Дождь

В этот раз мы собрались погулять вдвоём с Галкой. Галка в нашей группе была пришлой. С Лирой и Леночкой я подружилась сразу на первом курсе, Рида появилась, когда нас послали в колхоз, а Галка – давняя подруга Риды. Была она даже внешне другой. Мы невысокие. Леночка даже меньше меня и называлась на курсе Леночкой –маленькой. И разговаривали мы о книгах, спектаклях, фильмах…

Галка же рослая, спортивная. Была она безнадежно платонически влюблена в игрока лучшей в городе волейбольной команды, команды политехнического института. И все мы стали ходить на матчи, когда приезжали игроки из других городов. Недавно были даже из Москвы. Галка подбежала ко мне: – Ты понравилась этому высокому красавцу. Знаешь, как его зовут? Том. Том Кащенко.– Ничего себе сочетание. – Он хочет познакомиться. – Зачем? – Ну, пройдёшь по Академической с таким красавцем. – Не надо. Но Том, не дожидаясь Галки с ответом, будучи, очевидно, уверенным в нём, уже подходил к нам.

Мы вышли из стадиона. Через 10 минут я поняла, что мой новый знакомый беспросветный дурак. Идти в кафе или ресторан отказалась. Пошли в кино. Там можно была молчать. А после – какая уж тут Академическая! Почти дворами, скорее, домой: – Нет, нет мне некогда . Занятия.

Досталось тогда от меня Галке. Но теперь мы уже снова дружили и не вспоминали ту глупую историю. – Слушай, – сказала Галка. И она, назвав кинотеатр, в который мы редко ходили, сообщила, что в нём сегодня идёт фильм, который мы обе хотели посмотреть. Уже Сталин умер, но до Двадцатого съезда было ещё далеко. Но что-то живое с трудом пробивалось. Мы знали режиссёра, слышали о фильме от людей нашего круга. Но у начальства он был не в чести. Поэтому малоэкранный. Прошёл несколько дней в отдалённых кинотеатрах. Ну а теперь иногда давали один сеанс. 

– Галка, у меня ни копейки. 

– У меня тоже. Пойдём на Академическую. Может, встретим знакомых.

Но знакомые не попадались. А время подвигалось к назначенному сеансу. 

– Это журналист Борис Татаренко. Может, спросить? Я как-то с ним разговаривала.

 – Что ты, Галка! Неудобно.

 – А была не была. – Борис! Вот такая история...

– А когда сеанс? Ну так побежали.

В зал мы входили, когда уже шёл журнал. Галка села между нами. И потом с удивлением заметила: ни сосед слева, ни соседка справа не смотрели на экран. Они смотрели друг на друга

Когда мы вышли из кинотеатра, потоки воды низвергались сверху, потоки воды текли по мостовой и тротуару. Галка вскочила в трамвай. Ей было в другую сторону. Мы с Борисом, не торопясь, пошли пешком. Сильнее вымокнуть было уже невозможно.

На мне был светло-зелёный костюмчик – юбка, жилет и розовая блуза из какого-то лёгкого материала, уже превратившаяся во что-то сморщенное. В руках была маленькая бархатная сумочка, из тех, в какую можно положить расчёску, носовой платок. Была ли там помада – не помню. Я вообще не помню, мазала ли я тогда губы. Ресницы точно нет – так что потёков на лице не оказалось.

 – Леночка, бархат впитывает воду. Дайте мне сумочку, я положу её в карман.

Положил. Мы говорили о журналистских делах. Борис предлагал мне хорошие заказы. Я уже пыталась писать о спектаклях (кстати, на курсе я стала печататься одной из первых). Борис и о спектаклях готов был поговорить в редакции. Мы прошли Академическую, вышли на улицу Маяковского, так же неторопливо завернули в мой переулок Гулака Артемовского и попрощались у подъезда. Дома я обнаружила, что сумочка осталась в кармане моего спутника.

