Начну издалека. Пять лет назад, в феврале 2015 года, в Зале Чайковского прошло концертное исполнение оперы «Демон» Антона Рубинштейна. Режиссером постановки был Дмитрий Бертман, в роли Демона выступил Дмитрий Хворостовский, Тамары – Асмик Григорян.
Demon_-_Dmitriy_Hvorostovskiy_Tamara_-_Asmik_Grigoryan.jpg
Демон - Дмитрий Хворостовский, Тамара – Асмик Григорян
То представление было незабываемым. Сидя у экрана, я совершенно забыла, что исполнение «концертное», - так по-настоящему и всерьез играли эти двое - Дмитрий и Асмик.
Сильный мужественный баритон и высокое нежное сопрано – между ними шла борьба. Демон, полюбив Тамару, зовет ее разделить его одиночество, стать «царицей мира» в надзвездных краях, куда обещает взять. Бедная Тамара убегает от искушающих слов, прячется от них в стенах монастыря...
В сущности он ее обманывает, обольщает, как и положено Демону. И Тамара, чье сердце пробудилось, не может, даже спрятавшись в монашеской келье, противостоять своему чувству.
Асмик Григорян тогда потрясающе спела и сыграла свою «раненную любовью» юную грузинскую княжну. В конце действа, как и в лермонтовской поэме, Ангел вырывал душу несчастной Тамары из рук «лукавого духа» со словами: «Она страдала и любила – и рай открылся для любви».
Эта преамбула понадобилась мне для рассказа о другой опере и другой роли Асмик Григорян.
Dmitriy_Bertman2.jpg
Дмитрий Бертман
Как и в «Демоне», она сыграла совсем молодую, даже юную женщину. И тоже, "раненную любовью". Но если в опере Рубинштейна Асмик Григорян воплотила на сцене нежную и страдающую грузинскую княжну, то в опере, о которой я веду речь, ей предстояло сыграть настоящую дьяволицу – иудейскую царевну Саломею. Ту самую, что, как повествует Евангелие от Матфея, за свой танец перед Иродом потребовала ужасную плату – голову Иоанна Крестителя.
Но - по порядку.
Одноактная, очень компактная опера «Саломея» (1905) - одно из наиболее популярных произведений Рихарда Штрауса. И это при том, что поначалу певцы объявили ее «неисполнимой и безнравственной». Насчет неисполнимой - сейчас, когда исполнимо все, рассусоливать не будем.
А вот безнравственность сюжета... с этим, пожалуй, спорить трудно. Но, как кажется, Рихард Штраус как раз и заинтересовался нетривиальностью драмы Оскара Уайльда, увиденной им в берлинском театре (1905), и захотел написать на этот «безнравственный» сюжет оперу. Ничего удивительного – шло время модерна, смены эпох, поиска новых форм...
А этот сюжет, смелый и тревожащий, бесспорно был порожден новыми веяниями в искусстве, эстетскими фантазиями Оскара Уайльда... Но тут я опять должна сделать отступление.
Основа сюжета «Саломеи», как уже сказано, взята из Евангелия. Правда, имя дочери Иродиады, плясавшей перед Иродом, там не названо. Это имя нам известно из трудов Иосифа Флавия.
Господи боже мой, как подумаешь, что все эти персонажи – царь Иудеи Ирод Великий, его сын тетрарх Галилеи Ирод Антипа, его незаконная жена Иродиада, бывшая законной женой его брата, отца Саломеи, – все эти люди жили на самом деле, грешили, любили, молились и совершали преступления, что впоследствии было описано в трудах современного им историка Иосифа Флавия... Не правда ли, удивительно, что персонажи Евангелия - люди вовсе не мифические, а реальные, из плоти и крови, ходящие по земле?
Что же такого внес Оскар Уайльд в свое сочинение (кстати, первоначально написанное на французском языке)[1], что оно было признано безнравственным?
Для выяснения этого я взяла перевод «Саломеи» с английского языка, сделанный П. Н. Петровым (1999). Этот же перевод воспроизведен в русских титрах телеверсии оперного спектакля.
Прочитала пьесу, подумала – и вот к чему пришла. Оскар Уайльд иначе, чем евангелисты, ответил на вопрос, почему Саломея потребовала у Ирода голову Иоанна Крестителя, то есть захотела его убийства. Евангелисты, Матфей и Марк, отвечают на этот вопрос так: она послушалась своей матери Иродиады. Иродиада ненавидела пророка и желала его смерти – он обличал ее грехи, ее «незаконное» сожительство с Иродом Антипой.
У Уайльда же по-другому: Саломея влюбилась в Иоанна. В того самого, кто сидел в зловонной тюрьме, в рубище, без пищи и воды, кто слал ей проклятия и прогонял от себя. В уста влюбленной Саломеи Уайльд вкладывает слова, перекликающиеся с любовными признаниями из «Песни песней».
Вот кусочек их диалога:
- Иоканаан! Я влюблена в твое тело. Твое тело белое, как лилии на некошеном лугу... Розы в саду царицы Аравийской не так белы, как твое тело...
- Прочь, дочь Вавилона! Не говори со мною. Я не хочу тебя слушать. Я внимаю только словам Господа.
- Твои волосы подобны гроздьям винограда, гроздьям черного винограда, свисающего с лоз эдомских в земле эдомитов... Дай мне коснуться твоих волос... Дай мне поцеловать твои уста.
В ответ Саломея опять слышит лишь проклятия. И тогда в ее воспаленном страстью мозгу рождается безумная идея, которую она с последовательностью фанатички воплощает. Ирод, вынужденный ей подчиниться, отдает приказ отрубить Иоанну голову – и Саломея, получив ее на серебряном блюде, может теперь поцеловать его мертвые уста.
