Глава 13. С О Л О, Д У Э Т И Х О Р
В начале 30-х годов в Крыму, как и во всей стране, заявили о себе нежелательные обстоятельства. Изменения отразились и на относительно устойчивом укладе жизни крымчан. Судя по всему, большинство из них почувствовало на себе влияние нововведений. А их было не так мало.
Спешно организованные в период коллективизации колхозы не обеспечивали местное население и отдыхающих продуктами. Еда исчезала из магазинов. На рынках, где фрукты ценились дорого, поговаривали о массовом море скота. Начались проблемы с хлебом и керосином. Нехватка необходимых продуктов и предметов быта потребовала введения “заборных книжек” с ограниченным перечнем выдаваемых продуктов и вещей. Обозначенное в таких ордерах выдавалось в распределителях. Появились столовые под названием “Социальная помощь”, куда выстраивались очереди как за едой, так и за мисками и стаканами; ложки были прикреплены к столам . Все это напоминало Надежде кастрюльки с гороховым супом из “Бюро общественной помощи” в Петрограде. В былые времена ей не раз доводилось пользоваться услугами той службы.
У кого сохранились золото и драгоценности, те отправлялись в Москву и Ленинград, где работал Торгсин. В таких магазинах производился обмен на еду, прежде всего, на муку. Фактически, процесс обмена представлял собой изъятие ценностей у обнищавших людей с целью вложения их стоимости в индустриализацию страны.
Нехватка самого необходимого рождала такие новые понятия, как “авоська” (от слова авось, то есть повезет что-то достать), “блат”и “спекулянты”. Предприимчивые люди втридорога сбывали нуждающимся продукты и вещи.
Напряженную ситуацию в Крыму Садовские ощущали на себе - они едва сводили концы с концами, что вынуждало их искать выход из положения. Поскольку у них отсутствовали драгоценности, Торгсин был для них закрыт. Правда, от первого брака у Надежды сохранилось обручальное кольцо, но о его продаже или обмене на еду не могло быть и речи. На семейном совете было решено вернуться к былой жизни в шалаше, покинутом почти десять лет назад.
Сам шалаш за прошедшее время перестал существовать, хилые деревья и виноградник почти не плодоносили, колодец требовал восстановления. И все же на старом месте Георгий раскопал огород и оживил колодец, Аджуда помогла с семенами, Надежда и мама Лиза посадили овощи, затем был собран первый урожай. На этом их сельскохозяйственные работы завершились, так как, по указанию местной власти, на месте бывшего шалаша и огорода началось возведение складских бараков.
От доктора Подушко, посещавшего с медицинской комиссией разные места, Садовские узнавали о происходящем в Крыму. Рассказанное им выглядело неутешительно. Давали о себе знать засуха, ничтожное количество техники на полях, неопытные работники. В условиях неурожая с плохой организацией труда колхозники нищают. В детских садах на завтрак малышам дают половину яйца. Везде много бездомных детей; их вылавливают и отправляют в приемники при Наркомздраве. В санаториях для удачливых профсоюзников мягкие постели, но нет лекарств, марли, бинтов. И все это на фоне обилия начальников с их невыполнимыми указаниями. Вдобавок ко всему, на работу берут по признаку партийности.
Еще Иван Иванович рассказывал о крымских дворцах с террасами и колоннами, предназначенных для отдыха и лечения советской партийной верхушки. Увиденное там роскошество его поразило. Своими глазами он наблюдал, как постояльцы ели на царской посуде и употребляли вина из в свое время не разграбленных царских погребов. Все это происходило на фоне рядовых отпускников, вынужденных ютиться в съемных комнатушках и верандах без удобств.
Угрожающе прозвучал рассказ доктора о созданном вблизи Коктебеля лагере, где в тяжелых условиях содержатся бывшие кулаки.
Из очередной поездки он возвращался удрученным. Рассказанное им было окрашено болью за происходящее в Крыму. Но однажды произошло обратное, о чем он с радостью сообщил Садовским. Речь шла об удивительном месте и удивительных людях. Это еврейский колхоз Войо Нова, то есть Новая жизнь. Такое название он получил на языке эсперанто. .
Рассказывая о колхозе, доктор не скупился на подробности. Оказывается, работники приехали из разных мест, некоторые с детьми, всего около ста семей. Среди них много образованных, есть даже ученые. Все они романтики и мечтатели, потому их объединяет идея создания крепкого хозяйства коммунистического типа. Ради такой задумки коммунары все делают своими руками - строят жилье, ухаживают за скотиной, трудятся на полях… Особенно поразила его энергичная женщина по имени Шира Горшман. Она не чурается никакой работы - в хлеву, в поле, ухаживает за больными… Кроме того, неугомонная Шира пишет на своем родном языке. И это не праздные байки, а серьезные экскурсы в еврейскую жизнь с ее национальным колоритом. Некоторые ее произведения уже напечатаны. До крымского колхоза какое-то время она провела в Палестине - жила в Иерусалиме, где трудилась на благо своего народа, а в Крым приехала по доброй воле с двумя маленькими дочерьми.
Доктор так красочно описывал это необычное хозяйство, что Садовским захотелось своими глазами взглянуть на происходящее там и познакомиться с крестьянкой-писательницей Широй Горшман. И такая возможность им скоро представилась.
Их запланированный визит совпал с радостной новостью: Надежда ждет ребенка.
За прошедшие годы замужества мысль о нем ее не покидала. Но время шло, ей исполнилось тридцать лет, а мечта не сбывалась. Пять лет украли у нее счастье материнства. Все это время она с грустью наблюдала матерей с детьми и вспоминала некогда увиденные на горе детские стульчики. Но то были видения - чужая радость, а собственная продолжала ее обходить. В то же время, многодетная Аджуда не уставала повторять: “Обожди. Еще не твоя пора…”
Когда украденное счастье возвратилось, в семье Садовских началось оживление. Мысли домочадцев переключились на предстоящее событие, а потому в разговорах то и дело звучало слово малыш. Кто он - мальчик или девочка? Какого цвета у него глаза? Будущая мама размышляла над его одеждой, игрушками, прогулками, детскими книжками, а Георгий готов был заранее мастерить детскую мебель.
В таком приподнятом настроении Садовские отправились в еврейский колхоз.
Относительно него доктор не ошибся. Действительно, молва об этом необычном хозяйстве распространилась даже за пределы Крыма.
