Предуведомление
Иногда автору текста, предлагаемого вниманию уважаемого читателя, приходит в голову, что только он, автор, совсем по словам знаменитого историка, знает «как это было на самом деле» ("wie es eigentlich gewesen sein"). И, повинуясь подобным мыслям, не может не поверить своих соображений широкой публике. Ведь фантазия беспощадна и способна перевернуть любой монумент, в том числе и тот уму непостижимый сонм героев, чьи судьбы и страсти были введены в культурный обиход Гомером (оставляя в стороне научный вопрос генезиса «Илиады» и «Одиссеи») и восприняты великими греческими драматургами, за которыми шли уже классики Нового времени. И вот ещё чем можно поделиться: конечно, интересно идти той же дорогой, что Еврипид, Расин и Гёте, но гораздо интереснее от неё отклониться, причём с самого начала.
Когда же текст был закончен, то автор с некоторым ошеломлением обнаружил, что в нём присутствует весь квартет подробно поименованных Борхесом архетипических сюжетов, и немало этому удивился. Как известно, это осада города, возвращение домой, путешествие-поиск и жертвоприношение. Правда, у Борхеса речь идёт о жертвоприношении бога, но мы-то знаем, что в реальности жертвами были не боги и часто даже не захваченные в плен враги, а собственные дети, как о том повествуют две самые известные истории о жертвоприношениях несостоявшихся: библейская и античная. О первой здесь речи нет, тем паче что её подробно рассмотрел Кьеркегор, а вот вторая изложена ниже весьма подробно и в строгом соответствии с авторским видением того мира, который жил по обрядам, которые нам сейчас представляются невозможными и от которых мы, казалось бы, ушли очень далеко. Впрочем, читатель легко заметит, что автор отнюдь не разделяет этого оптимизма, но продолжает уповать на промысел Божий, иначе называемый провидением. Вопрос же о возможности выбора и свободе воли каждый, как и много тысяч лет назад, решает для себя сам.
***
Должно быть, греки…
Иосиф Бродский
I.
Утром ветер не переменился, и девочка очень обрадовалась. Конечно, никаких сомнений в воле богов не было, но всё-таки слабый отблеск неуверенности мерцал в самой глубине её трепетавшего сердца. Теперь же и он испарился, улетел вместе с новыми порывами рассерженного Эвра, пусть ей казалось, что они были реже и слабее вчерашних. Значит, всё полностью определилось, и счастье её решено окончательно. «Может быть, даже сегодня. Лучше бы сегодня… Почему же отец так медлит? Может, броситься в ноги матери, пусть она его упросит, чтобы скорее, чтобы нынешней же ночью, сразу на рассвете…».
Корабли теснились в узкой гавани, многие были привязаны друг к другу, и волны поднимали и опускали их одновременно, то и дело сдавливая концы канатов, заправленных вдоль бортов, дабы избежать порчи дерева от ударов, неизбежных при таком столпотворении. Ненужные вёсла грудились на дне грозных пентеконторов и триаконторов, паруса были сняты и свёрнуты. Конечно, в море можно было выйти, но не такой громаде боевых судов, обречённой растянуться до самого края окоёма. Да и в иных обстоятельствах. Теперь бы любой задумался, стоит ли пускаться в плавание и начинать доселе невиданное предприятие при столь неблагоприятном предзнаменовании: ведь попутного ветра ждут не для того, чтобы облегчить работу гребцов и кормчих. Все понимали, что бессмертные – или один из них – были разгневаны, только чем, делом или словом, и на кого вернее всего указывало остриё их ярости? Чего хотели они? И можно ли было их умилостивить? Ведь это возможно почти всегда, имеет значение только размер жертвы или её ценность. И на её счастье, боги ответили в точности так, как она больше всего хотела. Как желала, даже не раз мечтала вечерами, перед самым сном. Да, об этом ещё знали не все, но спустя день или два весть должна была разлететься по городу. Поэтому медлить не стоило – волю богов надо выполнять, а не обсуждать.
Царица тоже была очень довольна, но торопилась, именно чтобы избежать ненужных слухов. И ещё: её раздражала цепь отговорок и отсрочек, свалившихся на неё из мужниного шатра в самом центре воинского стана, каждая из которых казалась ей одновременно мелкой и избыточной. И она не скрывала этого ни от слуг, ни от редких посетителей, хотя и не смела возражать мужу напрямую. Впрочем, это было и невозможно: последнее время он сообщался с ней только посредством вестников. Да, она тоже считала, что ждать больше нечего, надо действовать в соответствии с предсказанием, тем более что даже его малейшие подробности скоро станут известными всему войску. И оно справедливо возмутится, почему его до сих пор не исполнили? Чего боялись, зачем тянули? Царица бы всё сделала сама – она вообще с самой юности не чуралась тяжёлой работы, но здесь на её пути вставал непреклонный обычай. Женщинам пристали совсем другие обряды, а этот был им запретен, заказан, невозможен. Поэтому оставалось лишь надеяться на то, что муж наконец-то выполнит то, что обязан, и как можно скорее.
II.
