Жертвоприношение. Отрывок из романа «Неправильные Жены». Книга Первая. «Последний День»

Действие рассказа происходит в Бавеле (Вавилоне), в последние годы существования Нововавилонской империи. Городом и страной правит слабый царь Набу-наид (Набонид). Уже совсем скоро войска царя Параса (Персии) Куруша (Кира) Великого захватят город, но пока еще великий Бавель — центр всего цивилизованного мира. Уже много лет в многонациональном городе живет община иудеев — потомков тех, кого силой привели сюда в разное время из завоеванных властителями Месопотамии Израиля и Иудеи. Большинство иудеев адаптировались к новой жизни, не забывая бога предков, но служа также и богам Бавеля. Но некоторые представители элиты погибшего Храма сохраняют верность единому богу Яава (Яхве), и среди них Зерубавель, потомок царской династии. Скоро он вернется в Ерушалаим (Иерусалим) и вместе со своими сторонниками восстановит Храм, а пока…

1

В пятнадцатый год правления царя Набу-наида житель Бавеля[1], почтенный торговец льном Амуше, сын Тагаби-Яма, и жена его Гудададита, выдали замуж свою младшую дочь Кашайю. Жениха звали Гузану, сын Кирибту, и он носил фамильное имя Эгиби. Его семья уже несколько поколений успешно промышляла торговым делом, и караваны Эгиби ходили до самого Заречья[2] и дальше на юг, в Мицраим[3]. То, что Эгиби согласились взять Кашайю в невестки, было для семьи Амуше огромной удачей.

На старости лет он, никогда ни о чем таком не заботившийся, вдруг задумался о внуках, о том, что они и знать не будут о том великом народе, к которому принадлежал их дед. Амуше был тогда совсем мальчишкой, но помнил, как долго шел их караван из Иудеи сюда, в Бавель, как отец, умелый горшечник, прежде чем смог открыть собственную мастерскую, рыл каналы по казенному подряду… И сейчас старый Амуше понял, что хотел бы выдать свою младшенькую за сына Иеуды, за своего — может, тогда молодые будут хотя бы иногда говорить между собой на иврите, и детишек научат…

Амуше встретился с самим Барухом бен-Нерияу, знаменитым учителем, в надежде, что через него он найдет хорошую партию для дочери. Барух оказался хмурым старцем, который непочтительно прервал объяснения Амуше, сказав, что негоже иудею именоваться на гойский манер, и далее называл его Хошеяу бен-Тагаби-Яу, как оно и полагается на иврите, без аккадского произношения. Затем спросил, жертвует ли Хошеяу на общину. Выяснив, что нет, Барух помрачнел еще больше и вдруг потребовал от Хошеяу предъявить свой завет с Яава. Амуше не понял, и тогда здоровенный молодой ученик, стоявший все время позади Баруха, простыми словами, да еще и по-аккадски, объяснил ему, что именно от него требуется.

Ну, это было уже слишком! За всю долгую жизнь господина Амуше никто, хотя бы даже и благородные калди[4], ни разу не требовали от него задрать одежды, словно блудница, чтобы продемонстрировать висящее. Амуше отказался, и тогда ученик Баруха буквально вытолкал его за порог, приговаривая шепотом: стыдись, уважаемый, тратить время Учителя на такие пустяки!

Так у Амуше не получилось найти для Кашайи жениха среди праведных иудеев, и пришлось искать его среди сынов Бавеля. С семьей Эгиби он сговорился довольно быстро: репутация в деловом мире у него имелась, и приданое за дочерью он давал достойное. Отец жениха, господин Кирибту, сын Набу-ахе-иддина, держался с будущим сватом по-простому, не зазнаваясь: бывал у него в доме и приглашал к себе, где отцы жениха и невесты сидели на крыше, любуясь с высоты трехэтажного дома в загородном квартале Туба широкими водами Перата[5], могучими двухъярусными стенами Бавеля и будто парящей над Великим Городом огромной башней храма Эсагила — Этеменанки. В один из вечеров осенних праздников, когда башня прорисовалась своими огнями на фоне звездного неба, Кирибту сказал Амуше:

 — Вот что, уважаемый, я так понимаю, мы обо всем договорились. Есть, правда, один момент… надеюсь, у тебя не будет с этим проблем. Вот, взгляни — это стандартный договор, — и он протянул Амуше увесистую табличку. — Ничего особенного, такие семьи, как твоя и моя, именно эту форму и подписывают… обрати внимание на самый последний пункт…

Поднеся табличку поближе к лампе, Амуше прочел: «В случае развода муж обязуется выплатить жене шесть мин[6] серебра и позволить ей вернуться в ее родительский дом. Если жена будет найдена с другим мужчиной, ей предстоит смерть от железного кинжала».

Амуше поежился, хотя вокруг стояла жаркая ночь:

 — Это обязательно? Прежде я не подписывал таких условий…

 — Наверное, прежде тебе не приходилось породниться с калди, — усмехнулся Кирибту, — но дело не только в этом. Твоя дочь, и ее дети — твои внуки — получат наше фамильное имя, Эгиби. Это немалая честь, особенно для… кхм…

 — Иудея, ты хочешь сказать? — Амуше почувствовал, как его голос предательски дрогнул, выказывая не очень приличное возмущение.

 — Слушай, Амуше, между нами, — Кирибту потянул сикеру[7] через трубочку и сделал движение бровями, призывая Амуше к тому же, — я не придаю значение всей этой ерунде. Иудеи, мидийцы, эламиты, кушиняне, парси… кого только нет в нашем богоспасаемом городе! И для всех есть место и работа. Для меня главное, как человек делает свое дело и служит ли он богам, а что это за дело и какие именно это боги — это уже вопрос шестидесятый. Но — порядок есть порядок! — Кирибту развел руками. — В конце концов, это простая формальность — не собирается же дочь столь почтенного отца гулять от мужа!

На том и порешили. Амуше дал за дочерью украшения на сумму двадцать шекелей серебра, серьги на один шекель золота, аккадскую кровать настоящего дерева, украшенную резьбой, пять стульев, стол (все из дерева!), кубок и бронзовое блюдо. Свадьбу справляли с размахом, семьи с обеих сторон были большие, и жертвы в храм за здоровье и плодовитость молодых принесли немалые. Амуше не успевал любезно раскланиваться с новыми родственниками, а за столом подле него сидел брат Кирибту, Ишшар-тариби, который попытался завести с Амуше деловые разговоры про цены на лен и пути его перевозки по Перату. Амуше тему не поддержал — говорить о делах на празднике считалось не совсем приличным, и даже сам Кирибту, определенно, полагал так же — на брата он смотрел с некоторой неприязнью. Лицами они были немного похожи, но впечатление оставляли разное. Кирибту был толстый, уютный, улыбчивый, с быстрыми и хитрыми глазами, его хотелось хлопнуть по плечу и выпить с ним сикеры из одного кувшина. Ишшар-тариби был крепко сбитый, с мускулистыми руками, с жестким морщинистым лицом, и от него хотелось держаться подальше. Амуше подумал, что, наверное, жизнь у братьев сложилась по-разному и что Ишшар-тариби какой-то… не нашего круга. Даже странно, что он тоже носит фамильное имя Эгиби — так подумал Амуше. 

2

Пятнадцатилетняя Кашайя, радость старости отца своего, почтенного Амуше, готовилась к свадьбе давно, как и все юные девы Великого города. Величественная церемония, во время которой девушка представляла себя самой богиней Иштар, переезд из родительского дома в небольшой домик в Новом городе, который принадлежал отцу мужа, почтенному Кирибту, первая брачная ночь, когда Гузану лишил ее невинности — все это вызвало в Кашайе бурю эмоций и оставило массу впечатлений… пожалуй, все, кроме этой самой первой ночи.