Они познакомились с Широй Горшман в поле, когда колхозница в легкой блузке с засученными рукавами и с лопатой в руках копала сухую землю. Оказалось, что не так давно она вышла замуж за художника Менделя Горшмана. Он путешествовал по Крыму, узнал о еврейском колхозе, за недолгое время присутствия там успел жениться на Шире и запечатлеть на полотнах несколько сюжетов.
За первым визитом Садовских в Войо Нова последовали другие. Надежда и Шира охотно беседовали, делились своим прошлым, строили планы на будущее. В результате таких откровений за короткий срок они быстро сошлись друг с другом и стали подругами. Маленькие дочери Ширы сразу потянулись к новой маминой знакомой. Она сшила каждой нарядное платье, дарила им детские книжки, читала по памяти стихи.
Шира являла собой тип человека, уверенного в своих действиях. Удивительным образом ее серьезное отношение к обязанностям передавалось другим, чему способствовали оптимизм и юмор. Кроме того, разделяла чужие восторг, радость, грусть и протягивала руку помощи.
В свободную минуту Шира читала свои короткие рассказы, написанные на родном иврите. Их переводы впервые приоткрыли Надежде особенности традиций и культуры еврейского народа. Кроме того, она вспоминала время, проведенное в Палестине, в том числе описывала Иерусалим, где родилась ее младшая дочка Шламита, людей и их занятия на благо будущего живущих там людей. Еще она охотно напевала песню со словами дер ховен микаби понем зайн. И хотя слов слушательница не понимала, по интонации и движениям исполнительницы догадалась: это свадебная песня. Из употребляемых Широй слов и выражений ей запомнились седер, азохн вей, цорес...
В такие минуты Надежда сожалела об отсутствии рядом Саши Карпенко с ее творческой способностью воспринимать звуки и оценивать мелодию.
( Искусство звуков и инородных слов загадочно для неподготовленных слушателей. Но и в таком качестве оно способно производить впечатление.)
Когда Надежда поделилась с Широй радостью предстоящего материнства, мать двоих дочерей неожиданно заглянула в будущее.
- Хочешь благополучия своему ребенку? - добродушно спросила она.
- Какая мать того не хочет!? - воскликнула будущая мать.
- Тогда запомни главное правило: не лишай его самостоятельности.
- Но его же надо воспитывать…
- Безусловно. Карты тебе в руки! Но помни: воспитание начинается с первого дня его рождения. А заодно происходит и самовоспитание родителей. То и другое - ювелирная работа. Так что действуй на двух фронтах. Только не лепи из него некий придуманный тобой образ. Ребенок - не глина.
Помолчав, Шира подвела итог их разговору:
- Поверь, едва ли можно кого-то научить воспитывать собственных детей. Просто надо самому чувствовать ребенка.
(Произнесенному слову случается впадать в летаргический сон, но в нужный момент оно пробуждается и напоминает о себе.)
Когда в следующий раз Садовские встретились с Горшманами, те сообщили новость: они покидают колхоз Войо Нова и отправляются в Москву. Свое решение супруги мотивировали тем, что созданная энтузиастами коммуна доживает свой век. “Мы тут неугодные, труды наши местная власть не ценит, на колхозную землю и скот она уже положила глаз, а потому от нас хотят избавиться”, - с грустью произнесла Шира. В столице супруги планировали реализовать творческие планы - он художника, она - начинающего писателя. Оба были пронизаны еврейской культурой.
Между тем приближалось время появления малыша. Накануне ухода в предродовой отпуск Надежда в библиотеке приводила в порядок свое рабочее место. День близился к концу. Ей оставалось лишь уточнить список приобретаемой литературы.
В те дни в клубе шел ремонт, а потому рабочие перемещали с места на место книжные стеллажи, шкафы, стулья. Посторонние звуки шагов и молотков отвлекали ее от дела, мешали сосредоточиться. В такие минуты она размышляла о семье Горшман, от чего становилось грустно. На следующий день Садовские запланировали прощание с друзьями. Когда теперь они увидятся и встретятся ли вообще?
Внезапное движение за спиной и похожие на скрежет звуки ее насторожили. Инстинктивно, оберегая своего будущего ребенка, Надежда одной рукой прикрыла живот, а второй лихорадочно вцепилась в край стола. Если бы она смогла разглядеть происходящее за спиной, то увидела бы сложенные гармошкой книжные полки, неотвратимо ползущие в ее сторону. Ища защиту в любом предмете, она выхватила глазами недоеденный кусок булки. Но повернуться не могла, так как ее рука не удержала отдаляющийся стол...
На столе с булкой оборвалась ее связь с тем днем.
В больничной палате Надежда узнала приговор: детей у нее не будет. Это означало, что никогда не сможет прижать к себе долгожданного ребенка, не услышит его голос, не отведет в первый класс...
За горьким известием последовали физические и психологические проблемы. Временами ей не хотелось жить. Нечто подобное происходило с ней после смерти матери, и тогда Адам с тетушкой помогли обрести себя - отправили в Крым. Теперь боль лечили ее семья, Иван Иванович и Анджуда. Мудрая татарка оценила произошедшее с Надеждой по-своему: “Не ко времени дитя пришлось. Не горюй! Я вымолю тебе у Бога ребенка…”
(По роковой случайности горе в семье Садовских совпало с кончиной Максимилиана Волошина - духовно близкого феодосийского соседа. К этому времени знаменитый дом в Коктебеле хозяину уже не принадлежал. Прошлое этого удивительного места перетекло в историю.)
Когда после длительной болезни Надежда вернулась к работе, там ей открылись серьезные изменения. За время ее отсутствия Дом культуры стал частью городского Дворца культуры, а клубное самоуправление сменил начальник из числа партийных назначенцев. О его прошлом толком никто не знал. Поговаривали, что он служил в Красной армии, а в период продразверстки изымал у крестьян зерно и скот. Приход нового начальника изменил климат в ДК не в лучшую сторону.
Его внешний облик и манера держать себя настораживали. На голове торчал ежик волос, из под узкого лба глядели выцветшие рыбьи глаза, губы походили на оскал животного. Скорее всего, его задача состояла в том, чтобы не давать волю словам. Если и обращался к подчиненным, имена которых едва ли знал, то использовал короткие приказательные фразы. Словом, бесстрастная маска на лице и отсутствие каких-либо пояснений не сулили ничего хорошего.