Девочка продолжала мечтать. Как всё-таки хорошо сложилось, какое счастье, что так сложилось! Она давно уже была взрослой и знала, что думать о будущем не нужно, надо жить сегодняшним днём и надеяться на милость богов, потому что ничего хорошего с ней в дальнейшем случиться не могло, ничего не могло быть лучше детства, за воротами которого её ждали только работа и неволя. Посвящение богам – единственная возможность избежать обычного замужества и тягостной жизни в доме мелкого правителя отдалённых и скудных земель – для старшей дочери участь прочно заказанная. Именно потому, что отец был так могуществен, её нельзя было оставлять в родных местах, даже при святилище. Ибо нет ничего безрассуднее, чем доверять слепому случаю или человеческому обету, даже данному добровольно, тем паче, что разница между ними не слишком велика. Поэтому первородную царевну надо было выдать замуж как можно дальше от дома и лучше всего – за вождя небогатого, малочисленного и не слишком воинственного племени. Таких было в избытке на затерянных островах закатного моря, там, откуда во все щёки дует бородатый Скирон и где часто берёт начало добродушный Аргест – те самые ветры, которых столь тщетно, уже не надеясь на быстроногого Зефира, ждали корабли в переполненной гавани. Уже давно она знала, что где-то там подрастает её суженный, как раз в те самые края выдали замуж одну из дальних тёток по матери, отдадут и её, даже не слишком думая о выкупе. Таковы мудрые законы властительной семьи, и они ей прекрасно известны с самого малолетства. У её брата – пока что единственного царского сына – не могло быть никаких соперников. Конечно, кроме собственных братьев, если им суждено появиться на свет. А вот одну из младших дочерей можно, а иногда и нужно было оставить незамужней и сделать жрицей. Но не её, ни в коем случае не её саму. Поэтому она и не могла поверить своему счастью, тому, что боги оказали ей почти неслыханную милость. Тому, что вся её жизнь будет теперь состоять из детства и вместе с ним закончится. Что она будет воистину счастливой. И она знала, что за неё радуется вся семья. Но больше всех – мать.
Впрочем, царица была не только рада, но и горда, хотя и этого ей показать было нельзя. К тому же, помимо смутной тревоги, которую вселяло необъяснимое промедление, её заботила ещё одна мысль: теперь непонятно, что делать с остальными дочерями. Ведь старшая – хорошо, что она об этом так и не узнает, – была почти что просватана: теперь придётся заглаживать обиду, посылать подарки, иначе нельзя, даже с правителем бедной и затерянной за небосклоном земли. Конечно, дело не в нём, а в гневе бессмертных: они всегда наказывают за не исполненные людьми обещания. Даже если сами тому виной. Хотя, что волноваться заранее, остальные дочки пока совсем малы, неизвестно, доживут ли до брачного возраста. Да и все мы – что ещё сумеем увидеть? Не знаем и до самого конца не узнаем. Вот хотя бы едва научившиеся ходить дети, ровесники её сына: что им готовит судьба, кем они станут, что совершат? Или не совершат. Ни один провидец не скажет, сколько им, сколько тебе самой осталось до входа в загробный мир, ведь даже завтрашний день неизвестен никому, кроме богинь судьбы, что уж тут загадывать на годы вперёд?
И лица всех домочадцев, взятых в дальнюю дорогу, тоже светились. Они к тому же надеялись, что скоро это испытание закончится и можно будет собираться в обратный путь. Пусть не менее долгий, чем тот, что привёл их в этот прибрежный город, но должный с каждым шагом приближать их к родным или ставшими родными холмам и полям. Несомненно, что то же самое и одновременно противоположное чувство испытывало неисчислимое множество воинов, собравшихся в гавани и вокруг неё. Они ничуть не меньше, а, скорее наоборот, больше других устали ждать, но жаждали отправиться отнюдь не на родину, а за море, и, быть может, и даже, вероятнее всего, найти там смерть. Впрочем, гибель в бою – удел почётный и даже сравнимый с тем, который предстоял ей. Мужчина имеет право умереть от старости, только если он долго странствовал и подвергался немалым опасностям на воде и на суше: значит, боги сохранили его для того, чтобы он дал потомство и успел рассказать миру о том, что ему выпало пережить. В длинной жизни как таковой нет особой доблести: она даётся гением удачи и волей бессмертных. Тем паче, что их гнев может разрушить любое, сколь угодно прочное здание благополучия и людского уважения.
Да, думалось девочке, правду говорят старшие: милость богов непредсказуема, иногда, чтобы её заслужить, не хватает самой жизни, сколь угодно праведной. А их недовольство, наоборот, словно удар молнии, снискать его – дело одного мгновения, одного ненужного слова. Говорят, что именно это произошло с её отцом. И как хорошо, что она сможет его спасти и искупить его прегрешение. Больше того: от неё зависит судьба тысяч людей, её имя будет на устах их потомков и навечно запечатлеется в памяти дальних и близких земель, а главное, в преданиях её собственного рода, она станет первой женщиной, что будет стоять наравне с богоравными предками её отца и деда.
III.
Солнце повернулось к закату – день уходил. Всё замерло. Девочка оставалась за занавеской и сначала жадно прислушивалась к малейшему шороху, но её никто не тревожил. Неожиданно она обессилела, впала в какую-то полудрёму, воздух вокруг неё накалился, стал густым. Похоже, что и остальных придавила накопившаяся в дороге усталость. Только рабы, стараясь не производить излишнего шума, давали корм животным, стирали бельё, готовили пищу. В любом случае выйти из огороженного пространства, отведённого царской семье, никто не мог. Оставалось ждать. Но известий по-прежнему не было. И тишина постепенно заполняла самые дальние закоулки шатра, становилась ощутимой и горькой на вкус.
