В студенческие годы был у меня друг Женя Волокитин, которого я эпатажно на французский манер звал «Жан», а он меня – «Жак», что, как нам тогда наивно казалось, соответствовало русским вариантам наших имён. Пишу про него «был» потому, что его давно уж нет. При жизни это был талантливый художник-дизайнер, заядлый турист, да и немножко авантюрист. Думаю, что эти слова турист и авантюрист где-то в их глубине сильно связаны. Жан постоянно искал причлючения на свою голову и находил их, что при советской власти могло для него плохо кончиться. Но, к счастью, всё как-то обходилось. Вот пара баек про его похождения, которые произошли без малого 60 лет назад.
Однажды мы с Жаном отдыхали летом в Крыму, в Коктебеле. Разумеется «дикарями», то есть сами по себе. Когда лето подошло к концу и в институте, где я учился, должен был начаться учебный год, я улетел обратно домой, а у Жана оставались ещё несколько дней отпуска и он решил съездить в Севастополь, посмотреть, что это за город. Там он снял койку в домике-развалюхе недалеко от центра и пошёл прогуляться по набережной. Как обычно, ему захотелось повалять дурака.
На городской набережной он направился к бабке в платочке, что сидела на камне у мусорной корзины напротив памятника затопленным кораблям. Она бойко торговала семечками, пересыпая их из мерного гранёного стаканчика в газетные кулёчки. Жан подошёл и спросил, почём семечки и жареные ли они? Причём спросил по-английски. Бабка оторопело на него посмотрела, а потом, ни слова не говоря, сгребла своё имущество в хозяйственную сумку и, подобрав подол, рванула по улице с неестественной скоростью. Вспомнив свою комсомольскую юность и что она в те дальние годы делала в моменты сомнений, бабка направилась прямиком в милицию доносить на подозрительного покупателя. Жан молча пожал плечами и продолжил свою прогулку.
Вскоре к Жану на набережной подошли два милиционера с бабкой на прицепе за их спинами. Они строго потребовали предъявить документы. Жан сыграл изумление, подал свой паспорт и спросил, естественно по-русски, “что случилось и в чём дело?” Бабка взвизгнула из-за милицейской спины и закричала:
— Ой, мамочки! Он же раньше всё по-иностранному говорил, а тут вдруг чисто по-нашему. Шпиён он! Как есть, шпиён!
Милиционеры бабку приструнили, чтобы народ не баламутила, но паспорт забрали и повели Жана в отделение. Там стали выяснять, кто он и откуда и почему говорил на набережной этого военно-морского города на иностранном языке. Он прикинулся эдаким лопухом и сказал, что ничего такого не было, говорил он только по-русски, и, скорее всего, бабка на солнце перегрелась и потому приняла русский язык за английский. Дежурный по отделению сказал, что разберётся и велел пока запереть Жана в обезьянник. Там его продержали два дня, правда, вкусно кормили из соседней шашлычной, а потом отдали паспорт и сказали, что если он ещё раз так пошутит, то ему придётся плохо.
В общем, он себе отпуск в Севастополе слегка подпортил. Знал бы, что так получится, мог бы сэкономить на койке – в обезьяннике-то он ночевал бесплатно.
— — —
В молодости была у Жана в жизни одна страсть – он обожал все индийское. Книжки про Индию читал, занимался йогой, что в тогда в Совке совсем не поощрялось, любимый его фильм был “Бродяга” с Раджем Капуром. Да и сам он был похож на йога. У него в роду были грузины, и он унаследовал от них эдакий восточный облик. Внешне немного напоминал танцовщика Махмуда Эсамбаева, да и сам любил исполнять индийские танцы. Был строен, поджарист, со смуглым лицом, орлиным взглядом и при случае легко мог сойти за индуса, или, как он говорил, за «индюка», вкладывая в это слово только самый положительный, даже нежный смысл. У женщин он пользовался большой популярностью, но подружек себе подбирал соответственно своему вкусу. Все его девушки были похожи на индианок – невысокие, смуглые, волоокие, с длинными прямыми волосами, хоть сари надевай. Он, впрочем, предпочитал “сари” с них снимать. Тем не менее, никогда ни одного настоящего «индюка» и ни одной подлинной «индюшки» он живьём не встречал. Только видел в кино или на фотографиях. Но сильно о том мечтал.
Однажды было объявлено, что в наш город приезжает индийская правительственная делегация во главе с премьер-министром Джавахарлалом Неру и его дочкой Индирой Ганди. Жан страшно возбудился и сказал, что никак не может упустить случай пообщаться с настоящими индусами. Когда я усомнился, что ему удастся к ним близко подойти, всё же охрана будет серьёзная, он мне сказал, что у него есть идея и он к делегации обязательно пробьётся. Уж очень ему хотелось посмотреть вблизи на Индиру Ганди, которая была в его вкусе.
— Ты что, свихнулся, — сказал я, — она ведь в два раза тебя старше, ей уже под пятьдесят! Зачем она тебе, такая старуха?
— Жак, — ответил умудрённый Жан, — поживи с моё и поймёшь, что старая — значит опытная.
