Окончание. Начало в № 21 (80)
...Это было похоже на небрежно смятую серую копирку, на которой проступали линии геометрических фигур, проведённые чьей-то очень твёрдой рукой. Сначала я увидела глаз в треугольнике, смотрящий куда-то на восток, а выше его — гигантскую летящую птицу с длиннющей, изогнутой электрическим зигзагом шеей. Самолётик сделал над птицей широкий круг и в наш иллюминатор вплыла фигура более всего похожая на сапог с голенищем в гармошку, или, может быть, на сложившуюся кольцом змею с поднятой головой.
Качнувшись для разнообразия влево, мы развернулись носом к югу, и я увидела внизу асфальтовую строчку Панамериканского шоссе. Шоссе переползал крокодил — короткие косолапые конечности, острый хвост, ступленная морда — он полз по долине, где отродясь не было ни болот, ни рек, ни джунглей и где ему быть не полагалось. И я вспомнила про одну из здешних загадок: среди изображений животных то и дело попадаются такие, которых древние обитатели этих мест просто не могли встретить в оригинале!
Если же начать перечислять все имеющиеся здесь загадки и, соответственно, теории им посвященные, то список окажется чересчур длинным. Ведь начиная с двадцатых годов прошлого века, когда пилоты перуанской транспортной авиации впервые обнаружили эти гигантские изображения, сюда как магнитом тянуло учёных со всех концов света: археологов, антропологов, математиков, историков... Больше всех времени и сил посвятила загадкам линий Наски Мария Рейчи, немецкий математик и археолог. Она прожила тут всю свою длинную жизнь, тут и была похоронена. По её мнению, фигуры представляют астрономический календарь древних жителей долины, и каждая из них соответствует какому-нибудь созвездию.
Она же обнаружила и способ, каким эти рисунки были сделаны: верхний слой здешних камешков покрыт окисью железа, дающей тёмный коричневато-серый цвет. Под ними лежит слой более светлого гравия. Линия создавалась освобождением этого второго, более светлого, слоя. Правда, по-прежнему непонятно, как же удалось достичь такого абсолютного геометрического равновесия и гармонии пропорций этих великанских изображений? Или почему за века существования в высокосейсмичной зоне рисунки не были разрушены или искажены?
Другая популярная теория принадлежит Эриху Фон Деникену, который убеждён, что тут не обошлось без пришельцев. Они-де посетили когда-то здешние места, кое-чему научили туземных обитателей, а когда улетели восвояси, то люди стали выкладывать гигантские ритуальные фигуры, чтобы таким образом приманить “богов” обратно.
Ещё один учёный — Неммут Трибутч — считает, что просто на нашей планете имеются места концентрации некой неизвестной энергии, где и появляются сооружения вроде пирамид, Стоунхеджа или вот геоглифов Наски. Но это объяснение, которое, я бы сказала, ничего не объясняет.
Теперь мы кружили над южной частью плато. Пилот то и дело заваливал самолёт то вправо то влево, чтобы дать всем пассажирам возможность полюбоваться этой несусветной галереей древнего искусства. Вот выплыла шестилепестковая ромашка на длинном стебле. Разворот — и под нами две ладони (одна пятипалая, а другая всего с четырьмя пальцами), раскрытые в жесте, каким человек обычно показывает, что он безоружен и безопасен. Следующий круг — и внизу та самая знаменитая обезьяна со спирально скрученным хвостом. Изогнула спину и сейчас будет дразниться, мартышка этакая! А на передних лапах снова — на одной пять, а на другой лишь четыре пальца. Ещё один заход и на пологой стороне небольшой горки вырастает фигура “астронавта”: на макушке что-то вроде антенны, пухлые штаны и высокие ботинки, круглые “иллюминаторы” глаз...
— Поворачивайте обратно, Бога ради! — раздался сзади полузадушенный стон. Я оглянулась — синий блейзер завис над бумажным пакетом, видимо, уже не первым по счёту. Маленькая его жена, полуобняв за плечи своего повелителя, скорбно вытирала ему потный лоб. Дети старались не смотреть на отца, но по зелёному личику мальчика видно было, что он тоже сражается с тошнотой из последних сил.
Наш самолётик опять нырнул вправо, папашу-мачо вывернуло в пакетик, и я с ужасом почувствовала, что характерный этот звук сильно ухудшает моё самочувствие.
— Назад, давайте назад! — сомнамбулически застонал синий блейзер.
— Но, сеньор, я не могу — люди заплатили за экскурсию, — обернулся к нам пилот. Отец семейства его не слышал. Он вообще ничего не слышал и не видел, весь отдавшись на милость своего вопящего от тоски организма.
