1. Сингапур
Первый раз Маркони попал в Сингапур давно: заскочили как-то по пути из Индонезии в Австралию на несколько часов для дозаправки – отоварились по-быстрому и поскакали дальше. Но уже тогда белый город, плавно стекающий к океану с окрестных зелёных холмов, понравился ему. Позже, когда Маркони попал на линию Балт-Ориент, заходы в Сингапур стали регулярными и картинка немного смазалась, вошла в привычку. Но всё равно сочетание трёх цветов – голубого, зелёного и белого – оставляли ощущение очень яркого, сочного, но живого, подвижного и контрастного рисунка. Под палящим солнцем зелёный Сингапур словно бы плыл по лазурному океану, поднимая к голубому небу горы белой пены, а она высыхала на стенах высоченных небоскрёбов. И никакой он не бананово-лимонный…
Судно осталось стоять на внутреннем рейде у одного из многочисленных островков, а экипаж перегрузился в джонку: без традиционных парусов, но с мощными моторами на корме. Пока моряки по трапу перебирались на это утлое судёнышко, китайцы весело скалили зубы и подбадривали русских братьев гортанными криками. Рядом с громадным контейнеровозом их джонка была похожа на муху, присевшую отдохнуть возле утюга. И пока катерок тарахтел к берегу, Маркони любовался на изумрудные острова, проплывающие вдоль бортов, дышал влажным и перегретым воздухом тропиков, наполненным будоражащими сердце запахами, и думал о том, что надо бы сегодня купить Бабе Любе какой-нибудь подарок – Новый год всё-таки, нельзя без подарка.
Баба Люба, судовая буфетчица, сидела рядом с Маркони, положив свою изящную ручку с ярко красным маникюром ему на загорелое колено. Непонятно почему молодая и симпатичная женщина получила в экипаже это дурацкое прозвище, и оно прилипло к ней намертво. При росте метр шестьдесят грудь у Бабы Любы была четвёртого размера, и со стороны это выглядело настолько вызывающе, что Маркони в своё время пришлось приложить немало усилий, чтобы завладеть этим сокровищем и отвадить конкурентов. Отношения у них с Бабой Любой были ровные, без особых страстей и обязательств, как в песне – «Просто встретились два одиночества…» Тайную мечту, невысказанную надежду Бабы Любы Маркони чувствовал – она очень хотела замуж, но женитьба отсутствовала в планах Маркони, и это обстоятельство сильно огорчало Бабу Любу. Но Маркони был «непокобелим», ибо знал, что замуж она хотела не именно за него, а вообще…
– Ну, что? В атаку? – спросил Гришка Слевин, поочерёдно оглядывая сидевших на корме джонки под бамбуковым навесом лицом к лицу моряков. Гришка был опытным отоварщиком и наизусть знал где, что и почём в Сингапуре. – А потом можно и пивка попить!
«Какая атака? – С недоумением подумал Маркони. - На улице жара под сорок градусов!»
Оказалось, что «Атака» – это торговый центр, который уже давно неизвестно по какой причине облюбовали русские моряки. Здесь было всё, по чему так истосковалась бродячая душа: рестораны, бары, магазины одежды, обуви и аппаратуры, лавки с китайской экзотикой, золото и бриллианты, автоматы с прохладительными напитками и сигаретами. Здесь были другие люди – новые лица, цивилизация и кондиционеры. Входишь с раскалённой улицы внутрь, чувствуя, как капли пота щекочут спину и мурашки бегут по коже от резкой смены температуры, и благодать тебя охватывает, и предчувствие хоть и небольшого, но праздника.
Искусственная ёлка, до макушки увешанная серебристыми шарами разных размеров, подмигивала разноцветными огнями и вызывала оторопь: Новый год в тропиках – это совсем другие ощущения! Снега нет, мороза нет, на плечах – мокрая футболка, шорты по колено и шлепки на ногах – к такому надо привыкнуть и как-то согласиться с тем, что Новый год может быть не только зимой.