Жутко, отвратительно, некрофилия в чистом виде.
Если бы ни некрофильский окрас, то этот поворот был бы схож с сюжетной линией «Медеи» Эврипида, рассказывающей о матери, убивающей собственных детей, чтобы отомстить изменнику-мужу.
Чудовищная нечеловеческая логика, безумный излом человеческой – женской – психики. Обе драмы схожи и тем, что созданы в период декаданса, заката культуры и крушения ее нравственных основ, период, через который прошла Античная Греция (конец V века до н. э) и Европа (на рубеже ХIХ- ХХ вв.)
Оскар Уайльд , дерзкий ирландец, задира и эстет, каким он был до своего травматического процесса и тюремного срока (1895-1897), бросает вызов пуританскому английскому обществу во главе с королевой Викторией, выводя героиню, для которой не существует моральных запретов, идущую на поводу у своих желаний.
Теперь посмотрим, как решен этот образ в Зальцбургской постановке оперы «Саломея» 2018 года (Венский филармонический оркестр, дирижер Вельзер Мест, режиссер–постановщик, художник по костюмам и свету Ромео Кастелуччи, назову и режиссера телеверсии Хеннинга Касена).
Асмик играет поначалу юную прекрасную девушку, в белом платье (только приглядевшись, мы замечаем на нем сзади красное кровавое пятно), которой не нравится, как на нее смотрит Ирод, она убегает с его пира. Царевна приказывает стражникам показать ей Иоаканаана, чей громкий голос, обличающий грешников, доносится из темницы. И вот он появляется перед ней и перед нами.
Тут нужно сказать, что режиссер и он же художник по костюмам Кастелуччи сильно постарался, – более страшного персонажа трудно было придумать. Весь черный, со спутанными космами, с какими-то перьями за спиной. Полюбить такого – значит быть вне человеческих критериев красоты и гармонии. Метафора «любовь зла...» доведена здесь до предела. Саломея полюбила не молодого красавца, а страшное чудовищное существо, изрыгающее проклятия[2].
Но в голосе Асмик – любовь. Однако на все мольбы царевны следует неумолимое «Прочь, дочь Вавилона», «Не приближайся ко мне, дочь Содома». Пророк скрывается. А героиня Асмик остается со своим неутоленным, но, видно, сильным и терзающим ее чувством. Пластически это выражается в тех неожиданных, резких и порывистых, движениях ног, которые она проделывает лежа на спине.
Смелый ход. Что это? Имитация полового акта? Эти движения можно было бы назвать непристойными, если бы их проделывала не Асмик Григорян. В ее исполнении – это голос плоти и страсти, может быть, впервые прорвавшийся наружу.
В этой постановке нет танца «Семи покрывал», который обычно исполняет Саломея. Тема танца решена иначе. Все время, пока звучит музыка танца, Саломея-Асмик сидит на постаменте в центре сцены, свернувшись в клубок, в позе эмбриона, расположившегося в утробе матери.
Слава Богу, что креативный режиссер не заставил ее петь в этой позе.
Голова Иоканаана на серебряном блюде, врученная Саломее, - сюжет столь любимый художниками, - в этой постановке отсутствует. Вместо нее - голова муляжной лошади, брошенная к ногам Саломеи, и обезглавленный мужской манекен. Асмик-Саломее приходится брать эту лошадиную голову в руки и петь, в непосредственном соприкосновении с жутким манекеном.
Хорошо уже то, что режиссер избежал «кровавых» подробностей, а вместо крови на сцену были вылиты несколько ведерок молока. Саломея-Асмик стоит, сидит, лежит в этом молоке. И опять подумалось, что нет предела креативности оперных режиссеров, только уж очень жаль певцов, особенно таких нежных и одухотворенных, как Асмик Григорян. Иоаканаан мертв, его голова в ее руках – и она, наконец, может поцеловать эти уста – пусть они и мертвые. Победа? И если так, то победа чего? Тщеславия? Каприза? Похоти?
А если, искареженной и безумной, но все же любви?
Конец этой истории краток. Ирод приказывает стражам: "Убейте эту женщину!" Нет, райские врата не откроются перед Саломеей, ее любовь была недоброй и извращенной... и все же это была любовь...
Асмик Григорян сыграла не дьяволицу и некрофилку, она сыграла и спела раненную любовью женщину. Страшную, чудовищную, но несчастную. Так я прочитала ее удивительную игру...
Посмотрите оперу. Ничего не пишу про прекрасный ансамбль певцов, для которых не были препятствием сверхсложные партии[3], про потрясающую музыку Рихарда Штрауса, исполненную замечательным оркестром Венской филармонии. Не пишу про многочисленные постановочные находки режиссера-постановщика Ромео Кастелуччи. Все увидите сами.
А напоследок скажу, что перед телеверсией спектакля со вступительным словом выступает Дмитрий Бертман, тот самый, который когда-то так вдохновенно поставил «Демона» с Дмитрием Хворостовским и Асмик Григорян...
[1] Драма «Саломея» написана на французском языке в 1891 году. Переведена на английский в 1894 и издана с иллюстрациями Обри Бердслея. Долгое время была запрещена из-за запрета выводить на сцену персонажей Библии. Впервые поставлена в Париже в 1896 году, в Англии – только в 1931.
[2] Поневоле вспоминается «Сон в летнюю ночь» Шекспира, где, под влиянием волшебства, Титания влюбляется в человека с ослиной головой.
[3] Ирод – Джон Дашан, Иродиада – Анна Мария Кьюри, Иоканаан – Габор Брец.
***
Опера Р. Штрауса "Саломея". Зальцбургский фестиваль. 2018 год