— По законам приключенческого жанра, вот такие вот “крутые мачо” и теряют первыми своё лицо, — шепнула мне Милка. — Где-то в этой части фильма обязательно должен появиться обаятельный и мужественный герой. Для противовеса.
И тревожно оглядев мою слишком уж прямо сидящую фигуру, добавила: — Брось, не прислушивайся! Дыши глубоко и смотри в окошко!
А в окошке нашем проплывала распростёртая птица с отчётливо прорисованным хвостом, распушёнными крыльями и клювом, растущим как бы прямо из туловища. За ней — ещё одна, колибри в профиль. Они летели, продираясь сквозь паутину бесконечно перекрещивающихся прямых линий, треугольников, спиралей, концентрических кругов — вроде картин Кандинского в монохромном варианте. И мельтешение этих линий запутывало взгляд, затягивало его, засасывало... Чтобы не грохнуться в обморок я зажмурила глаза. И тут же почувствовала, что мы, слава Богу, начали снижаться. Вскоре под всхлипы и тихое бульканье отца семейства наш “лайнер” благополучно приземлился, и на дрожащих полусогнутых мы потянулись гуськом к выходу.
Сразу сесть за руль в этом состоянии я всё равно не могла и, чтобы слегка отойти, мы присели прямо на краю дороги.
— Как-то это уж слишком ненатурально. Неестественно. Действительно, голливудский боевик какой-то! Я, между прочим, в этой стране тринадцать лет прожила и никаких таких особых опасностей ни разу не испытала. А тут, стоило тебе приехать, как сразу — и в песчаную бурю попала, и с неба чуть не рухнула прямо на все эти мистические рисунки! Приключения идут косяком...
— Приключения достаются тем, кто их достоин, — загадочно изрекла моя подруга и неожиданно мне подмигнула.
Впрочем, наша обратная дорога в Лиму обошлась без приключений. Милка сидела тихая, задумчивая. Мне тоже разговаривать не хотелось, а хотелось просто подумать. Вот, думала я, человека всегда влечёт к тайне, к чуду. Например, весь этот бум с “Гарри Поттером”, которого я и сама с удовольствием почитываю, — ясно же, отчего. Тянет нас туда, где обыденное и занудное заменяется вдруг на яркое и необъяснимое. Нам там хорошо, нам там гораздо лучше, чем здесь! Мой сын, юноша всё ещё влюблённый в жанр “фэнтази”, страстно мечтает дожить до того технологического скачка, который даст нам, наконец, возможность ринуться в космос. Чтобы тут же и улететь отсюда к чёртовой матери!
Но приведёт ли наш сугубо технологический путь к тем тайнам и чудесам, к которым мы все по-детски стремимся? Что-то я сомневаюсь. Этот путь, конечно, ведёт нас куда-то, давая нам всё новые и новые возможности на уровне не столько хлеба, сколько зрелищ. Но он по-прежнему никак не пересекается с каким-то другим, рядом проложенным трактом. А ведь это там, на той параллельной дорожке, располагается всё то, что наша наука тщится, но не может объяснить! Потому что нужны для этого не технологии наши, а какой-то совсем другой инструмент. Инструмент, которым, видимо, владели авторы рисунков долины Наска.
В Куско я летела не первый раз и потому знала, что меня ждёт.
А ждала меня дикая головная боль, как будто тридцать три весёлых барабанщика, встав пораньше — только утро замаячит у ворот — принимаются барабанить изнутри моего черепа. И ждала меня круглосуточная тошнота с липкой, потной слабостью во всём организме. И ещё меня ждало “угнетённое состояние духа”, как пишут в путеводителе, стараясь дать живое представление о том, что такое “сороче” — очень специфическая разновидность горной болезни, нападающая на человека именно здесь, в Кордильерах. Я оказалась подвержена этой гадости — единственная из моих родственников и знакомых.
Зато тут я была в тёплой компании с испанскими конкистадорами! Они-то и пали первыми жертвами новенького синдрома. Кажется Гарсиласо Де Ла Вега в своей обстоятельной “Истории государства инков” довольно злорадно описывает, как эти железные воины, ведомые Франсиско Писарро и Диего Де Альмагра по горным тропам своего сновиденного Эльдорадо, изнемогали от приступов тоски, сопровождаемых такой физической слабостью, что многие отказывались двигаться дальше. Как там было у Гумилёва? Углубясь в неведомые горы, / Заблудился старый конкистадор. / В дымном небе плавали кондоры, / Нависали снежные громады. / Восемь дней скитался он без пищи. / Конь издох, и под большим уступом / Он нашел уютное жилище, / Чтоб не разлучаться с милым трупом...”. Могу себе представить это уютное жилище на высоте трёх тысяч метров над уровнем моря! И не оставляющие приступы “сороче”! И “милый труп”, смердящий где-то поблизости...