Сегодня царица уже была определённо недовольна: муж очевидно медлил, словно переступал с ноги на ногу, и она не могла понять, почему. Да, она уже не раз убеждалась в том, что он видел на шаг дальше других, и это её радовало, при одной мысли об этом её голова вздевалась ещё выше, а шея твердела: она гордилась им, их царством, дворцом, семьёй. И она знала, что жизнь любого члена их рода была в его распоряжении и что неблаговоление небес означало чью-то смерть – за её жизнь это случалось не раз, и обычно судьбу искупителей решал жребий. Но теперь дело обстояло слишком серьёзно и необходима была кровь самой высшей пробы – царская и чистая. А мужчина не может быть чистым, только малый ребёнок, лучше девочка. Тем паче, что, по словам оракула, требовалось умилостивить богиню-деву. Сын у царицы был только один, а девочек двое, поэтому всё было просто. Непонятно, зачем тянуть. Что ещё могло случиться? И царица не находила себе места от беспокойства.
Наконец вечером из стана пришёл вестник и принёс хорошие, хотя в чём-то неожиданные новости. Да, жертвоприношение состоится наутро после следующей ночи, на самом рассвете. Да, завтрашний день она может посвятить приготовлению к великому торжеству, украсить дочь, как должно, и воздать ей все подобающие почести. Надо сейчас же отдать все необходимые распоряжения. Но царице на этот раз не будет позволено лицезреть обряд, она проводит дочь до ворот и там расстанется с ней: алтарь возведён на дальнем краю лагеря, а из женщин туда могут быть допущены лишь рабыни. И жертвы.
IV.
В святилище было пусто. Эхо внимательно и тихо отразило цепочку уверенных шагов. Царь осторожно прислонил копьё к стене, повернулся, снял ненужный шлем и огляделся вокруг, ища, куда бы его положить. Не нашёл и застыл с ним в руках. До сих пор каждое его движение было продумано. Именно так он себе это и представлял, до малейших деталей, точнее некуда. Он не хотел, чтобы это был разговор воина с безоружным, властителя с тем, кто обязан ему подчиняться. Но, пожалуй, от него ничего особенного и не требовалось: жрец в свежевыстиранной накидке, высокий и седобородый, стоял, не сгибаясь, и смотрел ему прямо в глаза. Кажется, ничто не могло удивить старого служителя богов и проводника их воли. Поэтому он спокойно ждал, но царь никак не мог решить, в какой руке ему лучше оставить шлем, и оттого хорошо подготовленная речь застыла у него на губах. Тогда жрец заговорил первым.
– Ты ведь знаешь, царь, что я этого не хотел. Они вырвали у меня то, чего жаждали с самого начала. Конечно, виноватым должен был оказаться ты. Как иначе? Эти двое – чего ты хочешь? Они столь же страшны в бою, сколь слепы и глухи ко всему остальному. И ты не хуже моего понимаешь, что без них нам ничего не удастся, пусть одного легко с ума сводит ярость, а другого – самолюбие и мнительность. Сейчас они заодно, и мы не можем им противостоять. Никакого злого умысла с моей стороны здесь нет – потворство не есть притворство, я знаю, что я сделал и зачем. Ведь не пойди я у них на поводу, нашёлся бы другой жрец, любой из моих учеников, и он бы мог быть не только лжив, но и корыстен. Но я не ищу оправданий – к чему? И я не уверен, даже вовсе не уверен в том, что это сможет изменить волю бессмертных. Хотя, и пусть меня накажет небо, если я неправ, это – не воля, а прихоть. Сами боги это знают и потому не должны быть обижены речами смертного, которому дано видеть чуть больше других. Нет, это ни в коем случае не высший приказ, а причуда, даже случайность. Видишь, молния не убила меня сразу же после этих слов – значит, я не лгу.
Скорее всего, погода в любом случае переменится через несколько дней: ветры просто запоздали в этом году, такое, по рассказам стариков, случалось и прежде. Помнишь ли ты, как две или три луны назад земля дрогнула, кажется, ранним вечером, примерно перед сменой первой стражи? И что вслед за этим на несколько дней наступили невиданные холода? Я был уже здесь, и город словно вымер, все сидели по домам и пытались согреться. Лишние дрова были в большой цене, их даже меняли на рабов.
Так вот, это может значить, что в тот день Гефест слишком сильно запалил свою печь – возможно, боги тоже готовятся к какой-то новой битве – и подземное пламя выплеснулось далеко за морем, во Фригии или даже Колхиде, из жерла тамошних огнедышащих гор. Дым и пепел занесли дом Эола, и он забыл вовремя призвать одни ветра домой, а другие выпустить. Но копоть из божественной кузницы вскоре развеется, и всё снова пойдёт своим чередом. Увы, тебе не убедить в этом войско: ведь слухи, которыми оно полнится, сильнее разума. Ты зря устроил эту охоту, тем более она оказалась такой удачной. А от зависти до клеветы – одно дуновение. И я убеждён, что ты не говорил этих слов, которые якобы обидели богиню, но какая разница? Да, жрецы бы тебе поверили, может быть, даже остальные владыки, но чего хотеть от толпы людей, которые лучше всего умеют убивать? Которым обещана великая победа и хорошая добыча. Мы ведь всегда обещаем им одно и то же. Ибо как ни могущественнее и мудрее мы каждого из них в отдельности, их общая сила неподвластна нам и страшит нас днём и ночью. Ты же страдаешь бессонницей, царь?
Признай, это не умалит твоей доблести и твоего сана: и мы, жрецы, и вы, цари, боимся людей с оружием в руках, но мы просто уходим от них в святилища, приносим жертвы и пытаемся прорицать будущее, чтобы облегчить настоящее, а вы всегда хотите использовать их к собственной выгоде. И вот пришёл час, когда мы оба, и ты, и я, должны заплатить: ты за власть, а я за то, что скрываю знание, данное мне моими учителями и многими иными мудрецами, которых я встречал на жизненном пути, и которые делились со мною своими тайнами. Ты ведь знаешь, что мне предсказано умереть, как только не исполнится данное мною пророчество? Не то, чтобы я в это верил: ведь это почти то же самое, как умереть от старости, но ведь любое предсказание исполняется только тогда, когда есть кто-то, желающий его исполнить.