Физический портрет начальника ДК дополняли френч, брюкигалифе и хромовые сапоги. Именно одна из деталей его “туалета”послужила основанием для присвоения ему клички Галифе. Ее придумала Саша Карпенко; ей были свойственны словесные изобретения.
Галифе имел привычку ходить с заложенной за спиной рукой. Эта манера, в сочетании с бобриком на голове и полувоенной формой, напоминала Керенского - кратковременного главу Временного правительства.
В работе библиотеки, как и прочих отделов ДК, он ничего не разумел, и тем не менее давал указания заказывать книги из числа пылившихся в книжных магазинах. Как следствие, “Атлас паровых машин” и “Планирование работ в тяжелой промышленности”перекочевали в библиотеку джанкойского культурного центра, где становились невостребованными. Еще Галифе строго контролировал изъятие из библиотеки вредных книг по спискам - “Индексам” Главполитпросвета. Большую часть времени он проводил в райкоме партии, куда ходил с докладами и за руководящими указаниями. Его директивы повторяли лозунги - призывы советской власти: Выполним и перевыполним!
Саша - человек прямолинейный - не только не скрывала своего отношения к Галифе, но сознательно или невольно его демонстрировала. Неприятие этого человека не без основания вызывало у нее физиологическое отторжение, которое в семейном кругу Садовских она подкрепляла фразой: “Мне даже сталкиваться с ним противно”. Она считала, что он направлен в ДК с целью подглядывать и подслушивать, а потому вне стен веренного ему центра занимается доносительством. Саша была убеждена в своей правоте. Действительно, от его закрытости исходило что-то настораживающее. Со своей стороны, он казался невозмутимым или делал вид, что не замечает презрительного отношения к нему музыкального руководителя детского коллектива.
Отношение Саши к Галифе беспокоило Садовских. Они просили ее не проявлять импульсивность - не демонстрировать неприязнь к начальнику посредством выражения лица и всуе брошенного слова. По их мнению, пренебрежение к нему может иметь нежелательные последствия. Уж слишком далеко она зашла... Разумеется, такие разговоры велись вдали от чужих ушей, то есть с оглядкой по сторонам. Но Саша оставалась верна своей привычке, а потому не всегда контролировала себя.
(Никто из беседующих не мог предположить, что эти два непохожих человека окажутся в общей упряжке.)
В тридцатые годы с Сашей Карпенко происходили странные истории. Сперва без видимой причины она отправилась на Тамбовщину навестить своих кузин-близнецов. Ее визит растянулся на год, причем возвращение оказалось таким же внезапным, как и отъезд. Спустя некоторое время произошло - тоже непредвиденное - замужество. Ее избранником стал не известный никому моряк. С ним Саша несколько лет колесила от одной морской базы к другой, после чего одна вернулась в Джанкой. Таинственный моряк исчез - словно его и не было. Впоследствии об этом странном браке она не вспоминала.
Хотя Садовские предполагали, что в ней заложена некая тревога, вынуждающая делать странные поступки, но никто из них в ее душу не лез.
К середине 30- х годов усилилось напряжение в стране; не избежал его и Крым. Приехавшие из Ленинграда отдыхающие рассказывали, что после убийства Кирова начались гонения на лиц дворянского происхождения. Их в массовом порядке лишают прав и высылают из города. По этому поводу Елизавета Максимовна заметила: “В свое время мы с Жорой по доброй воле покинули Питер. А теперь как лишенцев нас бы выслали”.
К концу десятилетия обстановка продолжала усугубляться - над страной повисла туча “большого террора” с партийной чисткой и массовыми арестами. В этом процессе ДК не был исключением. За арестованным бухгалтером последовал ряд сотрудников, включая зав. обслуживанием библиотеки. Надежда ценила ее как хорошего работника и надежного человека. Особенно заметным стало исчезновение постоянных покупателей на рынке. Соседи шепотом обсуждали замурованные сургучными печатями двери домов. Настораживали пугающие аббревиатуры - НКВД и ГУЛАГ. Наблюдая происходящее рядом, Садовские не исключали собственный арест...
В это время из ДК исчез Галифе. На его место городской райком партии последовательно определял назначенцев - один прежде возглавлял банно-прачечный трест, другой - руководил городскими свалками. Оба обходились без знаний начальных классов, но в каждой вверенной им “точке” следовали инструкциям по воспитанию подчиненных в духе коммунизма с необходимостью перевыполнять план.
Тем временем случилась новая беда: арестовали Сашу.
Неоднократно Надежду вызывали к следователям в качества свидетеля происходившего в ДК, и всякий раз настаивали на подтверждении факта антисоветского настроя музыкального руководителя Карпенко. Следователи менялись, но опрашиваемая ни разу не поддалась уговорам дать ложные показания.
Надежда и Георгий долго и безуспешно пытались выяснить ее присутствие. За ответом они попеременно стояли в длинных очередях в числе родственников арестованных; некоторые матери приводили детей. Одновременно они направляли запросы в Наркомат внутренних дел, однако все их попытки упирались в стену. Передаваемые вещи и деньги брали, но справок не давали. Ответ был один: Дело А.П. Карпенко рассматривается. Так повторялось неоднократно. Лишь спустя год пришло письмо от Саши из лагеря с Урала. Она просила прислать ей теплые вещи и чего-нибудь сладкого. И еще просила прощения; в сущности, непонятно за что. Посылки разрешались два раза в год. На языке Садовских они назывались “сладкими”, так как кроме теплых носков состояли из сахара, печенья и Сашиных любимых конфет “Раковая шейка”.
Все прежние попытки Надежды отправиться в Ленинград по тем или иным обстоятельствам срывались. В конце 30-х годов этот вопрос продолжал обсуждаться в семье. Георгий считал, что поездка ей необходима по двум причинам. Во-первых, когда-то надо прояснить судьбу Адама, долгие годы им неизвестную. Во-вторых, после напряженной работы, включая завершение учебы в институте и хлопоты по делу Саши, ей нужна разрядка.
Обсуждая перспективу поездки, Георгий считал, что лучше им ехать вместе. При таком раскладе присматривать за мамой Лизой вызвался доктор Иван Иванович.
Когда вопрос с поездкой был решен, оставалось отправить Саше в лагерь посылку и получить отпуска на работе.
