Самое удивительное лицо нашего кино. Другого такого лица нет. И похожего нет. Инна Чурикова — и этим все сказано. Почти все. Oстальное добавит сама актриса в разговоре с Дмитрием Савельевым.
С актрисой Инной Чуриковой мы встречаемся у подъезда ее дома неподалеку от Университета. Она выходит чуть позже назначенного, как и положено звезде. Она безупречна, как и положено королеве: бордовое пальто в пол, ему в тон — изящная шляпка и сумка-лукошко в руках. Мы садимся в машину — время на разговор есть только в пути.
— Хорошо у вас тут, Инна Михайловна, жаль уезжать. Парк под окном, птицы поют. Жить в загазованном центре — не для вас удовольствие?
— Центра мне и без того хватает — я же в “Ленкоме” работаю, на Малой Дмитровке. А это место замечательное. Нам с Глебом оно сразу понравилось, когда мы квартиру выбирали, хотя не могу сказать, что у нас было множество предложений. Тут чудесно. Столько зелени кругом... Я очень люблю весну и всегда ее в нашем парке встречаю. Гуляю, соловьев слушаю. Недавно мы, кстати, думали о том, чтобы купить квартиру в центре. Чтоб попросторнее была, с гардеробной... Но подумали-подумали и решили, что не стоит. Лучше без гардеробной, но с соловьями, правда? И с Машкой здесь одно удовольствие гулять, когда есть время.
— Машка у вас какой породы?
— Вест-хайленд-уайт-терьер.
— Пышно. А имя такое человеческое.
— Ее Мэри зовут. Мы с Глебом ее обожаем, нам ее Леня Ярмольник подарил. Раньше у нас был Джек, русский спаниель. Удивительная собака, и любили мы ее безмерно. А потом он умер. Как-то мы гостили у Ярмольника, и меня совершенно покорил его Аполлон. И я сказала: “Как я хочу такую собаку...” Сказала и сказала. Но надо знать Леню — у него есть такое качество: если кто-то из друзей при нем обмолвится о своем желании или сам Леня что-то пообещает — он тут же записывает это в тетрадочку. И всегда выполняет. Уникальное качество, он такой один. И вот он спустя год звонит: “Ну, как дела? Я тебе везу, жди”. — “Что везешь?” — “Не что, а кого. Собачку, о которой ты мечтала”. И привез такое маленькое белое существо, прелестную девочку. Нежную, ласковую, любящую. Для нее каждый день праздник, она все время радуется. У нее не бывает плохого настроения. Это нас с Глебом заряжает.
— Она вас чему-нибудь учит?
— Если в принципе можно учиться у своей собаки, то у нашей — способности всегда быть в тонусе. И еще — чувству запредельной любви.
— Однажды вы сказали, что ваш любимый день — это день без работы. Чтобы спокойно у окна посидеть, дождик послушать. А вот у Олега Янковского, вашего коллеги по “Ленкому”, другая версия любимого дня: проснуться от светящего в окно солнца и знать, что днем — съемки, а вечером — спектакль, что он — нужен. Вы не трудоголик?
— Да у меня же почти не бывает таких дней, о которых я мечтаю! Я люблю приходить в театр или на съемки с огромным желанием, но вот когда начинаешь уже мечтать о выходном, когда идешь на работу именно как на работу...
— И что же делать? Не идти?
— Нет, ты пойдешь. Ты будешь больной, у тебя будет плохое настроение, что угодно будет происходить с тобой — но ты встанешь, и пойдешь, и сыграешь спектакль. И если там ты радостная, веселая, озорная женщина — ты будешь веселой и озорной, несмотря ни на что.
— Актеры утверждают, что сцена лечит.
— Меня всегда. От боли, от плохого настроения, даже от бессонницы. Она мне дает силы, сцена. Я только на нее и надеюсь. Выхожу — и уже больше ни о чем не думаю, ничего не помню.
— А съемочная площадка?
— Ой, не-е-ет...
— Ваши первая съемочная площадка — это фильм “Тучи над Борском” про девушку, попавшую в сети сектантов? Я помню вас там — вы в школьном коридоре прогуливаетесь с подружкой.