Царь по-прежнему держал шлем у левого бедра. Почему-то ему вспомнилось, что у шатра его ждёт чужеземный торговец, подарки которого он уже принял, а значит, согласился на встречу. Но с этим можно быстро управиться… Царь не очень внимательно слушал жреца, в его речи не было ничего нового, и он почти сразу понял всё, что тот хочет сказать, в чём желает убедить, да и не за этим он шёл сюда. Как ни смешно, но у него до сих пор оставалась слабая, ни на чём не основанная надежда… Но теперь не было и её. Оттого он не двигался с места и просто ждал, когда жрец замолчит. Тем более, что у него только что была беседа, во многом напоминавшая эту.
V.
– Лучше покориться им сегодня, а отомстить завтра. Только кому ты хочешь мстить? Не жрецу же? Он не возвысился бы так над своими собратьями, не стал бы вершителем судеб, твоих и моих, не будучи столь решительным и осторожным одновременно, он, как и мы, только направляет поток, чтобы в нём не утонуть. Даже если у тебя есть чем ошеломить, принудить его, остановись, подумай. К тому же эти двое знают о велении оракула и наверняка всё растрепали своим приближённым. С ними ничего не сделать, смирись. Пусть один безрассуден, как пожар, а другой – туп, как скала. И не забывай, ты – совсем один, даже твоя жена против тебя. Ты прекрасно знаешь, что она может поверить твоему уму, но не сердцу. Настоящая царица, не правда ли? Да что там, вся твоя семья решит, что ты сошёл с ума. И девочка, несомненно, мечтает об этом, я уверен, что она счастлива и хочет остаться счастливой. Она тоже тебя не поймёт, даже испугается. Ты ведь никому не можешь открыться. Почти никому. Не понимаю, зачем я всё это говорю, ты и так прекрасно знаешь, что к чему.
Да и кто кому будет в конце концов мстить, тоже сложно предугадать, и не стоит загадывать слишком далеко. Хотя обычно мстят тем, кто считает, что победил, одолел, превозмог, что возвратился с победой, кто потому уязвим и, скажу больше, беззащитен. А мстят те, кто думает, что они понесли урон или бесчестье, что обижены, что оскорблены. Даже если это вовсе не так. Ведь то, что человек думает, часто важнее того, что есть на самом деле. По крайней мере в отношениях между людьми.
Ты не хочешь этого делать? И у тебя нет объяснений? Странно. До тебя это никого не смущало, в вашем роду особенно, я ведь слышал про твоих двоюродных и про твоего старшего брата, а как иначе? Конечно, и даже в подробностях. Я хоть родом с другой стороны суши, но ваш род слишком славен, чтобы быть неизвестным в далёких землях. Тем паче, что ты прекрасно знаешь, я тоже был на собрании царей перед этой злосчастной свадьбой, тогда мне многое порассказали. И положа руку на сердце, скажи: разве теперь об этом кто помнит, кроме бродячих певцов и храмовых ясновидцев; что бы там ни случилось в прошлом, твои кровники с обеих сторон послужили примирению вашей семьи. Как и должны были. Как и она – должна.
Да, ты спросишь меня, а как же я? Почему я не с ними, а здесь, с тобой? Правильно, у меня тоже не находится верных слов, чтобы это объяснить. Но отвечу тебе, не таясь: что бы я ни замышлял, ни делал и что бы ни удавалось мне там или здесь, слава о моей мудрости и изворотливости – я намеренно вспомнил это слово, ведь меня очень многие не любят, не так ли? – слава эта, на самом деле, воистину преувеличена. Я ведь и вправду приехал на тот совет без особой цели. Разве что узнать мир за пределами нашего крохотного островка и, быть может, найти себе жену за его пределами. Иначе бы жизнь стала невозможной: семью, откуда я взял бы себе супругу, возненавидели бы все остальные. У нас ведь не так много знатных родов. Начались бы распри, за ними кровь, месть, и так без конца…
Конечно, уже потом меня захватило тщеславие, и я не стал долго раздумывать, когда мне в голову пришла мысль, которая всё решила. Скорее всего потому, что уж слишком свысока на меня смотрели остальные, а для тебя, царь, я был просто пустым местом. И вот, в горячке восторга от осенившего меня озарения, я взбежал по ступеням у всех на виду и громко крикнул… Ну, ты помнишь. Я был так собою горд и совершенно не осознавал последствий своих собственных слов. И в итоге боги обманули всех, но меня первым. Поэтому очень скоро, когда я понял, к чему всё клонится, стал думать, как бы избежать вашей общей клятвы.
И, казалось, мне тут же страшно повезло. Я случайно встретил дальнюю племянницу нашего владетельного хозяина, она не так хоронилась во дворце, как та, другая, ходила за водой вместе со служанками и младшими девочками, и за ней почти никто не следил. Мы быстро сговорились: похоже она не была счастлива в том великом доме, куда её взяли из родственной милости. Но я не собирался её похищать – это всё глупые россказни, даже не знаю, кому понадобилось их выдумывать. Я прямо пошёл к царю, думал, что он её легко отпустит, и меня вместе с ней. Но оказалось, что, сам того уже не желая, я перерос свой маленький остров, обо мне говорили, меня приветствовали не виденные мною дотоле люди. Не знаю, был ли мудрый правитель обо мне такого высокого мнения – с чего бы – или просто хотел преподать остальным урок? Или – мне это в голову пришло только сейчас – не ты ли, великий владыка, тогда надоумил своего старшего родственника? Чтобы он освободил меня от одной клятвы, заставив взамен дать другую, ничуть не меньшую? А как ко мне сразу стал благоволить твой брат, воистину счастливейший из смертных! Ведь наше счастье тоже существует только в наших глазах: если мы думаем, что счастливы, значит, боги нам улыбаются.