(Когда без предупреждения звучат колокола беды, планы мгновенно рушатся. Выходит, наперед загадывать опасно - не сбудется.)
Глава 14. В Т У П И К Е
В 1940 году Надежде исполнилось сорок лет. Ее жизнь была поделена на две равные половины - питерскую и крымскую. В городе на Неве она не была свыше двадцати лет. За это время много событий произошло в ее семье и в стране. Как и Садовские, она покинула Петроград, а теперь город называется Ленинградом. Она неоднократно порывалась навестить место детства и юности, но всякий раз обстоятельства складывались не в ее пользу. На самом деле, ее не покидала уверенность в том, что рано или поздно узнает о судьбах Адама и Елены Генриховны. Временами она корила себя за нерасторопность
Георгий предлагал ей обратиться в справочную службу Ленинграда с целью выяснить адреса Веберов, но она, плохо представляя план своих действий, упорно твердила: “Я должна сделать все сама, то есть узнать и увидеть собственными глазами”.
В середине июня 1941 года в какой раз была определена дата ее отъезда в Ленинград. Начались предотъездные хлопоты. Надежда складывала дорожный чемодан, когда из кухни услышала восклицание мамы Лизы: “Кажется, я сломала руку”. Хрупкость ее костей заявляла о себе неоднократно. Так происходило в шалаше и позднее в Джанкое. К счастью, в этот раз Елизавету Максимовну обошел очередной перелом. Но был сильный ушиб, требовавший присмотра за ней. Поразмыслив, визит в Ленинград Садовские перенесли на осень.
Через несколько дней началась война с фашистской Германией.
С первых дней войны облик Джанкоя менялся на глазах, с каждым днем обстановка в городе становилась непредсказуемее. Радио без перебоя транслировало вести с фронта. Вокруг уличных приемников толпился народ. Улицы пересекали машины военного образца, мотоциклы и грузовики, перевозившие солдат с ружьями наперевес. Там и тут мелькали люди в военном обмундировании. Нарастающие звуки самолетов и связанные с ними воздушные тревоги напоминали о том, что немцы активно действуют в воздухе на подступах к Крыму.
При всех трудностях военного времени жизнь продолжалась - горожане ходили на работу, в амбулаторию, на рынок...
Потянулись дни, наполненные ожиданием перемен в лучшую сторону. Но, наперекор им, обстановка достигла своего пика, что привело к срочной эвакуации горожан.
Готовясь покинуть Джанкой, Надежда и мама Лиза думали о скором возвращении, а потому оставляли дом в таком виде, в каком он служил им годами. На время их отсутствия Георгий планировал переселиться к доктору Подушко. По роду своей работы он должен был оставаться в городе. В спешке собирая вещи в дорогу, Надежда забыла взять с собой любимую пиалу - подарок Георгия. Этот участник давнего водопоя по дороге в Крым имел для нее особое значение. Зато муж предупредительно снабдил их минимумом необходимого, включая чайник и лекарства.
Поскольку в товарном вагоне, в котором им предстояло эвакуироваться, раньше перевозили скот, он назывался теплушкой и телячьей переправой. Он был снабжен двумя широкими нижними нарами и одной верхней; другая верхняя оказалась сломанной. Им досталось одна нижняя полка на двоих. В теплушке не было ни стола, ни стула, зато хватало щелей, сквозь которые дуло и проникали фрагменты внешней среды. Стойкий запах карболки напоминал о недавней дезинфекции.
Главное неудобство теплушки состояло в наличии подвесных ступенек, использование которых требовало прыжка на землю и подтягивания при возвращении. В момент посадки Георгию и Надежде пришлось на руках внести маму Лизу в теплушку. Сразу выяснилось: естественные потребности пассажирам надо справлять под вагоном состава, который в любой момент без предупреждения трогался. С первого взгляда на подвесной спуск Надежда поняла, что устройством теплушки мама Лиза не сможет воспользоваться - спуститься вниз, нырнуть под вагон и подняться не позволяли ей ни возраст, ни недавно полученная травма руки, ни угроза получить очередной перелом. Следовательно, для нее надо придумать вариант заменителя туалета.
Первая остановка оказалась на дальних запасных путях. Перепрыгивая через ржавые рельсы и прогнившие шпалы, Надежда бросилась искать какую-нибудь посудину. Открывшаяся ей территория представляла собой свалку. Но поломанные ящики и сплюснутые консервные банки не соответствовали ее замыслу. Пока она шарила глазами вокруг, мама Лиза терпеливо ждала ее возвращения. Лишь на третьей остановке Надежде повезло: среди разнообразных отбросов заметила жестяное ведро с продырявленным дном. Находку она сочла удачей и тотчас подправила ведро отходами разбросанного вокруг хлама. А когда возвращалась в теплушку, сделала открытие: оказывается, человеку мало нужно для улучшения настроения. Ему достаточно одной подобранной на помойке железяки, чтобы развернуть его представление об успехе. Выходит, подобная мелочь имеет обратную сторону - она совсем не пустяк, а нечто значительное. Эта мысль согласовывалась с кредо свекрови: большое воспринимается через приносящие радость пустяки.
(Неприятности только начинались. Но среди них, к счастью, Садовских ждали и островки благополучия.)
Их соседями по теплушке оказались две молодые женщины с четырьмя детьми и обилием поклажи. Судя по их разговорам, до эвакуации они знали друг друга, жили в Белогорске, где занимались торговлей. Своих малолеток они воспитывали посредством окриков и приложения рук. А те барахтались, визжали, тузили друг друга и шмыгали из угла в угол. Родительницы время от времени бранились из-за мелочей. От коллективного шума теплушка напоминала курятник с недружелюбными наседками и малолетними “цыплятами”. Впрочем, перебранки женщин как начинались, так и заканчивались.
Своих попутчиков женщины воспринимали в качестве чужаков и обузы, а потому смотрели на них исподлобья. Глядя на их действия, Садовские поняли: нелепо рассчитывать на нормальное общение с мамашами.
Надежда удивлялась грубому обращению родительниц с детьми. “Почему они такие колючие?” - спрашивала она свекровь. Елизавета Максимовна оценила поведение соседок в оправдательной манере: “Видно, тяжело им пришлось в жизни, потому детское тепло рядом не замечают”.
Тем временем вереницы теплушек, стуча сплетениями, направлялись вглубь страны. Страна жила вокзальным напряжением, железнодорожные составы развозили людей по двум направлениям - на фронт и в эвакуацию.