Парни разбрелись кто куда, Баба Люба с горящими неземным огнём глазами устремилась в ближайший магазин, а Маркони сидел с банкой пива возле ёлки и наблюдал за скандалом, имевшим место в соседней лавке. Как понял Маркони из прелюдии, вчера один из участников словесной баталии купил здесь видеомагнитофон и сегодня пришёл ругаться, потому что аппарат не работал.
– Смотри сюда! – уже вопил русский морячина, нависая над маленьким китайцем, и тыкал толстым пальцем в пульт управления. – Видишь? Не фурычит!
Китаец в ответ что-то сюсюкал по-своему, но вникать в проблему не собирался и, кажется, посылал русского «куда подальше».
– Деньги верни за свой хлам! – требовал неудачливый покупатель, но китаец только мотал головой из стороны в сторону, закатывал глаза, намекая тем самым на слабоумие клиента, и что-либо возвращать не собирался.
– Fuck you! – перешёл на английский озверевший от такой наглости русский.
– Fuck yourself! – незамедлительно прозвучало в ответ, и высокие договаривающиеся стороны, покончив с дипломатическими реверансами, удалились в подсобку для более продуктивного разговора.
«Да… – думал Маркони, глядя на этот спектакль, – на Востоке всегда так. Если ты пришёл в лавку и сразу же купил – то ты говно, а не человек, и нет тебе пощады! А вот если ты перевернул в лавке всё вверх дном, обозвал хозяина лысым гамадрилом, сбил первоначальную цену раз в десять и дал подзатыльник продавцу, чтобы придать ему резвости, то ты – солидный покупатель: умеешь торговаться и достоин уважения…».
– А я тебе подарок купила! – Маркони так увлёкся, что даже не заметил, как подошла Баба Люба, раскрасневшаяся и с двумя пакетами в каждой руке. Поставила пакеты на пол у ног Маркони, присела, зашуршала в одном пакете и вытащила из него белую коробку. Протянула её Маркони и только после этого уселась рядом с ним на лавке. Маркони раскрыл коробку, а там – кофейная кружка. Зелёная, с нарисованными разноцветными звёздами, серпантином и бенгальскими огнями, а на переднем плане смешная толстая свинья – в наушниках и новогоднем колпаке.
– Спасибо, Люба! – хрюкнул в ответ Маркони…
2. Ломе́
Четвёртого механика звали Виталик Штанько. В экипаже он имел кличку Вилли Штанькопф: всего двадцать шесть лет, длинный, тощий и уже лысый – пьяница и дебошир. Перед каждым заходом в порт Вилли объявлял, что он закроется изнутри у себя в каюте, ключ выбросит в иллюминатор и требует его оттуда выпустить только после выхода из порта. Но не помогало – Вилли всё равно надирался до «зелёных обезьян» и бузотёрил, чем очень огорчал своих непосредственных начальников – Мастера и Деда.
А сейчас он стоял у Маркони в каюте на коленях и со слезами на глазах умолял его сходить с ним в город (во времена СССР за границей наши моряки могли сойти на берег только вдвоём или втроём. И чтобы обязательно среди них был один офицер). Судовые закрома были пусты, а Вилли требовалось срочно похмелиться после вчерашнего разгула. Маркони было лень тащиться по сорокаградусной жаре неведомо куда, но при виде, как убивается Вилли, сердце у Маркони дрогнуло.
– Чёрт с тобой! – сказал он. – Пошли! А то помрешь ещё.
Только сошли по трапу с судна на горячую африканскую землю, как к ним подскочил местный чёрненький парнишка и затараторил на ломаном английском, что если белые господа дадут ему два доллара, то он им всё покажет, всё расскажет, и никто их при этом не ограбит. И что зовут его Джой. Это звучало убедительно, и Маркони вручил Джою два бакса.
– Ну, веди нас! – сказал Маркони и посмотрел на Вилли. С Вилли было нехорошо: он пытался облизывать губы, но получалось это у него как-то неубедительно – как у рыбы, только что вытащенной из воды. Судорожные движения нижней челюстью и – тишина, несмотря на явное желание сказать хоть что-нибудь.