Вот видишь, нам обоим ничего не помогло: ни тебе твоя сегодняшняя власть, ни мне – моя прошлая безвестность. Да, я не хотел бросать сына, что-то подсказывало, я не увижу, как он растёт и входит в молодую силу. Может быть, я никогда не вернусь домой или приду туда древним старцем, которого никто не узнает. И не спрашивай, что бы я сделал на твоём месте – я не могу быть на твоём месте, мне придётся пережить совсем иные горести. Но я понимаю тебя, мне кажется, что понимаю. И уже испытал немало, то ли ещё будет: я покинул дом не по своей воле, я не чувствую за собой долга и не желаю славы. Мы различны с тобой, о царь, но плыть нам рядом. Решайся поскорее, время не ждёт, не могу понять, что пришло тебе в голову, что мучает? Ведь как это ясно и понятно – то, что нам сейчас предстоит сделать. Гораздо легче, чем давать дурацкую клятву, да ты же её и не давал, но вот видишь, как оно получается?
VI.
Царь возвращался в лагерь. Коней он не погонял, ехал медленно. Его шатёр был всего в нескольких стадиях от святилища, и он сразу решил не утруждать возницу, поэтому сам стоял впереди, на его обычном месте, и правил колесницей в постепенно сгущавшейся тьме. Одиночество никогда не страшило его, он давно привык к нему, даже сросся с ним и знал, что так проживёт всю оставшуюся жизнь. И отчаяния равным образом не было в нём, это чувство недостойно великого мужа. Хотя в глубине души он прекрасно знал, что проиграл, и только упрямство – отцовская черта, тот тоже никогда не мог отказаться от раз принятого решения, каким бы безумным оно ни было – мешало ему признать своё поражение.
Впрочем, отец много раз бывал неправ. И, положа руку на сердце, разве он хотел остаться в памяти – да кто только хранит эту память? – подобно отцу, в рассказах, которые избегают передавать друг другу, кроме как шепотом и с глазу на глаз, в песнях, которые поются одинокими пастухами только в глухую беззвёздную ночь у самых дальних выгонов. Да, дворец ещё помнит шаги отца, но уже давно не слышит его имени: он пролил слишком много крови, чтобы его имя могло принести что-нибудь опричь несчастья. Ведь он пролил её своевольно и своекорыстно, без оглядки на богов и оракулов. Такая кровь не благословенна. А вот он теперь, наоборот, не хочет пролития крови во имя общего блага, и против него сразу ополчился весь мир. Неужели он вправду должен, именно должен это сделать? Должен – они все так считают. Но почему же ему в голову пришла эта безумная, идущая всему наперекор мысль? И почему не отпускает его уже который день? Он даже хотел поделиться ею со жрецом, но сразу понял, что это бесполезно.
Караульные бесшумно расступились перед царской колесницей. Кони хорошо знали дорогу, и очень скоро он уже стоял перед своим шатром. Горели факелы. Пламя стояло на месте и указывало в небеса – ветра теперь уже не было. Хотя вот нет: царь заметил, как жёлто-красные языки дрогнули, дёрнулись в сторону восхода и снова выпрямились. Похоже, жрец не лукавит, уже недалёк тот час, когда Эол развяжет нужный мешок. Но в таком случае…
– Но что же тогда? Что? – спросил себя царь. – Что это будет означать, что это может значить уже сейчас? – И застыл перед самым входом в шатёр. Почему-то ему казалось, что, войдя внутрь, он сразу же примет решение, как отрежет острым ножом что-то гудящее в самой сердцевине его собственного тела.
И вдруг вспомнил, что по неуклонно соблюдаемому закону гостеприимства, в течение полного дня после принятия подарков он обязан выслушать чужеземного торговца. Оглянулся и сразу увидел его, стоявшего в небольшом отдалении, рядом с кем-то из стражи, – ничем не приметного темнобородого человека в пёстрой одежде дальних земель, тут же склонившегося ниц.
VII.
– Откуда ты родом? Где выучил наш язык? Ты не похож на иноземца несмотря на то, что одет, как варвар.
– Моё имя ничего не скажет тебе, о царь! Ты прав, я давно живу вдалеке от родного дома. Я вырос в деревне, за много дней пути отсюда, но не был там уже много лет. Мой отец имел изрядное хозяйство, по нашим меркам он был даже богат. Когда он скончался, ему в равной доле должны были наследовать все братья: я и ещё двое. Но один из нас, средний, хитростью и многими уловками сделал так, что ему досталась большая часть добра, а нам с младшим братом – жалкие крохи. Мы настаивали на своей правоте, но он не только не желал ничего слушать, но впрямую издевался над нашим простосердечием, говоря, что никакой суд нам не поможет и ни один оракул не возьмёт нашу сторону. Мы уступили, чтобы не ронять честь семьи, но потом договорились встретиться, чтобы в последний раз воззвать к его совести. Дали клятву, что не причиним ему никакого вреда. Но всё пошло прахом: брат опять начал насмехаться над нами, а потом усомнился в честности моего рождения, ведь отец взял нашу мать, когда она была бездетной вдовой. Я убил его, и, хотя старейшины решили, что я не должен умереть за это преступление, я был навсегда изгнан из родных мест.