— Да, я и сама тогда еще в школе училась.
— А эпизод в “Я шагаю по Москве”, конкурс “Кто быстрее и лучше нарисует лошадь?”
— Это я уже в институт поступила.
— До Щепкинского училища вы занимались в Студии при Театре имени Станиславского?
— Два года. Пришла туда в восьмом классе, и моя жизнь преобразилась. Приобрела совершенно другие цвета.
— Что вы там играли?
— Отрывки. Помню, сама приготовила этюд по рассказу Чехова “Спать хочется” — он меня очень беспокоил, очень волновал. Про деревенскую девчонку, которую оставили няней с младенцем, а тот так кричал, что она его, бедного... подушечкой... Вот. Страшная история. Еще у нас был “Цирк”, мы были всякими животными...
— Вы кем были?
— Тюленем. Таким умным тюленем, который умел ловить мячи.
— Никита Михалков каким животным был?
— Михалков? Он не учился у нас в Студии.
— Как же не учился? Учился.
— Может, и учился, но не на нашем курсе. Просто я не помню. Он же младше.
— А помните, что именно сказала вам Фаина Георгиевна Раневская, когда позвонила после фильма “Начало”?
— Она написала мне письмо. Какие-то любовные слова... О том, какая я замечательная, прекрасная. А уже потом позвонила. Мы с Фаиной Георгиевной много по телефону разговаривали — она часто мне звонила...
— Что-то советовала, от чего-то предостерегала?
— Помню, как она мне посоветовала не обращать внимания на критикесс, потому что это ненормальные женщины... Так и сказала: “Деточка моя, это амазонки в климаксе”. В тот день у меня было очень плохое настроение, и Фаина Георгиевна почему решила, что это все из-за какой-то рецензии. А у меня тогда личные проблемы были... Однажды она пригласила меня в гости, и я пошла вместе с Олей Твардовской, дочкой Александра Трифоновича. Оля дружила с Фаиной Георгиевной и знала, где та живет. Это был фантастический день, перешедший в вечер. Нас встретил ее Мальчик — пес с умной-умной мордой, какая бывает только у дворняг, и с очень коротенькими ножками, из-за чего он все время подметал шерсткой пол. Фаина Георгиевна представила его: “Знакомьтесь, это мой Мальчик” — и он пошел за хозяйкой, как привязанный. Она принимала нас на кухне. С продуктами тогда было неважно, а перед Мальчиком на полу стояли две миски с азу, и мяса там было с горкой, но он не обращал внимания на еду: положил голову на лапы и глядел на свою любимую хозяйку нежным взором. “Деточка, посмотрите на моего Мальчика, — сказала мне Фаина Георгиевна. — Неправда ли, он напоминает молодого Горького на Капри?”. И потом еще как-то раз я пришла к ней в гости, а Мальчик все время скулил и гавкал, и она сказала: “Деточка, мой Мальчик жаждет любви. Найдите суку моему Мальчику”. Я это использовала, когда играла актрису у Станислава Говорухина в фильме “Благословите женщину”.
— Вы часто этим пользуетесь — услышанным, увиденным?
— Да, конечно. Все мои впечатления — от встреч с людьми, от собственных наблюдений и переживаний. А откуда еще? Берешь из своей памяти, из своей жизни, из своего восторга.
— Откуда вы взяли Асю Клячину для “Курочки Рябы” — с ее перманентом, кое-каким макияжем и страстью к выпивке и матерку?
— Это мы вместе с Андроном Кончаловским... Ну, каким-то образом все возникло.
— Большое бесстрашие надо иметь, чтобы так себя изуродовать.
— Мне еще какие-то специальные пятна на лице делали, чтобы пострашнее... А никуда от этого не деться. Если бы вы поехали сами в деревню Безводное, где мы снимали, то сразу поняли бы. Там без матерка не разговаривают, и так это у них просто и нежно звучит...
— В первом, знаменитом фильме “Истории Аси Клячиной” эту роль играла Ия Саввина. Но от “Курочки Рябы” она отказалась. В вас чувство уязвленной гордости не заговорило, когда Кончаловский предложил вам эту роль только после отказа Саввиной?