Борис позвонил назавтра. Принёс сумочку, зашёл к нам, познакомился с мамой. Я, конечно, приходила в его молодёжную газету, печатанье моё стало более регулярным. Но самое интересное были его звонки: – Леночка! Дождь. Пошли.

И мы, теперь уже захватив зонты, шли навстречу друг другу. Конечно, ни по какой Академической. Редакция его была на улице, где только на одной стороне были дома. По другую – остатки ограждающей район города стены – зелёный холм тянулся вдоль всего пространства, на нём иногда виднелись большого размера плиты. Ходили по этой улице редко, и гулять по ней нам нравилось больше всего.

Боря был среднего роста. Подвижен. Нос какой-то забавный. Сильно смахивал он на карикатуру тогда очень знаменитого Баталова. Но обаяние…Недаром одна из моих институтских подруг, утверждающая, что я не выговариваю букву р, дразнила меня будто бы постоянными моими фразами: «паень, пьелесть, Бойка Татаинов». 

 Как-то Борис зашёл ко мне, и вдруг неожиданно днём появился папа. Обычно он всегда был любезен с моими гостями. Н тут сухо поздоровался и ушёл к маме на кухню. А Борис сразу стал собираться. 

– Что делает здесь этот, наверное, тридцатипятилетний женатый мужчина?

 – Папа! Ну мы просто дружим. Я же печатаюсь в его газете.

– Какая дружба? Не говори глупости. Не может у вас быть дружбы…

Когда папа успокоился, сказал: – Между прочим этот Борис приходил к нам на завод, брал у меня интервью.

 – Да, он мне говорил. 

– Говорил? Он ничего. По делу спрашивал.

 – Почему, если он тебе там понравился, не понравился здесь?

 – Брось. Сама всё понимаешь. Кончай. 

– Да нечего кончать, папа.

 – Смотри…

Больше Борис ко мне не приходил. Реже стали гуляния под дождём. Но печататься в его газете я продолжала и поговорить нам всегда было о чём.

Пришла пора экзаменов. Экзамены по профессии у нас принимала целая комиссия. Я уже сидела напротив экзаменаторов и начала отвечать по билету, когда открылась дверь и вошёл Борис Татаренко

 – О, Борис! – приветствовали его преподаватели – Садитесь с нами, будете знакомиться со своей сменой. – Ну продолжайте, – это уже ко мне.

А я замолчала. Как я Борису буду рассказывать о партийной и советской печати, когда мы посмеивались над всем этим. А позднее даже пели оперные партии из газетных передовиц: «Под проводом партии и правительства … правительства…правительства» … - Ну что же вы? – снова обратились ко мне экзаменаторы. Но тут всё понял Боря. Поднялся, сказал, что подождёт преподавателей на кафедре. А я с грехом пополам окончила свой ответ. – Не сердись. Я ведь приходил из-за тебя. Просил, чтобы тебя направили к нам на практику. Не только потому, что ты мне нравишься. Многие уходят в отпуск, нам нужен пишущий человек. И знаешь, что они ответили: «Евреи всегда норовят остаться в городе. Но мы их не оставим» .

На этот раз им не удалось мне навредить. Я с удовольствием поехала в Ровно, а потом в Днепропетровск. Мне всё было интересно – новые места, новые люди. Но эти «воспитатели» будущих журналистов понимали, что если я буду хорошо работать на практике, то после окончания института газета скорее пришлёт мне вызов. А это им был нож вострый. И дали мне направление в самый глухой, в самый далёкий район Львовской области. Мы приехали туда с папой на машине. Может, это была первая машина, которую там видели. В районной газете с удовольствием дали мне открепительный. Я им была не нужна, да и жить мне было негде. Другое дело, что тем, кто не поехал по назначению, было трудно хорошо устроиться во Львове. Но это уже особый разговор.

А Борька Татаренко. Конечно, это должно было кончиться. Мы нравились друг другу, но у этих отношений не было будущего. Никакой мысли об объятиях, поцелуях . А тем более о замужестве. Жалко только, что вместо естественного завершения нашей дождевой эпопеи грязными руками была поставлена грязная точка.