Сам Гузану ей понравился при их первой встрече — тихий, скромный юноша, обходительный и образованный. В ночь после свадьбы она ожидала бурной страсти… чего-то такого, что ей приходилось видеть на немного стыдных барельефах в некоторых храмах, да еще, когда пару раз подглядывала за молодыми слугами в отцовском доме. Но с Гузану у нее ничего такого не случилось. Молодой муж быстро сделал свое дело — открыл, так сказать, булавку ее девственности — так что Кашайя только один раз застонала, но не от страсти, а от несильной боли, после чего сразу заснул, а девушка, только что ставшая женщиной, осталась в некотором недоумении.

Гузану вообще оказался каким-то заторможенным, и через несколько месяцев совместной жизни Кашайя начала догадываться, почему такая родовитая семья взяла в невестки ее, дочь человека богатого, но, скажем так, довольно скромного происхождения — ведь отец ее родился не в Бавеле, и до сих пор говорил по-аккадски с легким акцентом. Гузану вряд ли был способен стать преемником своего отца в делах — впрочем, у господина Кирибту было еще несколько старших сыновей, и ему было на кого оставить торговый дом Эгиби, когда придет время. Просто он, как полагается хорошему отцу, позаботился о неудачном сыне: устроил ему брак, определил содержание… Остальное его не касалось. Кашайя же чувствовала себя обманутой.

Она мечтала, что ее муж будет каким-то особенным человеком… ну, если и не героем наподобие Гильгамеша… но таким, что она будет гордиться им и за спиной ее будут шептать: это Кашайя, дочь Амуше, жена того самого… А про жену Гузану так не скажут, нет…

И когда замужние подруги рассказали Кашайе, что уже пора бы ей принести жертву богине Иштар… ну, не как обычно, а… как делают женщины… понимаешь?.. она с замиранием сердца согласилась. Она не была обязана делать это именно сейчас — каждая женщина сама решала, когда она готова поделиться с богиней своей молодостью и красотой. Но хотя бы раз в жизни каждая дочь Бавеля была обязана совершить этот обряд. И Кашайя подумала, что, быть может, Иштар будет благодарна ей за жертву, и тогда в ее жизни что-нибудь да изменится…

Кашайя пришла в храм Иштар, что в районе Кадингирра, ранним утром, и высокая, красивая надиту[8], одна из многочисленных жриц храма, отвела ее в ту часть двора, где и происходило таинство. Там уже собрались с десяток женщин — молодых и постарше, все одеты в белое, с открытыми лицами и распущенными волосами. Надиту провела их к широким ступеням в галерее храма и сказала, что сейчас здесь будут проходить мужчины, один за другим. Разговаривать с ними нельзя, нужно просто сидеть и ждать, пока кто-то из них положит тебе плату на колени — обычно это кусочек серебра весом в десятую часть шекеля, иногда больше. Тогда следует пройти с мужчиной в отдельное помещение, которое вам укажет надиту, отдав ей серебро — это материальное выражение жертвы, помощь храму. А в помещении, взойдя на ложе с мужчиной, ты принесешь настоящую жертву нашей богине, и пребудет на тебе благословление ее… Кашайя слушала объяснения, и ее охватывала легкая дрожь — она не могла себе представить, что вот сейчас, так просто, отдастся незнакомцу… Она смотрела на надиту и думала, что вот для нее это обычная служба, и она, наверное, каждый день ложится с кем-то из прихожан без одежд, и они проникают в нее… и ничего, вон она какая, красивая и уверенная в себе! И Кашайя, набравшись смелости, села на отполированную веками каменную ступень храма, рядом с полной, солидной матроной. Надиту ушла, в конце галереи показался первый прихожанин. Соседка Кашайи посмотрела на нее и подмигнула ободряюще:

 — Первый раз?

 — Да, — тихо сказала девушка, опустив глаза.

