Поэзия

Игорь Лукшт завоевал первое место во Втором поэтическом конкурсе журнала "Чайка" им. Льва Лосева по разделу "Лирика"

         ЛУЧНИЦА
 
Студёной дрожью, коброй ледяной 
волненье шевельнётся в подреберье 
и ускользнёт в низины живота 
с ленцой... 
И Лучница, скуласта и люта, 
хребет расправит с грацией пантерьей 
и зазвенит тугою тетивой. 

Угрюм и нетерпением томим, 
прищур зрачка полёт стрелы прочертит 
над скудным остяком солончака... 
Как дым 
пожаров, тварь пернатая дика, 
и жаден лук, таящий жало смерти 
над стрекотным безмолвием степным... 

Рассвет жесток и яростен и свеж — 
от горизонта в шорохе и свисте 
в степи летит табун по ковылям 
надежд. 
Мерещится опасность жеребцам, 
но ноздри рвутся в беге норовистом, 
в косматых гривах — воздух и мятеж. 


 ТАМБОВСКИЙ ЧАСОСЛОВ 

В сонливости легчайших облаков, 
в оцепененье перистого стада, 
пастух ярился в белых небесах, 
трещал кузнечик — шалый вертопрах — 
в подсохших травах брошенного сада, 
и я листал тамбовский часослов, 
где август длился жарок и багров. 
Сквозь дым зеленоватой кисеи, 
высокий осокорь — в сгущенье соков, 
с изрезанной морщинами корой — 
мерцал дремотно узкою листвой 
и простирал громады сучьев к стёклам. 
В окно моё сто-листые ручьи 
стекали водопадом с веток и 

в жасминовую кипень ли, сирень 
пронизанного солнцем палисада... 
Там шёл ребёнок. В розовый загар 
легко окрасил горний медовар 
его плечо и лоб, осколки радуг 
цвели в глазах и голубела тень 
под нежным подбородком — в знойный день, 
как тонкую и хрупкую скудель, 
несла котёнка дочь, откинув локон. 
Дыхание над крохотным зверьём 
и бережные пальчики её 
мир делали не столь уж кособоким, 
не столь больным войной... 
Под птичью трель 
полудня чуть скрипела карусель: 

В виолончельных жалобах пчелы 
на сквозняке покачивалась шляпа, 
в луче, светло целующем стекло, 
крыло соломки блёклое цвело 
узором золотистых крупных крапин, 
и свет, сходя на старые полы, 
их срез седой являл из полумглы. 
Тот древний деревянный манускрипт 
с причудливою строфикой прожилин 
хозяев добрым словом поминал, 
фамильный их храня инициал. 
Как трудно, но достойно жизнь прожили 
в любви — сквозь беды, голод, недосып... 
В тиши полдневной скрип... и скрип... и скрип... 


    ОКТЯБРЬ, ПЕЧНИКИ

Серо-угрюмые сумерки старого сада 
солнца восшествие шелестом ветра наполнило, 
яблонь извивы продув сквозняковыми волнами хлада. 
Вишен листва, как мираж, винно-розовым облаком 
в стыни пылает. Их лепет печальный запомнить бы, 
скорбную хрупкость стволов в глуховатой тоске листопада. 

В охристой крошке, в косматости мхов, выплывает 
кровля сарая, как горб ископаемой рыбины. 
Древний скрипит целакант, к небу рёбра косые вздымая, 
в утренних реках багря. Их потоками зыблема, 
знобко поводит хребтом деревянная глыба над 
дымом костров, над тоской и мольбой опустевшего края. 

В гулком железном корыте, до дыр проржавелом, 
красную глину с песком будоража лопатами, 
месят раствор печники в кирзачах, перепачканных мелом. 
Брови белёсые, речь на арго хитроватая, 
в рыжих усах пламенеют бычки самосадные, 
пальцы целованы ветром, грубы и умелы... 

Цокнет сорока в рогатых ветвях осокоря 
и застрекочет, по дереву шаркая лапками, 
скорую зиму браня, с заморокой голодною споря... 
За терракотовой банькой, за сливою зябкою 
изредка скатится в травы сиротское яблоко 
в стылом безмолвно-суровом великом просторе.