А, впрочем, может быть, и не смердящий — в этом чистом и холодном горном воздухе органическая материя как-то сама собой мумифицируется. К тому же, как уже было многократно указано, не следует спорить с поэтом. Он всё равно прав — даже если неправдоподобен.
Какая радость бродить по узким, бело-серебристым улицам Куско... Слушать дрожащее каменное эхо под колоннадой торговых галерей... Смотреть сверху на торжественный простор “Пласа Де Армас” сквозь диагональные переплёты закрытого балкончика старой кофейни... Замереть на углу у церкви Сообщества Иисуса, любуясь пятисотлетней вязью фасада и музыкантами в белейших пончо на фоне зелёных ворот собора... И снова, и снова улетать вместе с печально-ликующими звуками их “Эль кондор паса...”.
Всё это именно так и было. Для Милки. Я же влачилась за нею по столице империи инков, придавленная неподъёмным атмосферным столбом. Ничуть не помогали ни таблетки драммамина, ни чай из листьев коки, рекомендуемый всеми и каждым, ни ещё более распространённое средство — крепкий, но противный на вкус ром. Вообще, всё было противно и на вкус, и на запах, и на вид. Особенно отвратительно выглядела возвышающаяся над Куско гора с развалинами древнего ритуального комплекса — Саксайуамана, потому что туда надо было подниматься ещё на лишние, мучительные для меня 200 метров.
Однако, кто бы мог ожидать, что именно там, в доме Насыщающегося Орла (так переводится это название с кечуа) или в Доме Солнца (как называли его сами инки), мои страдания облегчатся! Перед самыми воротами первого яруса циклопических стен к нам пристал худенький юноша, подрабатывающий тут в качестве неофициального гида. Вообще-то, когда к тебе навязываются с услугами, это раздражает. Но наш молодой человек был именно ненавязчив и даже, скорей, застенчив. Ведя нас вдоль зигзагообразных стен, сложенных из каменных блоков, каждый из которых весит самое малое 90 тонн, и выдавая всем известную туристическую присказку о том, что они пригнаны друг к другу без какого-либо скрепляющего раствора так, что даже лист бумаги не пройдёт между блоками, он то и дело поглядывал на мою весьма бледную физиономию, неубедительно перекошенную в гримасе, должной изображать внимание пополам с восторгом. Когда же мы миновали третий ярус стен и он мягко предложил подняться туда, где проводились религиозные церемонии в честь бога солнца Виракоча, я внутренне взвыла и осела на утоптанную травку.
— Я сейчас, подождите минутку! — и наш Вергилий понёсся куда-то в сторону и вверх по склону.
— Наверное, побежал просить аудиенции у Виракочи, — съязвила Милка, которая, как всегда, рвалась вверх.
Он вернулся довольно быстро и, разжав горсть, протянул мне несколько мелких листиков, похожих на мяту.
— Нет, это не мята. Даже не знаю, как называется, но она растёт тут, на холме. Вы её размягчите в пальцах и нюхайте — вот увидите, вам станет легче!
Говорите что хотите — может, это было самовнушение а, может, в Доме Солнца действительно растут магические травы, но, неожиданно для себя, я почувствовала, что исчезла многотонная тяжесть, давящая на меня с первой минуты в Куско. Как человек проснувшийся после ночного кошмара счастлив убедиться, что существует в своём знакомом и милом мире, так и я вдруг с радостью обнаружила редкую ценность этого места и этого момента.
На верхушке холма гулял тёплый ветер — похоже, он гнался за нами от самого Паракаса. По выложенному концентрическими кругами фундаменту древней башни слонялись пёстрые туристы. В неглубоком прямоугольнике священного бассейна стояла вода, и мне просто захотелось присесть на его край и полюбоваться приглушенными отблесками садящегося солнца. Как писал Кастанеда, закатный час — это щель между мирами...
— Говорят, что жрецы приходили к этому бассейну перед сумерками, чтобы последний луч заходящего солнца, отразившись в воде, полыхнул на них великим знанием, — почти прошептал мне на ухо наш юный проводник. И в тот же момент солнце исчезло внизу, скрывшись за красные черепичные крыши Куско. Сразу посерело и поскучнело вокруг, и туристы единодушно потянулись с холма, будто кто-то прозвонил им окончание рабочего дня. Я тоже собралась было подняться с теплой каменной кладки, но тут по глазам хлестнуло раскалённой, яростной зеленью — это последний луч вырвался из сумеречного воздуха. И — не врали старые книги — он действительно был зелёным!