 — Не бойся, тебе понравится. Подол только приподними — они прежде всего на ноги смотрят…

Кашайя подтянула платье повыше, обнажив свои стройные гладкие ноги. Остальные женщины уже давно сделали так, и подошедший к сидящим мужчина, действительно, как и сказала соседка, не отрывал взгляд от ряда голых коленей. Он выбрал одну из первых девушек, и так же поступили следующие двое прихожан, а потом высокий статный юноша, хорошо одетый, с дорогим поясом, остановился перед Кашайей, и она вздрогнула, ощутив прикосновение его теплых пальцев к своим коленям: он положил на них небольшой кусочек серебра. Это был знак. Не поднимая глаз (ей было ужасно неловко), Кашайя встала и пошла за избравшим ее. Она едва доставала ему до плеча. Надиту появилась из-за колонны, забрала у Кашайи пожертвование, плавным жестом показала на темный коридор с мерцающими на стенах огнями — сюда. Одна из дверей была открыта, и они вошли в комнату, и дверь закрылась за ними. Комната была небольшая, без окон, но потолок терялся где-то высоко в сумраке, оттуда тянуло прохладным воздухом. В каждом углу горело по светильнику, а в центре комнаты, на возвышении, стояла широкая кровать резного дерева, с ножками в форме львиных лап. Льняное покрывало будто светилось своей белизной в мерцающем полумраке. Кашайя преодолела робость и взглянула на того, кто привел ее сюда. Это был красивый юноша с мягкой, совсем недавно появившейся на его мужественном лице бородой, с повязкой на волосах. В пряжке его плаща поблескивал дорогой камень. Он смотрел на нее без робости, оценивающе, но во взгляде его была теплота.

 — Как тебя зовут? — спросил он.

 — Кашайя, дочь Амуше, — ответила девушка и снова ощутила прилив жаркого стыда к щекам.

 — А я Зерубавель, князь иудейский, — ответил юноша на арамейском, и Кашайя даже обрадовалась — все-таки свой, выходец из Заречья, да еще и — князь…

То, что произошло потом, на бескрайней белой кровати, захватило Кашайю и унесло далеко-далеко, туда, где не было ничего, кроме его мускулистого тела, его умелых пальцев, путешествующих по самым ее тайным местам, и, наконец, его естества, которое ворвалось в нее, будто конница сквозь рухнувшие ворота побежденного города, и сладостный крик девушки, казалось, сотряс весь храм, и его услышала сама мать Иштар, стоящая в главном зале в окружении сияющих лампад…

С тех пор Кашайя не пропускала ни одного дня, отведенного в храме для жертвы замужних, и Зер приходил всегда, чаще всего первым, и выбирал только ее, и стоны Кашайи становились все громче и протяжнее, и надиту ласково улыбалась ей, провожая к выходу. Муж не интересовался, зачем жена ходит в храм богини войны и любви, и не чинил ей препятствий. Но Кашайя чувствовала, что редких храмовых свиданий ей уже недостаточно, и плакала на голом плече Зера, прося о большем. Зер был не против — он был неженат и отношения с Кашайей ни к чему его не обязывали. Гузану порой уезжал к родителям, в их загородный дом, насладиться стряпней родительского повара. Кашайя поначалу ездила вместе с ним, но когда появился Зер, стала отказываться под разными предлогами, и князь иудейский посещал ее прямо в ее доме, и она сама отпирала ему дверь, чтобы рабыня не видела, что у нее гость, а потом ей приходилось изо всех сил сдерживать рвущиеся наружу стоны страсти… 

3

 — И ты просто так стерпишь этот позор? — Ишшар-тариби злобно смотрел на брата, кулаки его были сжаты.

Кирибту сидел, сморщившись, будто от зубной боли. То, что сообщил ему Ишшар, было плохо само по себе, но еще хуже было то, что именно брат узнал об этом первым. Теперь уж точно не получится замять это дело, думал Кирибту. Гузану в очередной раз обгадился, но отец уже привык к жизненным провалам сына, он любил его и жалел, и ничего странного не было в том, что мальчик не смог удержать в узде эту норовистую кобылку, Кашайю. Кирибту вспомнил невестку — в последние месяцы она и вправду изменилась… похорошела… да, именно что похорошела, шлюшка эдакая: грудь налилась, глаза горят, и голос такой соблазнительный…

 — Я не хочу поднимать шум, — тем не менее, сказал он, придавая голосу твердость. — Ну, гульнула девка, с кем не бывает…

Ишшар оскалился.