В теплушке дни набегали друг на друга. Вечером окружающее беженцев тесное пространство погружалось в темноту. Ночью дуло из щелей, днем воздух наполнялся нечистотами, и тогда дышать было нечем.
Время от времени Надежда покидала теплушку в поисках еды, на которую эвакуированные набрасывались без разбору. Как правило, она возвращалась с завернутой в газету картошкой и сомнительного вида выпечкой. Иного выбора не было. Во время остановок звучало слово “кипяток” и выстраивались очереди постояльцев теплушек - кто с чайником, кто со случайной посудой.
По дороге к своему вагону Надежде бросалось в глаза происходящее в соседних. За раздвижными створками теплушек копошились дети и мелькала одежда на веревках. Из открытых проемов женщины выплескивали нечистоты. Запах немытости висел вблизи каждого вагона. В один из походов за едой Надежда обратила внимания на пару, сидящую в проеме соседней теплушки. Женщина, видимо мать, перебирая волосы ребенка, восклицала:“ И где столько вшей набрала! Керосином бы их надо, а где его взять!” Эта сценка отбросила ее в далекие годы, когда тифозные вши свирепствовали на фронтах Гражданской войны и в Петрограде, в результате чего сыпняк унес миллионы жизней. Мысль о грозящем тифе заставила Надежду вздрогнуть.
Как-то она проснулась от крика за пределами вагона. Поезд стоял. Взглянув в щель теплушки, заметила пробегающего мимо человека в военной форме, сопровождавшего эвакуированных. На ходу он громко кричал: “Из вагонов не выходить! Двери не раздвигать!” Вслед за предупреждением военного раздался нарастающий звук самолета. Дети вылезли из своих нар, начали кричать, сбиваться в кучу, рваться к дверям теплушки. Мамаши торопливо крестились. Паника набирала силу...
Судя по звуку, вражеский самолет то приближался, то отдалялся... В какие-то минуты Надежде казалось, что назойливому жужжанию над головами не будет конца, что крыло самолета вот-вот заденет крышу их теплушки.
Неожиданно она вспомнила давнее время, когда они с Георгием направлялись пешком от полустанка к шалашу. Тогда она думала, что не осилит дорогу, а Адам и тетушка не узнают о ее судьбе. Теперь повторилось нечто подобное относительно Георгия. Если произойдет бомбежка, Жора не узнает о нашем конце, - рассуждала Надежда. Она сознавала, что под обстрелом всем пассажирам страшно. Вероятно, это естественная реакция не миновала и ее свекровь. И она не ошиблась. Но хитрость состояла в умении Елизаветы Максимовны преодолевать страх. Внезапно раздался ее голос без тени паники: “Чего испугались! Скоро летчику надоест кружиться над нами и он улетит”. Это был голос смолянки, воспитанной в стенах Института благородных девиц, где учили не терять самообладания в нежелательной обстановке. Даже в подобных - экстремальных - условиях она не падала духом, относилась к налету с долей насмешки, тем самым поддерживала окружающих.
Действительно, через короткое время тревожные звуки начали отдаляться. Но вскоре на расстоянии прогремел взрыв. Перепуганные ребятишки вновь повалились на пол, а родительницы укрыли их собой.
Замкнутые в стенах вагона, лишенные газет и радио, Садовские плохо себе представляли масштабы войны, в частности, где находится линия фронта и что там происходит. Появление вражеского самолета говорило о том, что расположение врага не столь далеко.
Итак, набитый эвакуированными эшелон продолжал медленно тянуться. Но теперь он все чаще пропускал составы с отправляющимися на фронт солдатами и одетыми в брезент орудиями.
Присутствие в теплушке было наполнено постоянными заботами. Спрыгнув с высокой подножки, Надежда спешно покупала скудную еду у местных жителей, наполняла чайник водой и опрометью возвращалась назад. Времени у нее было мало. Их состав имел тенденцию отправляться без предупредительного сигнала. Несколько раз в день в таком же темпе ей требовалось выносить злополучное ведро.
Вероятно, так продолжалось бы до пункта их следования, обозначенного в эвакуационном листе, если бы не случилась непредвиденное.
Сперва состав оказался на запасном пути, где простоял два дня. Его окружали переплетающиеся рельсы и пустые вагоны. Поодаль виднелись поля с островками деревьев, но отсутствовали признаки жилья. Не удивительно, что в таком заброшенном месте купить еду не представлялось возможным. Надежда вновь вспомнила давний полустанок, названный Георгием заколдованным. Но если тогда благодаря его заботам они ели сочные татарские лепешки кыстыбый и пили хрустальную воду из родника, а потом пешком благополучно добрались до шалаша, то нынче оказались замурованными в глухом месте. Сопровождающий эвакуированных военный объяснял ситуацию близостью фронта и ожиданием распоряжений, касающихся изменения маршрута следования эшелона с эвакуированными.
Надежда жалела детей. Родительницы ими почти не занимались. Похоже, к воспитанию чад они не прилагали ни физических, ни умственных усилий. Из детских игрушек присутствовала лишь пара металлических солдатиков, не без потасовки переходящих из рук в руки. Детских книжек вовсе не было; вероятно, ребятишки не знали о существовании таковых. Их развлечения сводились к беготне в узком пространстве теплушки.
Неприкаянная детвора оживила в памяти Надежды давнюю прогулку с Георгием, в ходе которой она обратила внимание на стоящие на горе перед домом четыре маленьких стульчика. Тогда на нее произвел впечатление образ неведомых малышей. В теплушке отсутствовали признаки мебели, зато рядом находились нуждающиеся во внимании дети.
Глядя на мелькающих перед глазами ребятишек, она решила их развлечь. С этой минуты обстановка в теплушке изменилась. Малыши окружали сидящую на полке сказительницу, младший садился ей на колени. И все они с замиранием ждали очередную сказку… По всем признакам, ничем подобным раньше их не баловали.
Мирную картину время от времени нарушал окрик одной из мамаш: “Чего придумали! Слезайте!” Но подчиняться материнским приказам дети не хотели. Они наперебой требовали продолжения - кто про “золотую рыбку”, кто про “спящую красавицу”. Елизавета Максимовна оценивала поведение малышей в сложившейся ситуации как нормальное: “До сих пор их детство не украшали сказки, потому они сейчас ухватились за них как за нечто привлекательное”, - заметила она.