— У меня никакого чувства гордости не было. У меня чувство неловкости было. Это как если бы сейчас Глеб вдруг стал снимать продолжение “Начала” и позвал на роль Паши Строгановой в моем нынешнем возрасте — другую актрису. Я сразу Андрону сказала: “Это должна делать Ия Саввина”. Он говорит: “Она не будет. Считает, что это пасквиль на русский народ”.
— Как интересно получается. Играть, и блестяще, партийную сволочь в “Гараже” — можно, и это не означает клеветать на русский народ. А тут сразу — пасквиль.
— Ну, не знаю. Может, истинная причина кроется в другом. Мне сложно за нее отвечать. Но в “Курочке Рябе” я никакого пасквиля не вижу. И в этой женщине, Асе, при всех ее несовершенствах, есть какая-то вечная мудрость русского народа. Помните ее монолог о траве, ее способность слышать голоса в небесах? В ее характере так много всего... Очень странный характер. Я допытывалась у Андрона: “Ведь любит же она кого-то? Не может же не любить!” Андрон говорил: “Нет, никого она не любит”. Но я понимала, что она бесконечно любит своего единственного сына, бесконечно....
— Откуда вы черпали эту ее любовь, я спрашивать не буду. И так понятно. Скажите, решение вашего сына Ивана учиться на юриста было только его решением или вы с Глебом Анатольевичем сказали веское родительское слово?
— Ванечку эта профессия привлекала, и мы очень рады, что он окончил МГИМО, потому что он получил там фундаментальное образование, стал зрелым человеком...
— А его желание заняться ресторанным бизнесом было для вас неожиданным?
— Нет, вообще-то, ожиданным. Он с детства помогал мне по хозяйству. Когда был совсем маленький, я его ставила на стульчик, он по уши погружался в воду, становился мокрым с головы до ног, и все это называлось “Я мою посуду”. Посуда не всегда становилась чистой, но радости было огромное количество. Еще он любил взять банку с гречкой, рассыпать ее по всему полу и потом с деловым видом складывать. И еще помню, как выпускали в “Ленкоме” спектакль “Sorry...” — Глеб его ставил, а мы с Колей Караченцовым играли. Пропадали в театре с утра до вечера. А Ваня тогда учился то ли в седьмом, то ли в восьмом классе. И вот — 9 мая, мы звоним из театра домой узнать, как он там. А он говорит: “Мама-папа, приходите, я приготовил праздничный обед”.
— Что это было?
— Он поджарил курицу, разлил сок по бокалам, красиво накрыл на стол... Мы были поражены.
— Тогда вы, наверное, и поняли: ресторан “Дети солнца” в Переделкине — дело времени.
— Может быть. Ваня после института год проработал в юридической фирме, но желание заниматься ресторанным бизнесом пересилило. Я не знаю, что будет дальше. Может, он станет режиссером...
— А что, у него есть такое желание?
— Во всяком случае, когда мы с ним обсуждаем прочитанную пьесу или увиденный спектакль, он очень интересно говорит, очень самостоятельно разбирает. У него ко всему есть свое, какое-то свежее отношение. В этом чувствуется авторство. Так что — кто его знает...
— Я тут подумал, что Горький проходит через всю вашу жизнь. Его, как я теперь знаю, напоминал пес Раневской, название его пьесы взял ваш сын для своего ресторана. А главное, вы сыграли Вассу Железнову в фильме Панфилова.
— Да-да-да... Я считаю Горького фантастическим драматургом, и слава богу, что Глеб предложил мне сыграть Вассу...
— Кому же, как не вам, Инна Михайловна?
— Ну, когда он впервые заговорил о “Вассе”, мне казалось, что это не мое дело, что там должна быть другая актриса. Я ему даже назвала несколько имен. А он говорит: “Не-е-ет, Васса Железнова не железная, не стальная. Она — мягкая сила. Или, как ее дочка говорила, “человеческая женщина”. Вот отсюда мы и шли — от человеческой женщины.
— Когда режиссер Панфилов затевается с новым фильмом, и там есть роль для вас — он может кого-то еще ради интереса попробовать?