 — Ты дурак, Кирибту, — нахально заявил он, — и всегда был таким. Как ты еще не разорился, не понимаю. Давай я тебе скажу, чем все кончится — эта сучка доведет твоего сына до того, что он сам решит ее прогнать, и тебе придется платить отступные… сколько там в контракте прописано?

 — Шесть мин серебра, — глухо сказал Кирибту, потому что брат был прав.

 — Хо-хо, целых шесть мин! — хохотнул Ишшар. — Мы же богатые, правда? У нас полно денег на всяких шлюх-грязнокровок!

Кирибту опять поморщился.

 — Ты рожу-то не криви, господин торговец! — повысил голос брат. — Забыл, как я вместо тебя отправился на границу, справлять воинскую повинность, а ты остался с отцом, капиталами ворочать, а?

 — Это было решение отца, да будет благословенна его память, — буркнул Кирибту.

 — Правильно, поэтому я и не спорил. Но теперь пришло время платить по счетам, как полагаешь?

 — Я дал тебе хорошую должность и выделил часть наследства, чего тебе еще надо? — повысил голос Кирибту.

 — Мне надо, чтобы ты, тюфяк эдакий, не разорил наш торговый дом из-за своего слабоумного сыночка! — злобно прошипел Ишшар. — И чтобы этот город не потерял уважение к нашему имени! Напомнить тебе, что еще написано в договоре? Что полагается этой сучке, если ее найдут с другим мужчиной? Напомнить?

Кирибту помотал головой, но Ишшар все равно выговорил с видимым удовольствием:

— Смерть от железного кинжала!

 — О, боги… — Кирибту схватился за голову, — неужели нельзя решить этот вопрос как-то по-другому? Без того, чтобы вмешивать в это судью… без того, чтобы весь город узнал?..

 — Нет, братец, — задушевно сказал Ишшар, — в договоре — твое слово. И если ты его не сдержишь — оно потом не будет стоить и полшекеля[9]. Эти чужаки из Заречья плюнули на наш порог, на могилу наших родителей! А ты хочешь сделать вид, будто ничего не произошло? Или еще того лучше — обратиться к судье? Тогда уж лучше сразу напиши на воротах — Кирибту, свекр шлюхи! По-арамейски напиши, чтоб твои новые родственнички уж наверняка поняли! — Ишшар хрипло захохотал.

Кирибту понял, что деваться некуда. Он догадывался, куда клонит младший брат, и все-таки спросил:

 — И что ты предлагаешь?

 Ишшар самодовольно усмехнулся:

 — Придется мне в очередной раз вытаскивать тебя из задницы, такая уж моя судьба! А за это, любимчик папин, ты перепишешь на меня родительский дом, что в Старом городе. Это будет справедливо.

Кирибту задохнулся от возмущения. Да, Ишшар в свое время пошел служить в армию вместо него. Да, он много лет проторчал на северной границе, сражаясь с дикарями, пока Кирибту, по воле отца, приумножал семейное достояние. И да, после службы брат еще долго не возвращался домой, шатался по огромной стране, добрался до самого Мицраима, и теперь рассказывает про какие-то невероятные треугольные башни, которые выше даже зиккурата Этеменанки… врет, конечно… ничего он не заработал в этих путешествиях, а только промотал все, что дал ему царь великого Бавеля за верную службу, вернулся голый и босый. Но Кирибту не бросил брата: выделил ему положенную долю наследства, дал работу… А теперь он хочет захапать себе родительский дом, который приносит, сдаваемый внаем, очень недурной доход (между прочим, побольше доли Ишшара в наследстве — наверняка пронюхал про это дело, гад, и дождался удобного случая!).