Как-то Надежда проснулась от ощущения вблизи излучающей жар печки. Обычно ночью в теплушке было холодно, а тут вдруг необычное тепло. Но долго раздумывать ей не пришлось: “печкой” оказалась лежащая рядом мама Лиза.
Первая ее мысль была о тифе. Сразу вспомнились обитатели соседнего вагона - мать с завшивленной дочкой. Если свекровь подхватила заразу, то она угрожает всем в их теплушке. А тут маленькие дети! Только не сыпной тиф! - молила она.
В пакете с лекарствами, заготовленном Георгием, она обнаружила жаропонижающее средство, которое давала больной в течении дня. Елизавета Максимовна не жаловалась - лишь просила укрыть ее теплее. Надя сняла с себя свитер и шерстяные носки. День прошел в ожидании действия лекарства, и оно помогало. Следующая ночь была относительно спокойной, что успокоило Надежду. Однако через день больная вновь начала метаться в жару, а Надежда, лежа рядом, согревала ее своим теплом.
Утром она бросилась искать человека в военной форме, руководившего эвакуацией. В свою очередь, он привел доктора - симпатичную старушку, как выяснилось, зубного врача из соседнего с Джанкоем Белогорска. Та сразу предупредила: стетоскопа у нее нет, зато имеется музыкальное ухо. Этим “прибором” она тщательно выслушала больную, после чего заключила: “Пневмония. Необходима больница”. Надежда с радостью воскликнула: “Слава Богу, не тиф!” Впрочем, прозвучавший диагноз ее насторожил.
После визита дантиста с неутешительным заключением Надежда вспомнила излюбленную фразу Жоры:”Каждый должен делать свое дело”. Теперь ее задача состояла в спасении мамы Лизы. Она вновь обратилась к эвакуационному начальнику с вопросом о длительности стоянки поезда на запасных путях, и тот заверил ее, что через час-другой состав двинется, правда, по измененному маршруту в связи с обстановкой на фронте. Новое место назначения он не уточнил, лишь произнес: “В глубь страны”. Выходило, что замурованные в теплушках люди едут незнамо куда... “Пара часов” превратилась в два дня. Наконец, движение возобновилось, но эвакуированные так и не поняли, куда направляются и сколько времени продлится поездка.
На некоторых остановках, окруженные поклажей, сидели и лежали вповалку женщины с детьми. Там и тут мелькали люди с котелками и чайниками, звучали слова беженцы и фронт.
Между тем в теплушке создавалась напряженная обстановка: соседки метали гром и молнию в адрес больной. Они и прежде воспринимали присутствие Садовских в теплушке в качестве досадной помехи. Теперь открыто демонстрировали свою неприязнь к ним. С выпученными от негодования глазами мамаши кричали, что не допустят заразы рядом с детьми и грозили выкинуть Елизавету Максимовну из теплушки. Их лица и выкрики говорили о способности перейти от слов к действиям. И вправду, от грубых женщин можно было ждать любых выходок… Надежда и сама здраво оценивала ситуацию, напоминающую плен с болезнью, отсутствием медицинской помощи и еды, непредсказуемым поведением соседок, неизвестным маршрутом.
В последующие дни она потеряла различие между днями с бессонными ночами, грязью, мельканием перед глазами соседей по теплушке, маршрутом следования состава с эвакуированными... Все ее внимание было сосредоточено на маме Лизе, которая теряла силы, но не жаловалась, лишь иногда спрашивала: “Скоро ли приедем?” Узнав о ее болезни, какая-то сердобольная женщина из соседней теплушки принесла лекарство, и оно на некоторое время сбило температуру.
К счастью, появившийся начальник эвакуации сообщил о следующей остановке в районном центре Раздольное, где имеется больница. От радости за свекровь, которая сможет получить медицинскую помощь, Надежда даже не поинтересовалась, в какой области находится упомянутый им город.
С этого момента она действовала под напором обстоятельств - быстро и четко принимала решения и их выполняла.
Узнав о предстоящем избавлении от больной, мамаши оживились. Сменив гнев на милость, они предложили свою помощь при вынесении ее из теплушки. Но сразу заметили: бесплатно помогать не станут. За труд попросили носильные вещи. Без раздумий Надежда раскрыла свой чемодан, из которого женщины сами извлекали одежду.
Перенос больной на станцию не обошелся без последствий. Из-за неловкости одной мамаши Елизавета Максимовна ударилась больной рукой о косяк раздвижной двери. От сильного удара она вскрикнула и потеряла сознание.
На станции Раздольное Надежда оказалась один на один с лежащей на скамье свекровью в бесчувственном состоянии. А из проема теплушки, радуясь освободившейся полке, мамаши с ухмылками посылали Садовским прощальные взгляды.
Заметив поодаль человека в ватнике, она кинулась в его сторону. Далее повторилось происходившее с мамашами: мужик согласился доставить их в больницу, но только за плату вещами. Как сказал: “Для жены”. Надежда вновь раскрыла свой чемодан.
Получив награду, он поинтересовался:
- В какую больничку желаете, дамочка? В большую или малую?
- В ту, которая ближе, - выпалила Надежда. - Затем поинтересовалась:
- Где находится райцентр Раздольное, то есть в какой области?
- Мы спокон веков тамбовские, от прадедов наш род тут известен, - не без гордости ответил возница. - А вы, гляжу я, не знаете, куды приехали, - добавил он с иронией.
Вдвоем они перенесли больную на немазанную телегу с сеном. От мужика пахло дегтем и псиной.
С пришедшей в сознание свекровью и облегченным чемоданом они двинулись в неизвестность…
( Эвакуация в теплушке, как и дорога в раздольненскую больницу, вспоследствии станут у нее ассоциироваться с признанием Анны Ахматовой:
А я иду - за мной беда,
не прямо и не косо,
Я в никуда и в никогда
Как поезда с откоса.)
Малая больница оказалась в нескольких минутах езды от станции.
Как только сани остановились у входа, на пороге появились две женщины в белых халатах. Взглянув на них, Надежда как-то сразу воспрянула духом. Для обретения спокойствия ей потребовалось мгновение. После дорожных мытарств внутренний голос подсказывал ей, что они достигли островка благополучия, а потому пружина напряжения отпустила. Это она поняла с первого взгляда на встречающих их медиков. Теперь с определенностью знала: невезению и страху за маму Лизу скоро наступит конец.