– И побыстрее! – тут же добавил Маркони, видя мучения механика. – А то у нас тут, вишь, с клиентом совсем худо...
А вокруг царили адская жара и нищета – такая нищета, которую Маркони ранее не видел нигде и никогда. Он и представить себе не мог, что люди способны так жить. И это в столице Тоголезской Республики, в Ломе́! Страшно представить, что же творилась в провинции, если здесь, в столице, дети ходили голыми, а взрослые были одеты в рубище, едва-едва прикрывавшее тело. Может быть, где-то там, ближе к центру, всё было не так плачевно и дико, но здесь, на окраине, был полный абзац. И все встречные им люди смотрели на них с Вилли, как на пришельцев с другой планеты: как на богов или, по крайней мере, полубогов. Одним словом – белые господа! Смотрели с почтением, уважительно, абсолютно серьёзно и ничуть этого не смущаясь. Очень неловко Маркони себя чувствовал под этими взглядами: не привык он быть господином, а вот Вилли было по барабану – он мечтал о пиве.
Джой привёл их на рынок. Прямо на земле цвета запёкшейся крови был разложен товар – в основном разнообразная косметика, сплошь французская, и это поначалу озадачило Маркони. Помада, духи, лак для ногтей, наборы make up – откуда вдруг такое изобилие? А потом он вспомнил, что Того – это бывшая французская колония и всё встало на свои места. Французы уехали, и косметика досталась аборигенам.
– Маркони! – прохрипел плетущийся сзади Вилли. – Пива!
Кажется, Джой и сам уже догадался, что нужно белым господам: видя, что косметика их не заинтересовала, он подошёл к какой-то халупе, сколоченной, похоже, из фанерных листов, и приглашающе открыл дверь. Это оказался бар. Внутри было так же убого, как и снаружи, но присутствовал вентилятор, огромный белый холодильник и четыре колченогих стола с пластиковыми стульями. И стройная чернокожая девчонка в кокетливом белом переднике с лицом Нефертити приветливо кивнула головой измождённым странникам, ослепительно сверкнув белозубой улыбкой. Вилли утробно заурчал, как кот перед миской сметаны, и устремился к холодильнику, сметая мебель у себя на пути. Маркони с Джоем выбрали стол покрепче и уселись, с улыбками глядя на Вилли, восторженно застывшего перед раскрытым холодильником.
Пиво оказалось великолепным – такого пива Маркони ещё не пробовал: терпкое, густое, с лёгкой горчинкой и в меру крепкое, а главное – холодное! Вилли лакал пиво, не останавливаясь ни на минуту, а Джой рассказывал Маркони историю этого напитка. Оказалось, что неподалёку есть пресноводное озеро с уникальной по составу водой, и немцы, знающие толк в пиве, быстренько соорудили рядом с озером пивной завод. И вот результат: появилось пиво, знаменитое на всю Африку.
Вилли уже пришёл в себя и теперь курил сигарету: с интересом поглядывал масляными глазами на юную хозяйку заведения и (Маркони задницей это чуял), кажется, продумывал какую-то гадость.
– Вилли! – Маркони посмотрел в мутные с перепоя глаза механика. – Она же ещё ребёнок! Ты что задумал, скотина?
– Вот только не надо мне морали читать! – пьяно отмахнулся Вилли. – У них тут замуж выдают в двенадцать лет!
Наклонился к Джою и стал что-то нашёптывать ему на ухо, поглядывая на девчонку. Джой внимательно выслушал Вилли, сказал: «No problem» и пошёл договариваться. Воздух в баре сгустился, пиво потеряло свой вкус, и Маркони бросило в пот от неловкости. «Неужели она сейчас, за пару вонючих долларов?!..» Маркони резко встал из-за стола, и тут раздался звук оплеухи, которую девочка отвесила Джою. Она упёрла свои тоненькие руки в бока и что-то гневно кричала в лицо переговорщику. Лицо её шло бурыми пятнами, чёрные кудряшки волос мотались по спине, а глаза гневно сверкали. Ещё одна оплеуха - и Джой, как побитая собака, поджав хвост, вернулся к столу. А девчонка пинком ноги распахнула дверь и, не переставая кричать, решительно указала рукой всей компании, куда им следует идти и что там делать со
своими грязными предложениями.