Я долго скитался, жил и в этом городе, и в твоей твердокаменной столице, о царь, возделывал чужую пашню, торговал, ходил на кораблях гребцом и кормчим, и однажды оказался в земле варваров. Они – народ воинственный и мудрый, но не любят и боятся моря. Я научил их строить небольшие суда и ходить вдоль берега, это помогло их царю в войнах с соседями, ведь мы не раз огибали их по воде и нападали сзади. Царь отличил меня и возвысил. Я взял жену, построил дом, нажил детей и забыл родину. Но теперь царю потребовались слуги для варварских богов – те, кто будут ухаживать за ними, кормить их, а потом сами станут их пищей. Раньше ради этого нападали на соседей, вязали гуртом пленников, лучше юных. Я ходил в такие походы, их брали вдоволь, чтобы хватило на несколько лет. Но теперь мой царь властвует над всеми окружными землями и не может похищать детей своих подданных. А идти в далёкий поход ради двух-трёх десятков рабов – глупо и безрассудно, их легче купить, и чем дальше от дома, тем лучше. Вот я и был послан моим нынешним повелителем, о царь! Я знал, что на невольничьем рынке в здешнем порту найду нужный товар, и вот я здесь, и прошу разрешения выполнить наказ моего господина, как то требует долг и обычай. Сразу же вслед за этим мы выберемся из гавани, ведь наши суда узки и легки, поднимем парус, поймаем любой ветер, который богам будет угодно послать, и уйдем назад, на север. Мы не лазутчики, мы – купцы, но не из личной выгоды, а в силу царского приказа и воли небожителей, нас пославших.
– Значит, ты ищешь жертвенную пищу? Понимаю. И что, все купленные тобой рабы примут смерть, когда дойдут до нужного возраста?
– Нет, царь, не все. То есть, почти все. Закон велит, чтобы одна из девушек, та, на которую сразу падёт выбор богини, осталась служить ей до самой старости. Чтобы она исполняла обряды, вела церемонии, предводительствовала празднествами, особенно самыми важными. Чаще всего ею становится наиболее светлая лицом и соразмерная телом, о которой известно, что в прошлой жизни она принадлежала знатному роду. Хотя я слышал, теперь это не обязательно: ведь благородный лик важнее благородства крови.
– Вот как? – царь замолчал и задумался. – А скажи, я слышал, что варвары – прекрасные охотники и ловцы зверей, что многие из них в беге не уступят иному вепрю. Так ли это?
– Ты прав, царь. Тебе нужны загонщики для облавы? Мы готовы помочь тебе, хотя долго были в море и наши ноги немного утратили свежесть.
– Нет, я хочу, чтобы вы сами отправились на охоту. И чтобы к этой ночи привели мне живую добычу, я скажу, где её лучше всего найти. Не думай о невольниках, это я беру на себя. Назови нужное число мужчин и женщин, примерный возраст, и тебе их приведут прямо на корабль. Это будет отборный товар, я обещаю, твоему царю и вашим богам хватит пищи на долгие годы. Сколько у тебя людей? Дюжины две, ещё больше? Тогда вы должны справиться. Верёвки у вас есть, не так ли? Любой толщины и длины – ведь без них нельзя пускаться в путь за теми, кто обречён жертвеннику. Слушай же: то, о чём я тебя попрошу, немного необычно, даже чудно, но думаю, что поймать её будет в ваших силах. Лес здесь поблизости, вы успеете. Не гонитесь за самой крупной, размер здесь не важен. И если исполните всё в точности, то получите такую награду, о какой не могли и мечтать. Конечно, при одном очень важном условии. Очень важном.
– Царь, я внимаю твоим словам.
VIII.
– Это очень опасно, царь. Несмотря на твои предосторожности, всё может раскрыться – и раскроется, если на то будет воля бессмертных. Да, я понял, что свидетели исчезнут, но так не бывает, чтобы исчезли все. И что тогда? Самое лёгкое, что с нами сделает войско – позволит умереть без мучений. Но скорее всего, нас принесут в жертву за оскорбление богов, и это будет долго и страшно. Мы будем медленно умирать, царь. Возможно, и наши семьи тоже. Ты говоришь, что если я не соглашусь, то другие жрецы могут услышать совсем иную волю небес. Не спорю, мне ли их не знать, занять моё место хотели бы многие, и они с радостью помогут тебе меня сокрушить. Не трать лишних слов, я всё понял.
И я вижу, что ты готов пойти до самого последнего предела, только никак не могу понять, почему. Ты грозишь мне, стращаешь меня падением, позором лжепророчества, гибелью моих родных. Но подумай о своих собственных. Ты хочешь спасти свою старшую дочь, а можешь потерять всех детей, славу и жизнь. Тем более, что ты не можешь знать наверняка, ради какой жизни ты её спасаешь? И спасаешь ли? Уверен ли ты, что эти варвары тебя не обманут и что они настолько искусны в кораблевождении, что смогут незаметно покинуть гавань? Без ветра в парусах, бесшумно? Ты хочешь приготовить всё ещё до рассвета и надеешься, что с первым лучом солнца к тебе придёт избавление? Но чем же ты так мучишься, какое пламя вдруг так ожгло тебя, что ты идёшь на преступление и заставляешь меня тебе потворствовать?