В дальнейшем ощущение благополучия с покоем и надежностью ей не изменяло. С облегчением Садовские почувствовали атмосферу чистоты и участия. Это было видно по всему, что их окружало.
Необычного вида больница скорее напоминала нечто среднее между домом отдыха и скромной квартирой чистоплотной хозяйки. В ней командовала врач Белла Иосифовна Шевелева, а ей помогала Маша - вчерашняя школьница. В следующем году девушка планировала отправиться в большой город - учиться в фельдшерской школе. Ту и другую отличала доброжелательность.
В первые минуты Надежда не могла понять, куда они попали. После происходившего в дороге мирная обстановка казалась ей фантастической.
Название “малая больница” оправдывало себя - всего-то в ней было три небольших палаты с марлевыми занавесками на окнах и цветочными горшками на подоконниках. В одну палату определили Елизавету Максимовну, в другой находился мальчик с травмой головы, а третья пустовала. Еще был отсек - некое подобие аптеки. Железные печи излучали тепло. Одновременно человеческое тепло исходило от хозяек необычной лечебницы.
Как только Садовские оказались в больничных стенах, вокруг них тотчас началось движение. Доктор давала команды, а помощницы Маша быстро и четко выполняла ее указания. За лекарством и травяным питьем следовали инъекции камфоры, массаж грудной клетки, дыхательная гимнастика и кислородная подушка, которую Маша доставила из большой больницы. Каждый день она же готовила парафин для кругового обертывания больной. По поводу такой процедуры Белла Иосифовна пояснила: “Этим действенным средством лечили Ленина, когда он болел воспалением легких”.
Наблюдая за поведением врача и ее помощницы, Надежда не уставала радоваться. Она верила в то, что свекрови помогут не только медицинские назначения, но и добрые женские руки, в которые им посчастливилось попасть.
(Во что крепко веришь - то и сбывается.)
В первый день присутствия в больнице врач Белла Иосифовна предложила Надежде несколько вариантов проживания: неподалеку в ее доме, где она квартировала с сыном, у Маши, которая жила с родителями, в палате рядом с мамой Лизой. Надежда колебалась: одной стороны, не хотела оставлять маму Лизу одну, с другой, - обременять своим присутствием гостеприимных медиков. Дело кончилось тем, что Маша снабдила ее древней конструкции раскладушкой-сороконожкой, что давало ей возможность постоянно находиться рядом со свекровью. Одновременно она подключилась к бытовым делам малой больницы - мыла пол, готовила на электрической плитке нехитрую еду для всей больничной компании, поливала цветы, несколько раз ездила с Машей на бричке в большую больницу за медикаментами и кислородной подушкой.
Вечерами, когда обихоженная Елизавета Максимовна засыпала, Надежда и докторша чаевничали и беседовали о житейском. Чай готовила Маша из собранных летом полевых растений. В одно из таких чаепитий Белла Иосифовна поведала свою историю.
Родилась она в Каменец-Подольске в медицинской семье. Ее отец, окончив курс в немецком Гейдельбергском университете, возвратился на родину, где имел обширную практику. Его пациенты составляли чуть ли не все население города. Ему помогала жена - квалифицированная сестра милосердия. Белле - единственной дочери - с раннего возраста была начертана дорога в медицину, против чего она не возражала. После окончания советской трудовой школы она отправилась в Москву, где некоторое время работала в больнице - сперва палатной нянечкой, а затем помощником провизора. Наличие трудового стажа давало возможность поступить в институт. Разумеется, она выбрала медицинский. В начале 30-х годов с дипломом врача ее направили в Оренбург, где произошла встреча с летчиком Александром Шевелевым. Они поженились, вскоре у них родился сын. В 1934 году мужа перевели в Москву, повысили в должности, предоставили квартиру в новом доме со всеми удобствами, предназначенном для летнего командного состава. Родители Беллы продолжали работать на Украине. В 1937 году в квартире Шевелевых появился чемоданчик с минимумом необходимых вещей. Его присутствие объяснялась тем, что из дома начали исчезать жильцы - военные и члены их семей. По этому поводу Александр предупредил жену: “Если меня арестуют, немедленно уезжай с сыном подальше. И не высовывайся”. Так и случилось. Один из его сослуживцев дал Белле адрес родственников, живших в Раздольном. Белла уволилась из больницы, бросила московскую квартиру со всем имуществом и в спешном порядке с маленьким ребенком отправилась навстречу неизвестности. В Раздольном у нее - фтизиатра - была возможность работать в больнице (на местном языке - “большой”), но она помнила напутствие мужа не высовываться, а потому устроилась в медпункт, вскоре преобразованный в “малую” больницу. О судьба мужа с момента его ареста она ничего не знает. После ее отъезда из Москвы брат Александра Шевелева пытался наводить о нем справки. Неутешительный ответ гласил: Десять лет без права переписки. Судьба родителей, оставшихся в захваченном немцами Каменец-Подольске, ей тоже неизвестна. Судя по газетным статьям и сводкам Совинформбюро, на оккупированных территориях фашисты в первую очередь уничтожают евреев и коммунистов.
Рассказ Беллы поразил Надежду тяжестью обстоятельств. Правда, в нем присутствовали не ноты отчаяния, а вера в благополучие родных. И это при том, что ситуация на Украине внушала опасение за местных жителей. Да судьба Жоры тоже была непредсказуема...
(Размышляя об оказавшихся в беде незнакомых людях, Надежда не задумывалась о том, что и они с мамой Лизой стоят на пороге длительного неведения о судьбе сына и мужа.)
Во время поправки свекрови Надежду одолевали вопросы относительно их дальнейшего устройства. Документы с пунктом эвакуационной приписки были у них на руках, но теперь они утратили силу. Вставал вопрос относительно их дальнейших шагов. Где найти пристанище? Как существовать в условиях военного времени с карточной системой? По мере выздоровления свекрови эти насущные вопросы Надежда обсуждала с Беллой Иосифовной. Доктор готова была по мере возможности помочь Садовским легализоваться в Раздольном, но сразу предупредила о трудностях с работой, жильем и питанием. В районном центре за проживание берут только продуктами и вещами. Культурных “точек” в городке единицы, следовательно, работы для нее там нет. В начальной школе и десятилетке свои кадры учителей.
