничего себе, спрашивали! — подумал про себя Леонид Григорьевич. Потом успокоился. Действительно, откуда Астахов мог знать все эти криминальные подробности? Он рассказал о визитах в полицию, об опознании трупа и телефонных переговорах. Сам сидел против Астахова слегка ошалелый — уголовные дела практически обошли его жизнь стороной и теперь в Америке он, тем более, сталкивался с этим впервые.
— Валерий заявил в полицию и вас искали. Меня два раза допрашивали и водили на опознание. Ну, вот теперь выяснилось, кто был убит. Дело закроют, Валерий скажет им, что Вы нашлись.
— Он мог действительно подумать что угодно, но я же ему записку оставил. Написал, что уехал по делам и вернусь через два дня.
— Он мне про записку ничего не говорил.
— Наверное, не увидел. Может быть, со стола сквозняком сдуло.
Леонид Григорьевич поставил чайник, нарезал сыр.
— Не пойму всё-таки, как меня в Нью-Йорке вычислили, кто дал им сигнал, почему искали и выслеживали? — не то спрашивал, не то просто так тихо говорил Астахов...
Леонид Григорьевич изложил свою гипотезу о развитии простого таможенного побора и непритязательной российской взятки в уголовное предприятие международного масштаба, а сам думал между тем, что всё переходит на новый виток, в который он невольно будет вовлечён. Вся эта эпопея, пожалуй, сейчас только еще в начальной стадии и будет развиваться дальше, потому что основная коллекция пока в Ленинграде.
— А Вы, наверное, правы. Помните, когда меня по телефону шантажировали, они упомянули, что на «фаберже» не претендуют. Я тогда совсем другое подумал, был один вариант, а на самом деле это подтверждает ваше предположение.
Ещё некоторое время молчал Леонид Григорьевич, прикидывая в уме, что за несчастный лежал в морге. Господи, волненья то какие, два дня лишних в Нью-Йорке просидел, всю обратную дорогу вместо отдыха дурацкий кроссворд разгадывал.
— Леонид Григорьевич, Вы мне огромную услугу оказали. Но я ещё попрошу вас об одолжении. Вы сможете подержать чемодан некоторое время у себя или припрятать где-нибудь. Надо убедиться, что искать меня перестали. И потом мне необходимо снять квартиру. Да, здесь в Питтсбурге. Попробую отсюда начать. У меня виза на три месяца, мало, понятно, но что делать...
Он пристроился в антикварном магазине у Боруха, для начала, волонтёром, снял квартиру. Через две недели зашёл за чемоданом — молодой, улыбчатый, энергичный. Я, когда приехал, вспомнил Леонид Григорьевич, был испуган и озабочен, и подумал: «Вот что значат деньги и возраст!».
Астахов раскрыл чемодан, уставился на картины, вынул из сумки пузырчатые пластиковые упаковочные листы, переложил ими полотна и подрамники, размотал полотенца, которыми были обёрнуты серебряные вещи, отделил небольшого серебряного сеттера, которого Леонид Григорьевич раньше просто не заметил.
— Леонид Григорьевич, примите собаку в подарок. Деньги Вам не так уж нужны, да у меня их и нет, а собака всё-таки, хоть и не «фаберже» и даже не «маршак», но всё же память и долгоживущий знак моей благодарности. Действительно, ведь я Вам серьёзно обязан.
— Спасибо Вам, Виктор. А можно ещё раз на обезьяну взглянуть.
Астахов вынул обезьяну, обтёр её зачем-то полотенцем из тех, что служили обёрткой серебру, и поставил на стол. Светившая в потолок лампа не давала теней. Обезьяна сгорбившись, скрестив на животе длинные руки, чуть повернув голову, укоризненно и печально смотрела на них чуть снизу из-под насупленных, высоких, лохматых бровей. Морщинистая, умная, старая, седая, всё понимающая и бессильная.
Машинально взглянув на Астахова, Леонид Григорьевич вдруг ясно увидел, что пиджак на нём из тёмно-серого плотного материала в рубчик, нездешний — чешский, наверное, и удивился отточенной, аккуратнейшей, педантичной, холёной складке на брюках. Если бы не ошибся с пиджаком, — он досадливо поморщился, то и не было бы всего этого страшного ребуса. Не проявил завещанного Конан Дойлем внимания к мелочам. Потому вот и не разгадал. И подумал серьёзно — не такой Астахов человек, чтобы доморощенная брайтонская мафия могла его съесть.
А звонки всё же были... При этой мысли Леонид Григорьевич как бы вздрогнул в предвидении продолжения этих хлопот. Серьёзные звонки. Время серьёзное.
Назавтра, ничего не сказав Соне, Леонид Григорьевич отправился в Wilkinsburg. В Gun Shop'е, следуя совету продавцов, приобрёл длинноствольный револьвер «для прицельной стрельбы». На всякий случай...
Добавить комментарий