Согласен ли я? А у меня есть выбор? Не лукавь, царь, выбор здесь есть только у тебя. Это ты решаешь, мы лишь подчиняемся. И тебе, и богам. Да, я подчиняюсь.
IX.
Девочка лежала на куче тряпья. С неё давно уже сдёрнули мешок, вынули кляп изо рта. Корабль долго шёл на одних вёслах и в полном молчании. Но теперь его качало, и он на всех парусах летел к северу. Девочка слышала непонятные приказы кормчего и мерные вскрики помогавших ветру гребцов. Она видела, как уходят вдаль облака и меняется звёздное небо. Девочка была хорошо связана, не слишком крепко, но достаточно туго и умело, так, чтобы её телом было можно пользоваться, но при этом не навредить тому, чему нельзя было навредить. Это касалось и других пленников, лица которых были ей смутно знакомы. Они, выросшие в неволе, привыкли к этому и не сопротивлялась. Девочка же хотела умереть, особенно вначале, когда ей было очень больно и гадко, но не смогла ни задушить себя, ни выпрыгнуть за борт. Сперва она билась с верёвками ночи напролёт, но за ней хорошо следили и трижды в день, начиная с самого утра, проверяли узлы. Тогда она погрузилась в полусон, из которого выходила только во время приёма пищи, потом заметила, что спит всё меньше и не слабеет и что её кормят всё лучше и лучше. К концу плавания к ней перестали прикасаться, и она смогла отдохнуть. Девочка уже начинала понимать, что с ней произойдёт и кем она станет. Она не хотела об этом думать, она не хотела просыпаться.
Потом корабль пристал к берегу, её отделили от остальных пленников, и несколько женщин пришли к ней, внимательно ощупали и обстучали, затем помыли и одели в варварскую, но чистую одежду, и, наконец, привели в большой зал с высокими сводами и смотревшими на море окнами. Посередине каменного простора было трёхступенчатое возвышение. Там в окружении воинов стоял пожилой бородатый человек в царском венце. Он вопросительно посмотрел на пришедших с нею женщин, и все как одна сначала склонили головы, а потом упали ниц. Варварский царь внимательно оглядел девочку, ничего не сказал и медленно кивнул. Тогда женщины, не вставая с колен, повернулись в её сторону, воздели руки и снова упали ниц.
Девочка поняла. Всё снова изменилось. Тогда она тоже воздела руки и поклонилась царю. Девочка раздумала умирать. Это была воля богов, она станет им служить. Так же, как она когда-то мечтала, пусть в иной земле и пусть не смертью своей, а жизнью. Стать главной жрицей царства, и царства могучего – достойно её рода и её великого отца.
И как бы ни был далёк путь, корабли могут его пройти. И уже прошли, не раз и не два. Значит, пройдут снова, не сейчас, но быть может, спустя годы. Даже наверняка, спустя долгие, очень долгие годы. Но они придут, придут обязательно, гордые корабли с родных берегов. А до тех пор не надо об этом думать, ведь лишние мысли только мешают жить, а исполнять обряды и чтить богов и гениев этой земли. Ею будут все довольны: и боги, и царь, и варвары, и те люди со знакомыми лицами, кого она будет приносить в жертву. Почему-то ей пришло в голову: все те, кто прикасался к ней на корабле, тоже скоро умрут. Совсем скоро.
Девочке подумалось: надо как можно быстрее и лучше овладеть здешним наречием, иначе как она сможет узнать волю небесных покровителей этой земли, как сможет рассказать о ней? Отец всегда говорил, что их семья пролила слишком много крови без благословения бессмертных, она будет внимательно слушать, что ей скажут здешние боги, она ни за что не станет перечить их воле. Всё, что она сделает, будет только с благословения богов. И тогда обязательно придёт корабль.
X.
– Ты скажешь мне, что случилось с нашей дочерью? Правду, только правду. Да, я знаю про волю небожителей и про животное на алтаре. Они мне рассказали. И велеречивый жрец, и этот наш дальний родственник, с которым ты так полюбил держать совет. Одними и теми же словами. Но я не верю ни тому, ни другому. Хотела бы я там быть, чтобы самой это увидеть. Она просто исчезла? Её унесла богиня? Сделала невидимой? Бесшумно, без грома, без знамений, так, что никто ничего не слышал. И все повторяют друг за другом одну и ту же выдумку. Или не выдумку? Что ты с ней сделал? Подумать только, я сама связала ей руки, как-то подобает по обряду предков, обняла её в последний раз и отдала тебе. Сама!
Да, я сегодня же отправлюсь домой, ты можешь не волноваться. Вы все можете не волноваться. Успокой своих друзей и тем же чередом успокой врагов: им ты нынче позарез нужен, теперь вы заодно. Все слуги тоже пропали в одночасье – ты ведь и это знаешь. Конечно, воля богов, как иначе? Купи мне новых рабов, им будет чем себя занять. Не забудь, нашему сыну нужна кормилица. И да, я перед отъездом принесу благодарственную жертву, всё как положено. Никто ничего не заподозрит. Будут воздевать очи горе и восхвалять божественную мудрость. Жаль, конечно, что не смогу ещё раз посмотреть в глаза тем, кто тебе помог.