Короче говоря, выкинул он вот какую штуку.
Индийская делегация прибыла в город и проехала по улицам на “Чайках” и прочих чёрных “волгах”. Хотя накрапывал осенний дождик и дул холодный ветер, вдоль улиц плотно стояли люди и гэбешники и радостно махали индийскими и красными флажками. Уже под вечер, показав высоким индийским гостям разные промышленные предприятия и порадовав их высокими удоями совсем не священных в Совке коров, индийцев отвезли в оперный театр. Там должны были проходить сначала приём, а потом торжественное собрание с городской и партийной знатью, а в заключение — концерт с песнями и плясками в честь индийского гостя. Ну прямо, как в опере “Садко”, что шла в том театре накануне.
Перед самым началом торжеств у театра появилась странная мужская фигура, завёрнутая от шеи до лодыжек, как египетская мумия, в белую простыню. Это был Жан. На ногах его, несмотря на холодную осень, были сандалии а на голове намотана чалма, сделанная из махрового полотенца. На его лбу меж глаз была губной помадой нарисована красная точка. У театра, притопывая на осеннем уральском ветру, скучала охрана в штатском. Когда стражники увидели это чучело, шаркающей походкой плывущее ко входу, то решили, что один из индюков отбился от стада. Поскольку, как и Жан, они отродясь не видели настоящих индусов, то совершенно не усомнились в подлинности субъекта и Жана беспрепятственно пропустили внутрь – не спрашивать же документы у важного индийского гостя!
В театре тоже всё сошло: местные начальники и охрана не поняли, что это самозванец — не слишком были они сильны в тонкостях индийского гардероба, тем более, что на лицо он был самый что ни на есть индус. И точка. Я имею в виду на лбу красная точка. Кто их, индусов, знает, может, у них там принято ходить в театр с полотенцем на голове? А настоящие индусы из делегации, увидев такое странное зрелище, вероятно, решили, что это часть забавного пародийного представления на восточную тему, которым хозяева собираются тешить гостей, и дальше, вероятно, будет ещё смешнее.
Жан прошёл в фойе, где гости и хозяева стояли, пили шампанское, заедали икрой и беседовали. На него все искоса поглядывали, но это его совершенно не смущало, а даже обнадёживало. Он сразу отыскал глазами Индиру Ганди и прямиком к ней направился. Заметив этого странного субъекта, она сама пошла к нему навстречу с вопросительным взглядом в волооких глазах. Жан, надо отдать должное его деликатности, склеил ладони лодочкой под подбородком, как заправский индус, поклонился и сказал по-английски (он по-английски мог говорить довольно прилично):
— Вы меня, мисс Ганди, извините, я мечтал с вами познакомиться и потому так оделся, чтобы подойти. Мне очень приятно с вами поговорить. Это для меня такая честь.
Ну и так далее в том же духе, осыпал её цветастыми комплиментами, как он умел в разговорах с женщинами. Индира, тоже дама деликатная, но от смеха не могла удержаться – ткнула пальцем в его красную точку на лбу и говорит, что такой знак Бинди носят только индийские женщины, а он вроде как мужчина и у него на лбу это выглядит, как шутка, причём несмешная. Хотя сама при этом хихикала. Вокруг них стали собираться прочие индюки из делегации и советские функционеры, которые по-английски ничего не понимали, и вероятно, думали, что вот, гости промеж собой что-то смешное обсуждают.
Жан от её слов страшно смутился и стал ладонью эту точку Бинди стирать. Помада сразу размазалось по лбу алыми полосами, и добрая Индира достала из сумочки свой платок и лоб ему вытерла. Потом взяла его под руку, причём у Жана от удовольствия чуть язык не вывалился, отвела в сторону и стала расспрашивать, что это у него за тяга такая к индийскому народу и к чему весь этот маскарад. Жан стал было ей всё честно объяснять, но тут подошёл какой-то сикх в настоящей чалме, видимо, охранник, и что-то ей шепнул. Тогда она Жану сказала, что ей надо прямо сейчас идти на сцену в президиум, там всё начинается, и попросила, чтобы когда он будет в Дели, обязательно позвонил в её канцелярию и сказал секретарю, что она ждёт его звонка. Она будет рада там с ним повидаться. Жан пообещал, что как только — так сразу. В зал он, разумеется, не пошёл, а понял, что пора смываться.
Выйти из театра оказалось ещё проще, чем войти. Он спокойно прошёл мимо охраны у входа, постоянно складывая ладони лодочкой и кланяясь налево и направо, а потом вышел на улицу. Забежал за угол, размотал с себя простыню и полотенце, скрутил всё в узел, сел на трамвай и поехал домой.
А в Индию он так и не попал. Когда советская власть кончилась и уже можно было туда съездить, у него к индийской культуре интерес как-то утих – женился (кстати, жена его чем-то смахивала на индианку), дети подрастали. Стало не до Индии.
Кроме того, Индиры Ганди уже не было в живых — её к тому времени убили собственные охранники сикхи.
Рассказы и эссе Якова Фрейдина на его веб–сайте: www.fraden.com
Добавить комментарий