 — Нет, нет, — Кирибту постарался говорить твердо, — это уж слишком. Ты получил от меня достаточно…

 — Тогда решай свои проблемы сам, — на удивление спокойно сказал Ишшар, вынул из-за пояса острый длинный нож и бросил его на стол перед Кирибту. Тот вздрогнул от резкого металлического звука.

 — Ты, конечно, умеешь тихо и быстро зарезать человека? Особенно девку, которая завизжит, как свинья, как только ты к ней притронешься? О да, ты умеешь, и у тебя все получится, и моя помощь тебе совершенно не нужна! Или нет, дай угадаю… ты наймешь кого-нибудь из подлого люда, и он выполнит для тебя всю грязную работу… и возьмет недорого, да? И конечно, сохранит все в тайне… Отличный план, просто прекрасный! — Ишшар иронически улыбался, разглядывая брата, который сидел, прижав ладони к лицу.

 — Так что, я пошел? — Ишшар встал. — Наш умник Кирибту справится сам! Нож потом верни — он дорог мне как память, — и младший брат пошел к двери.

 — Погоди, — глухо сказал Кирибту, — ты прав. Я согласен. Сделай, что должно.

Ишшар вернулся к столу, молча взял нож, сунул его за пояс.

 — Пиши дарственную, — приказал он, — подпишем сейчас, а когда все сделаю — отнесем стряпчему.

Кирибту тяжело поднялся с кресла и направился в угол комнаты, где принялся замешивать глину для таблички. Что я скажу Гузану, в смятении думал он. Как ему все это объяснить… О, Мардук, спаси и сохрани моего бедного мальчика…

4

Кашайя осторожно открыла дверь, ведущую со двора на улицу, выглянула сама, убедилась, что там никого нет — никто из соседей не глазеет. Было уже темно, но, как говорится, береженую Иштар бережет. Вокруг не было ни души, она махнула рукой — и Зер тенью проскользнул из дома, через двор, и вот он уже на улице. Кашайя, привстав на цыпочки, дотянулась до губ любимого, сорвала последний на сегодня поцелуй — и вот, Зер уже скрылся в ночной темноте. Девушка стояла, держась за нагретую за день дверную скобу — после всего, что Зер проделал с ней сегодня, у нее дрожали ноги, а в теле была какая-то сияющая пустота, похожая на звездное небо. Ничего подобного она не испытывала с мужем, и жить без этих ощущений уже не могла, потому и опустилась до страшного — до измены. То, что она позволяла Зеру приходить сюда — это была уже не жертва Иштар, это был грех. Она никак не могла решиться поговорить с любимым о том, что мучило ее — она не хотела больше жить с Гузану, она хотела стать женой Зера… принадлежать ему полностью… да, она не была царских кровей, ее отец не принадлежал к династии Давида… пусть, она согласна быть просто наложницей князя иудейского, его рабыней, прислугой… кем угодно, только бы с ним, рядом…

Кашайя верила — Зер сможет спасти ее, увести из семьи этих самодовольных калди, от этого папенькиного сыночка, пораженного какой-то бледной немочью. Просто она должна ему признаться, сказать, что она чувствует, к чему стремится ее сердце… Но каждый раз, когда она, запинаясь, пыталась начать важный разговор, Зер прижимал ее к себе, жарко целовал в губы — и все вокруг исчезало… так было и сегодня. В следующий раз шептала себе Кашайя, в следующий раз — обязательно сказать, непременно! Она повернулась, чтобы шагнуть в свой двор, как вдруг чьи-то сильные руки схватили ее сзади, дернули в темноту улицы. Кашайя открыла рот, чтобы закричать, но холодные крепкие пальцы умело сдавили ей шею, и девушка почувствовала, что стремительно засыпает, а тело ее утратило вес и будто висит в горячем ночном воздухе. На самом деле она опустилась на колени, а Ишшар, стоя сзади, умело вставил два пальца ей в ноздри, запрокинул голову Кашайи и широким движением полоснул ножом по беззащитной, открытой шее.