Наверно, в этот самый час твои сообщники торжествуют. Разливают вино, благодарят бессмертных. Не знаю, кто они, но, должно быть, твоей породы, самых славных имён и благородных кровей. И безмерно, как нельзя больше довольны, что опять обманули тех, кому нравится быть обманутым. Да и остальные рады, все как один, от наискуснейшего возничего до последнего носильщика, им легче поверить россказням великих вождей, чем заниматься ненужными расспросами. Тем более, что она действительно исчезла. Но куда? Что ты сумел устроить за эти три дня, кого обманул, провёл, запугал? Кто помог тебе и каким образом ты купил их молчание? Со слугами всё понятно, но остальные? Нечего сказать, ты переплюнул даже своего отца, кто бы мог подумать! Я не знаю, что на самом деле произошло, но моё сердце сжимается, как подумаю о ней – значит, ей сейчас плохо. Да, я знаю, ты мне ничего не скажешь. И я теперь тоже буду молчать. Ведь я её больше никогда не увижу.
Но всё же что ты, что вы вместе с этим лжепророком и твоим новым ушлым дружком сделали с ней? И зачем? Она должна была достойно умереть в радости и прославить наш род. Она ни в чём не провинилась перед тобой. И я тоже. Зачем вы так меня, так нас обоих наказали? Зачем погубили нашу дочь, её чистоту, её невинную душу, неужели вы думаете, что это может даровать вам победу? Да, я угадала – ты думаешь только об этом! Неужели было другое пророчество, тайное? Которым ты не можешь со мной поделиться? Нет, не верю, таких предсказаний не бывало вовеки, и боги не могли хотеть ей иной участи, ведь это может быть лишь позором. Лишённый славы опозорен навечно. О, как я тебя ненавижу и как я тебе отомщу!
XI.
– Я не спрашиваю тебя ни о чём, царь. И потому, что я, что бы там ни говорили, вовсе не любопытен, и потому, что всё это не имеет значения. Ты одержал верх, но сам не знаешь, зачем ты сделал то, что сделал. Тем более, не знаю я. Я тебе помог, и этим всё сказано. И тоже не знаю почему. Ты знал, что я тебе помогу, потому и не просил ни о чём лишнем и ничего не рассказал мне заранее. Но теперь это неважно. Завтра об этом забудут все, кроме двух-трёх базарных певцов. Пусть о таком до сих пор никто не слышал, да ведь бывали чудеса поневиданнее, да и пострашнее. И уже нынешним вечером с гор повеяло прохладой, и это все заметили. Совсем как обещал жрец.
Так что через день-другой Эол начнёт наводить в своём доме порядок, и, скорее всего, уже до новой луны мы, наконец, поймаем ветер в свои паруса и уйдём из гавани. Тогда всё, что было раньше, забудется, станет неважным и ненужным. Ведь начнётся великая война, которой хотят все, кроме нас двоих. Поэтому нам нечего ждать ни в случае поражения, ни, тем более, победы. И да, тебе не обойтись без меня, поскольку остальные вожди хотят лишь славы и не дают себе труда думать – что перед походом, что перед боем. Ни эти два мужеборца, ни, прости меня, твой собственный брат. Ведь хочешь не хочешь, ты – единственный, кому я могу искренне предложить свою помощь, потому что вижу, что тебе хочется как можно скорее разделаться с этой тяжёлой ношей. Но не могу тебя утешить: нам не придётся скоро вернуться на родину, ведь войну трудно, хотя и возможно начать, но гораздо труднее закончить, особенно если заранее решено, что частичная победа будет равносильна поражению. Мы будем долго воевать, царь. Но даже если нам с тобой всё удастся, не жди награды, к нам не будут благосклонны ни судьба, ни люди. Нашу совесть примут за слабость, а мудрость, в лучшем случае, за хитрость. А вот те, кто всегда готов убить или снасильничать, нанести удар исподтишка или отправиться по обманчивой волне ради чужой мести, останутся великими героями и избранниками богов; только тем, кто не хотели войны, суждено проклинаться потомками: ведь мы окажемся похожими на них, а остальные герои будут доблестными и чистыми образцами недоступной, и оттого так желанной, добродетели.
Все, кто погибнут, станут почитаться, как полубоги, о них будут петь аэды, а вот для выживших никто не найдёт даже единого доброго слова. Все наши неудачи припишут тебе: ты станешь гордецом, не слушающим чужих советов, алчным грабителем, оскорбляющим алтари, похотливым охотником до юных пленниц. Никто не задумается, как такой человек мог оказаться нашим предводителем. Тебя станут осуждать, обманывать, даже злоумышлять за твоей спиной, и всё в отместку за те проступки, которых ты не совершил. А про меня скажут, что я погубил слишком многих, чтобы остаться в живых самому и беззаботно стариться, – если мне, конечно, суждено выжить. К тому же мой дом окажется слишком далеко, чтобы море позволило мне запросто до него дойти. Справедливости тут нет и быть не может, ты ведь знаешь это, царь, не так ли? Теперь особенно хорошо знаешь, я вижу.
Отчего-то я уверен в том, что всё произойдёт в точности, почти до малейшей крупинки, так, как я сказал. Мне даже кажется, быть прорицателем вовсе не сложно. Хотя бы иногда. Хотя бы сейчас. Ведь твоя жертва была успешной. Она угодна богам, она очевидно угодна богам. Но не ищи вознаграждения и за эту удачу, бери пример с меня. Впрочем, мне много легче, ведь я родился не во дворце, а в хижине с земляным полом. Я лучше готов к тому, что нас ожидает. И в жизни, и в загробном мире. Мы там ещё встретимся, этого тоже не избежать. Примирись, всё случится именно так. Троянцев будут жалеть, их город оплакивать, Ахилла и Аякса прославят, Менелая простят, меня и тебя – проклянут, хотя это мы победим в той войне, которую одни затеяли, а другие не смогли выиграть. Да, царь, мы её выиграем несмотря ни на что.
2025
Добавить комментарий