Вниз, вниз, вниз... Какое счастье — мы катим на игрушечном трёхвагонном поезде в сторону Мачу Пикчу, одновременно спускаясь к этому пресловутому “уровню моря”, и с каждым километром моё самочувствие подскакивает вверх, вверх, вверх...
— Странно как-то... — очнулась от задумчивости Милка, — я думала, Мачу Пикчу стоит на такой одинокой горе, подпирающей небо — на всех фотографиях там прямо рядом клубятся облака. А выходит, что он на полторы тысячи метров ниже Куско?
— И за это я крайне благодарна инкам! И вообще, не привередничай. Это наше путешествие и так — сплошное восхождение! Там, действительно, есть такая лесистая гора, и придётся карабкаться на самый верх.
Но когда через три с лишним часа наш поезд подполз к конечной станции, называющейся почему-то “Мост у развалин” (“А мост где?” — полюбопытствовала Милаша, всегда интересующаяся мелкими деталями больше, чем общей картиной), оказалось, что к затерянному городу инков можно подняться на маршрутном автобусе.
Я с удовлетворением устроилась на потрепанном сидении “пожилого” автобуса, и пока он, пыхтя и фыркая, задирая нос и оседая на задние колёса, продирался сквозь зелёные джунгли по зигзагообразной дороге, принялась конспективно излагать своей подруге историю Священного Города.
...Это был город не для простых смертных. Там обитали жрецы Бога Солнца, верхушка аристократии и Девы Солнца, готовящиеся занять высокое положение жен Инки или же служительниц бога. Жрецы занимались астрономией и оставили свидетельства того, что знали о ней гораздо больше среднего современного человека. Все они были хранителями тайного знания и проводили свои дни в ритуалах и церемониях, о которых нам слишком мало известно. Да почти ничего.
Город жил отдельно от государства и был самодостаточен, как монастырь. На террассах-анденес выращивалось всё необходимое, а прислуга заботилась об удобствах господ.
А потом все они вдруг ушли. Покинули свой священный город на горе, покинули свои изысканные дворцы, свои грандиозные храмы, оставили всё зелёному нашествию джунглей. И за несколько десятилетий джунгли скрыли их следы так прочно, что даже испанцы, наслышанные о его чудесах и богатствах и рыскавшие по всей стране в поисках этого заповедного города, не смогли его отыскать.
Когда, почему и как это произошло? Одни историки утверждают, что это случилось лет за сорок до нашествия испанцев, другие склонны считать, что город был брошен после падения Куско. Кстати, о сокровищах — когда в 1911 году город был обнаружен, то, к удивлению многих, не было найдено почти никаких украшений, золота и драгоценностей. Видимо, их унесли с собой исчезнувшие жители. Но — куда? Никаких следов.
...Автобус остановился, и мне тоже пришлось остановиться. Мы были на горе и стояли около довольно уродливого параллелепипеда гостиницы, каким-то образом прилепленного с краю обрыва. По счастью, повернувшись к нему спиной и пройдя сквозь каменные ворота, можно было совсем забыть и про не выдерживающую никакого сравнения современную архитектуру и про последние 500-600 лет вообще. Это были врата времени. И хотя от храмового города остались лишь каменные террасы, фундаменты и фрагменты стен, он, этот город, казалось, призрачно стоял вокруг нас и был гораздо более реальным, чем какие-нибудь мифические Черёмушки.
Экскурсовод, как опытный пастух на заре, согнал наше туристское стадо, и мы двинулись за ним, перебираясь с террасы на террасу по каменным ступеням. Я, честно говоря, слушала его вполуха. Во-первых, потому что хотелось не столько слушать, сколько смотреть. Вглядываться. Впитывать. А во-вторых, всю эту информацию можно было запросто прочитать в интернете: храм Солнца, храм Луны, Многоцветный храм, Орёл, Змея и Пантера, тюремные подземелья и жертвенники...
Добравшись до верхней площадки церемониальной зоны, мы остановились возле большого прямоугольного камня с короткой, скошенной поверху стелой в центре. Это была “Интиуатана”, камень используемый для главных обрядов в дни солнцестояний. По поверью, в день, когда камень расколется пополам, боги умрут или же покинут эти места навсегда. И ещё говорилось о нём, что если человек, обладающий тонкой чувствительностью, прикоснётся лбом к этому камню, ему откроется видение другого, духовного мира.