Что тут ещё можно добавить? Разве только то, что в уже далёком 1964 году The Beatles пели: «Can’t Buy Me Love»…
3. Буэнос-Айрес
А в Байресе была весна и действительно чудный воздух. Пахло чем-то особенным: что-то сладковато-нежное было, как будто растворено в этом воздухе – радость какая-то нежданная или удивительная встреча после долгой разлуки. Щедрое солнце разогнало тучи и теперь согревало огромный мегаполис своими лучами, а он тянулся к ним навстречу, млел от тепла и ласки и яростно цвёл, как в последний раз…
Капитан через посольство заказал экскурсию: экипаж воспринял эту новость с энтузиазмом, потому что две недели беспрерывной качки измотали всех до неприличия. Прямо с утра к борту судна подкатил огромный автобус: весь стеклянный, красивый и элегантный, как круизный лайнер.
Моряки по одному поднимались в автобус, а Маркони курил рядом с дверью и прислушивался к женскому голосу, который с едва уловимой милой картавинкой приветствовал всех входящих. Странно, но голос этот был ему откуда-то знаком – где-то он его уже слышал. Докурил, выбросил окурок в воду и тоже полез в автобус. Шофёр в белоснежной рубашке и цветастом галстуке равнодушно посмотрел на него пустым взглядом со своего места за баранкой. Маркони повернул голову налево и увидел сидевшую на переднем сиденье молодую женщину лет тридцати. Светловолосая, скуластенькая, пухлые губы слегка подведены неяркой помадой – она смотрела на Маркони чуть приоткрыв рот, а потом каким-то нерешительным движением сняла свои чёрные очки-авиаторы, и бездонное голубое небо обрушилось на голову Маркони. Это была она! Она, она – та, которая снилась ему! Это она приходила к нему по ночам; это её голос называл его по имени и там, во сне, он точно знал, что это именно о ней он мечтал всю свою жизнь. А потом, когда она уходила, Маркони просыпался с чувством невосполнимой утраты, горькой тоски от потери кого-то дорогого и любимого – незнакомого, неведомого, безликого, но почему-то очень близкого человека. И вот теперь он увидел её наяву…
– Ну, что застыл, Маркони? – его толкнули в спину. – Не создавай очередь!
Маркони вздрогнул и вернулся на землю. Прошёл мимо женщины вглубь салона и уселся на свободном месте у окна.
Когда все расселись, автобус тронулся. Женщина встала со своего места, повернулась лицом к салону, улыбнулась всем сразу так, что у мужиков слюни потекли, и сказала в микрофон с лёгким акцентом: «Здравствуйте, товарищи!» Чувствовалось, что ей очень нравится говорить это слово – «товарищи».
– Меня зовут Наташа. Я буду вашим гидом и расскажу вам про наш прекрасный город.
Нашла глазами Маркони и покраснела – экскурсия началась…
Потом была центральная площадь города Пласа-де-Майо и президентский дворец Каса-Росада неожиданно розового цвета, с балкона которого Мадонна спела «Don’t Cry for Me Argentina» в фильме «Эвита». Был грандиозный оперный театр «Колон» с залом на 2500 мест. И везде Наташа рассказывала на своём чудно́м русском языке о том, как было, как стало и чем сопровождалось. Но моряков это совершенно не занимало, им хотелось бы знать, где живёт Марадона – не больше и не меньше…
А потом поехали за город – на посольскую фазенду, где был большой деревянный дом с огромным участком, зелёной травой и цветущими яблонями. Две девчушки лет 16-17 сразу же принялись жарить мясо на всю компанию в каменной барбекюшнице; хозяин открыл лавку и стал продавать морякам напитки – погода располагала к неге и отдыху. Разбрелись как овцы по всему участку в ожидании обеда: валялись на траве, потягивая кто пиво, кто вино; курили, бездумно глядя в голубое, цвета государственного флага, аргентинское небо, лениво перебрасываясь ничего не значащими фразами. Наташа сидела на скамеечке, а возле неё, как гномы вокруг Белоснежки, собрались ценители прекрасного и травили ей последние советские анекдоты, до которых она оказалась большой охотницей. Маркони несколько раз пытался примкнуть к этой команде и блеснуть интеллектом, но как только он подходил, Наташа начинала краснеть и он, чтобы не смущать её, тактично удалялся.