— Если есть роль для меня — нет, он не пробует.
— Так с фильма “В огне брода нет” у вас сложилось?
— Как раз когда он пригласил меня на Таню Теткину, я приехала в Ленинград, на “Ленфильм”, зашла в комнату съемочной группы и тут же увидела на стене очень много... нет, не много... увидела замечательные портреты других девушек. Там были какие-то уникальные, удивительные, особые лица... Но Глеб взял меня.
— Да, Инна Михайловна, я в курсе. Это правда, что он вас первый раз увидел по телевизору в роли Бабы-Яги?
— По телевизору, но в другой роли. Я была какой-то активисткой, запрещала всем комсомольцам танцевать под ритмичную музыку. А потом меня приглашал молодой человек, и я с ним танцевала и не могла скрыть счастья в глазах...
— Это счастье в глазах и сразило Панфилова?
— Да, он сказал ассистенткам: “Найдите-ка мне эту девушку со счастьем в глазах”. Так все и было.
— Однажды вас попросили перечислить несколько фильмов, по которым вас можно лучше всего узнать как актрису. Вы их перечислили, но “Военно-полевого романа” среди них не оказалось. Это случайность?
— Случайность, конечно. Я обожаю Петра Ефимовича Тодоровского и этим фильмом очень дорожу.
— Там ваша героиня Вера отчаянно сражается за свое чувство, за любимого человека, не желает уступать его другой женщине и обстоятельствам. А вы как считаете — надо бороться?
— Надо доверять своему чувству, понимаете... Иногда надо отпускать. Если твой человек действительно любит другую, если у него начинается какая-то новая жизнь — ну что ж тут делать... Надо отпускать. А иногда — не надо. Это такое дело, индивидуальное.
— Предположим, Тодоровский решает снимать “Военно-полевой роман-2” и зовет вас на роль Веры. В кого он должен ее превратить, какая метаморфоза должна с ней произойти, чтобы вы отказались ее играть, как отказалась Саввина от Аси?
— Сложно ответить... Одно могу точно сказать: Вера не спилась бы.
— Что для вас табу? Что бы вы никогда не стали играть ни при каких обстоятельствах — даже у очень хорошего режиссера?
— Ну, мне предлагали какую-то лесбийскую историю...
— Вам?
— Мне, мне... Я отказалась. Правда, история была ужасно написана.
— А если б была прекрасно написана?
— Не знаю. Не знаю... Мне вот, например, очень нравится фильм “Пианистка”... Очень нравится. Но не знаю, смогла бы я преодолеть себя, чтобы принять участие в некоторых сценах. Это ж пришлось бы бесконечно преодолевать себя.
— И все же. Если бы Михаэль Ханеке предложил эту роль не Изабель Юппер, а вам?
— Я не могу сейчас сказать, что точно отказалась бы. Но что бы со мной было тогда?.. А фильм — грандиозный. И женщина — фантастическая. В ней соединилось все: и леди Макбет, и жертва, и потребность любви, и одиночество, и комплексы...
— Я смотрю на ваши фотографии семидесятых-восьмидесятых годов — и полное ощущение, что во времена, когда никто в нашей стране о “персональных стилистах” слыхом не слыхивал, у вас он уже был. И подозреваю, что это Панфилов.
— Это вы про гладко зачесанные волосы? Да, Глеб не принимал меня ни с какими кудельками. И я все время ходила с гладкой прической. Когда в театре начали репетировать “Тиля”, мы с гримером решили поэкспериментировать: попробовать косички, еще что-то... Я выхожу на сцену — и вдруг ко мне с испуганным криком бросается Марк Анатольевич Захаров: “Это еще что такое?! Быстро причесаться, как раньше, и чтоб я этого больше не видел!”
— Марк Анатольевич испугался гнева Глеба Анатольевича?
— Нет, он тоже считал, что мне только с гладкими волосами хорошо. И Андрей Тарковский тоже.
— Почему вы так недолго играли Офелию в “Гамлете”, который Тарковский поставил в “Ленкоме”?
— Потому что я как раз собиралась стать мамой. Я Ванечку вынашивала.
Добавить комментарий