Почему-то, дослушав объяснения гида, наша группа быстро-быстро разбрелась по площадке. Никто не пожелал прикоснуться к камню. Только один отважный британец полуприсел на гладкий гранит ровно на секунду, подтвердив старые колониальные доблести своей нации. Мне же очень хотелось дотронуться до камня, если не лбом, то рукой, но мешал какой-то не вполне понятный страх. “Чего тут бояться, — уговаривала я себя, — что ж такого ужасного может случиться? Ну, не трусь, ты же всегда хотела именно чего-то такого! Вот оно, место Силы — давай же! Хватит вечно болтать — пора провести настоящий эксперимент!”
— Это не твой эксперимент, — вдруг услышала я тихий голос моей Милки. — Не мучайся, тебе сейчас это не надо. Когда придёт правильное время, придёт и правильное решение. И всё случится легко и просто. Вот так...
И я увидела, как слегка нагнувшись вперёд, она коснулась лбом горизонтальной поверхности камня.
Серые, пропитанные дождём облака висели прямо перед нами — словно мешковатый театральный занавес перед зрителями галёрки. Казалось, протянув руку, можно было пощупать их пухлую, влажную материю. Ближние зелёные пики уходили так круто вниз, что глаз отказывался следовать за их отвесно падающими линиями до самой глубины. Дождик, моросящий и упорный, прогнал последнюю туристскую группу, и мы остались одни в священном городе. Только давешний брит мелькал там и сям между серыми гранитными блоками.
— Последний автобус будет в пять. У нас больше часа времени, и весь Мачу Пикчу — наш!
— Милка, скажи, ты что-нибудь там почувствовала, около Интиуатана, а?
— Хм, камень-то был целый, не расколотый — верно?
— Ну, и что это значит?
— А то, что боги всё ещё не покинули это место.
И вот наступили сумерки, и мы снова были внизу. Так сказать, “на мосту, у развалин”, в ожидании последнего поезда на Куско. Вдоль путей сновали запоздавшие туристы, покупая в кое-как сколоченных киосках горячую кукурузу, куски разваливающегося козьего сыра, леденцово-желтую Инка-Колу. Мне же совсем не хотелось есть. Голова ощущалась пустой и гулкой — и это, как ни странно, было приятно. И только длинно-неуклюжее слово “эксперимент”, зацепившись где-то в мозгу, всё крутилось и крутилось, как привязавшийся шлягер.
Да, похоже, что кто-то произвел эксперимент — как в романах Стругацких. Но немного “наследил”, оставил кое-какие улики там и сям. И как детективы-дилетанты, мы с Милкой пустились по следам, удивляясь и восхищаясь неведомым экспериментатором.
А, может, эксперимент ещё не закончен?
Тут я увидела, что на другой стороне железнодорожного полотна, выделяясь пестротой красок в тускловатом свете двух фонарей, висят, как стираное бельё на верёвке, местные тканые коврики. Они мне всегда нравились — гармоничным сочетанием тонов, оригинальностью фактуры. Я представила, как хорошо иметь такой коврик на стене, перед глазами, когда сидишь за компьютером и пишешь... ну, например, воспоминания о путешествии в страну инков!
— Милаша, пошли — я куплю тебе подарок на память. И не смей отказываться!
Коврики слегка колыхались от вечернего бриза. Пахли они, как пахнут обычно мотки грубой, неотбеленной шерсти — такой простой, честный запах. Среди традиционных узоров и орнаментов — ритуальный нож Туми, птицы и рыбы с образцов тканей культуры Паракас — попадались жанровые картинки из жизни “чолос” и даже портреты каких-то местных деятелей. Господи, ну кто купит коврик с портретом, скажем, президента Перу?” — подумала я, и остановилась как споткнувшись.
...В рамке из серо-бежево-коричневых квадратов и треугольников на меня смотрела Индира Ганди. Та самая, с которой и началось моё дли-и-и-инное, длинной в двадцать лет, путешествие в Перу. Покойный премьер-министр Индии выглядела задумчивой, взгляд имела отрешенный и всепонимающий. “Вот видишь, — говорил этот взгляд, — круг замкнулся. И это верно и хорошо. И отвечает правилам вселенской гармонии. Которая, кстати, и лежит в основе всего — сегодня, как и всегда”.
* * *
Я купила Индиру Ганди. Для себя. А Милаша увезла горный пейзаж с ярко-синим небом, серебристо-белым собором и далёкими пиками Кордильер, осеняющими и благословляющими сверху эту древнюю, так много видевшую и так много хранящую землю. Землю, секреты которой пока что — такая жалость — для нас закрыты.
Добавить комментарий