Нашёл Секонда, который в одиночестве, как пёс, обнюхивал ветку яблони, сплошь покрытую бело-розовыми цветками, и тяжело вздыхал при этом.
– Ну, что, Секонд? – спросил Маркони, издали любуясь Наташей. – Вспомнил ридну укринску землю?
– А? – Секонд непонимающе глянул на Маркони, перехватил его взгляд и усмехнулся.
– Хороша! А, Маркони?
– Так что там? – требовательно спросил радист.
– Всё как в кино, Маркони! Отец её после войны решил, что ехать из Берлина прямиком в Сибирь ему не с руки и рванул к американцам. Потом перебрался сюда, женился – она уже здесь родилась. Замужем: муж у неё поляк, врач-стоматолог, и у них двое детей. – Секонд снова взялся за ветку, чтобы продолжить дегустацию. – Ещё есть вопросы?..
– К столу! – долетело от барбекюшницы, и все, кто услышал клич, потянулись к длинному-длинному столу. Видимо, в посольстве работали люди хлебосольные и привыкшие гулять широко, по-русски и с размахом – за столом поместились все, и ещё место осталось. Девчушки разносили жарко́е и каждому клали в большую тарелку огромный кусок дивно пахнущего мяса. Дошла очередь и до Маркони, и тут случилась неприятность. Одна из девчонок, та, которая держала противень, видимо отвлеклась – противень наклонился, и на куртку Маркони потекло. Он с удивлением смотрел, как на его куртке появляются жёлто-коричневые разводы. Девчушка тоже это увидела и так испугалась, что вылила оставшееся в противне Маркони на джинсы. Маркони взвыл дурным голосом и соколом взвился над столом. Наташа вскочила со своего места и стала во весь голос орать на девчонок по-испански. Чуть ли не бегом обогнула стол, крепко схватила Маркони за руку и потащила его к дому. Привела в туалетную комнату, отделанную белым кафелем, с тремя умывальниками и большим зеркалом над ними.
– Снимай куртку! – последовал приказ.
Маркони послушно снял куртку.
– И джинсы!
Джинсы Маркони снимать не стал. Он сделал полшага навстречу Наташе и обнял её, а она, как будто только этого и ждала от него, крепко обхватила его руками за пояс и прижалась к нему изо всех сил, словно хотела проникнуть внутрь него и остаться там навсегда. Замерли оба: она уткнулась носом в футболку Маркони, а он дышал запахом её волос, чувствовал гибкую хрупкость её тела и приятную упругость груди.
– Как тебя зовут? – глухо спросила Наташа, ни на секунду не отрываясь от Маркони.
– Валентин…
– А я знала! – Наташа подняла голову и заглянула в глаза Маркони. – Я знала, как тебя зовут. Ты мне сам это говорил – тогда, во сне.
– Джинсы снимать? – деловито уточнил Маркони.
– Дурак! – сказала Наташа, а прозвучало, как «милый» …
Автобус уже полчаса отдыхал у борта: экипаж ушёл на судно, а они всё стояли, смотрели друг другу в глаза и никак не могли расстаться – зная наверняка, что это их последняя встреча, и больше они никогда не увидятся.
– Иди, Валя! – сквозь слёзы робко сказала Наташа. – Иди, я прошу тебя! Не мучай меня! Иначе я сейчас не выдержу, и мы пойдём к тебе в каюту…
А что он мог сделать? Что могла сделать она? Не суждено им быть вместе в этом мире – судьба!
– Я буду молиться за тебя! – прошептала Наташа в спину Маркони, когда он круто развернулся и пошёл к трапу. Не оглядываясь.
Впервые в жизни он поднимался по трапу, как на эшафот…
Добавить комментарий