5

Зер шел по темной улице, удаляясь от дома Гузану и Кашайи. Как всегда, после этих встреч, он чувствовал себя победителем — ему было приятно, что девка влюбилась в него, как Иштар в Тамуза[10]. Она не была его первой женщиной — юноши Бавеля почти всегда начинают свой мужской путь с визитов в храмы, к надиту, или в дни принесения жертвы замужними… Потом, когда появляются средства, можно позволить себе купить то, что нравится — какую-нибудь кушинянку из трактира, черную и горячую, как свежий асфальт. Но страсть Кашайи была настоящей, в его объятиях она вскипала, как вода в котле, и он порой думал — вот бы жениться на такой…

Конечно, сама Кашайя была не ровня князю иудейскому. В первую же их встречу в храме он догадался по имени ее отца — Амуше, то есть Хошеяу — что они соплеменники. Но дочь Иеуды, которая пришла в храм ложной богини Иштар приносить ей жертву, считалась митбавелет — принявшей обычаи Бавеля, и уже не могла стать женой праведного мужа и войти в сообщество Господне. С ней можно было обращаться, как с поклоняющейся идолам, как со шлюхой, что Зер и делал. Он вытворял ней в постели то, что не позволил бы себе делать со своей будущей праведной женой — нет-нет, никогда! Но с этой — было можно, тем более что ей самой это нравилось до дрожи в коленях. Вспомнив о сегодняшней горячей ночи, Зер почувствовал, что в нем снова просыпается желание — казалось бы, после всего… Он усмехнулся, гордясь своей мужской силой, и вдруг его окликнул сзади хриплый голос:

 — Эй, прохожий, слышь…

Зер обернулся. Был канун Саппату[11], почти полная луна заливала улицу голубым призрачным светом, и юноша хорошо рассмотрел немолодого, но явно еще крепкого мужчину, хорошо одетого, с аккуратно заплетенной бородой. Он внимательно вглядывался в лицо Зера, и тот отступил подальше, в тень от стены дома — не хватало еще, чтобы его узнали в паре переулков от дома Кашайи… За связь с замужней иудейкой, пускай и митбавелет, Зеру крепко влетит — в первую голову, от учителя Баруха, потом уж от отца…

 — Назовись-ка, прохожий, — сказал мужчина, делая шаг к Зеру.

 — Тебе-то что до моего имени? — с вызовом спросил Зер.

 — Ты прав — мне плевать, кто ты, — сказал мужчина, и в руке его блеснул нож, — прирежу тебя и безымянного, чтоб не болтал лишнего…

Если бы Зер был просто умным учеником школы Торы и слушался отца, князя Педайю, и учителя Баруха, и преуспевал бы только в науках счета, чтения и письма, он бы остался в тот вечер лежать в темном переулке с выпущенными кишками. Район, где жила Кашайя, считался неплохим, но ночью на большинстве городских улиц было все же небезопасно, так что… Но Зер с детства знал, что его ждет судьба царя, царя-воина, и уже успел кое-чему научиться. При нем не было меча, но тело его было легким и ловким, и он умел не терять головы от страха. Он шагнул из тени прямо к мужчине, чего тот никак не ожидал — при виде ножа штатские слабаки обычно начинают вопить и убегают, показывая спину. Зер использовал мгновенное замешательство противника, приблизился к нему с левой стороны, чтобы тот не отмахнулся ножом, и стремительно нанес мощный удар ногой в пах. Сандалии у Зера были новые и крепкие, поэтому противник согнулся, выпучив глаза, потом упал. Он бы кричал, но от такой боли пропадает и голос, Зер знал это по своим тренировкам. Князь иудейский не стал мешкать и побежал прочь, стуча сандалиями по каменной мостовой. На соседней улице истошно завыл женский голос — это соседка наткнулась на труп Кашайи. Она вышла загнать свинью во двор и нашла свое животное, которое жадно лакало кровь из натекшей лужи…

Но Зер не обратил на это внимания, убегая все дальше в сторону дворца...