Не удивительно, что такая перспектива ставила перед Надеждой задачу искать другой выход их проживания.
Когда однажды Елизавета Максимовна стала свидетелем разговора на эту тему,предложила свой вариант. Она вспомнила, что в Моршанске Тамбовской области с давних времен живут двоюродные сестры Саши Карпенко. Кузинам случалось отдыхать в Крыму, да и Саша лет десять назад длительное время провела у них. В городе они старожилы, а потому на первых порах, верно, смогут помочь с устройством. Правда, адрес сестер-близнецов неизвестен, но горожане подскажут или в милиции помогут.
Маша тотчас сбегала домой за географической картой, после чего женщины приступили к изучению маршрута. Действительно, Моршанск был не столь далеко от Раздального.
Мама Лиза и Надежда понимали серьезность принимаемого решения, но в их ситуации оно представлялось им наиболее приемлемым. На том и порешили.
За день до их отъезда в малой больнице появилась девочка лет десяти. Маша определила ее на место выписавшегося мальчика. Когда утром Надежда принесла ей кашу, та что-то писала на тетрадном листке. Первым делом она поинтересовалась:
- Как тебя зовут?
- Людочка, - ответила девочка, не поднимая головы от листка бумаги.
- Верно, ты пишешь письмо?
- Нет, это стихи.
- Чьи стихи? Кто их автор?
- Это мои стихи. Все мое я помню, - заверила девочка, подняв на Надежду печальные взрослые глаза. То был взгляд ребенка, повидавшего недетское.
- О чем твои стихи? Верно, о природе?
- Нет, о нашем доме.
- Я бы хотела послушать. Почитаешь?
И Людочка, спотыкаясь о слова, тотчас начала воспроизводить сочиненное:
Иду-бреду, разрытая дорога,
Иду к себе домой, а путь далек.
Там ждет меня котенок у порога -
Мой друг по имени Пушок.
Глядя на девочку-заику, слушая ее наивные строки о родном доме и брошенном друге-котенке, Належда почувствовала, что у нее сжалось сердце. Она физически ощущала тоску ребенка по утраченному счастливому времени.
В тот день мать Людочки по имени Вероника поведала ей о произошедшем с ней и дочерьми. Ее рассказ выглядел драматично.
С двумя девочками она ехала в теплушке. По дороге эвакуированных стали пересаживать на другие поезда. Это происходило ночью. На какой-то тускло освещенной станции они оказались забытыми. Часть вещей была утрачена. Дальше начались их скитания… Ни в одной избе им не нашлось места - все ближайшие деревни оказались заняты эвакуированными. Еда у них кончилась. Девочки плакали. Наконец, их приютила старушка - мать сыновей-фронтовиков. В ее избе они помылись, отогрелись и подкормились. Но вскоре прошел слух: немцы на подступах к деревне. И тогда хозяйка избы попросила их как можно скорее уйти. Она ссылалась на то, что они евреи, а потому фашисты их убьют, а заодно и ее в качестве укрывательницы. И они ушли. Дело было к вечеру. Маленькую Вероника неслана на руках, Людочка тащила вещи. Правда, далеко уйти не успели. На краю деревни их догнала хозяйка избы: - Коли выгоню вас, Бог меня - грешницу - не простит. Возвращайтесь. Погибать - так вместе, - сказала она.
Рассказанное Вероника завершила тревогой за старшую дочку, которая после их скитаний начала заикаться.
Когда в день отъезда Надежда зашла попрощаться с Людочкой, та водила огрызком карандаша по бумаге.
- Людочка, продолжай сочинять стихи, - посоветовала она. - И постепенно узнавай поэтов - Пушкина, Лермонтова, Блока… Запомнила?
Девочка кивнула. В этот момент впервые на ее лице появилась улыбка, а темные глаза загорелись угольками.
(Спустя десятилетия в Московской квартире по радио Надежда услышит голос с легким заиканием, читающий хорошие, но печальные стихи. И тогда она подумает о судьбе поэта, так и не возвратившегося по размытой войной дороге в родной дом с застывшим на пороге пушистым котенком.)
Когда Садовские покидали гостеприимную малую больницу, Маша вручила им домашнюю еду, как сказала, “подсластить дорогу”. Провожала их Белла Иосифовна. Перед отходом поезда доктор с грустью сравнила их встречу со столкнувшимися в море кораблями: они приветствуют друг друга флажками и разбегаются.
(Доктор ошиблась. Ей с сыном-студентом доведется бывать в Крыму и встречаться с Садовскими. Но это произойдет после возвращения Шевелевых в Москву из Раздольного. Тогда же Белла расскажет о страшной судьбе родных - погибших в еврейском гетто родителях и муже, расстрелянном в тюремной неизвестности.)
На пути к Моршанску Надежда размышляла о затерянной в глубинке страны малой больнице, где сошлись три семьи - Беллы, Вероники и ее, объединенные неведеньем о своих близких. Думала она пушкинской строкой: “Бывают странные сближенья”.
В Моршанске на вокзале она обратилсь к старику с телегой. Оказалось, что ему хорошо знакомы сестры Саши Карпенко. Он мигом доставил Садовских по адресу, причем, не в пример хапуге в Раздольном, плату не попросил.
Сашины родственники втроем квартировали в половине приземистого домишки, где занимали комнату с кухней. Солидного возраста мать близнецов страдала потерей памяти. На Садовских старуха не обратила внимания. Целый день она молча сидела у окна. По словам дочерей, поведение матери было непредсказуемо - от ступора она неожиданно могла перейти к агрессивным действиям. Оставлять ее дома одну было опасно, а потому сестры, сменяя друг друга, работали на почте. На появление гостей старуха не реагировала.
Прокоротав ночь у близнецов на кухне, на следующее утро Надежда отправилась в городской отдел культуры. Секретарь долго вертел в руках ее документы, включая институтский диплом. Главный его вопрос касался членства Надежды в рядах коммунистической партии. Узнав, что она беспартийная, он как отрезал: “Работу по специальности в Моршанске предоставить не можем”.
И все же дело для нее нашлось. Поразмыслив, секретарь предложил место зав. клубом в деревне Лычково, находящейся в двадцати км. от города. Надежда тотчас согласилась. Ее главная задача состояла в скорейшем устройстве слабой после болезни мамы Лизы в относительно приемлемых для проживания условиях. Что касается работы, то ее устраивала любая и в любом месте. В этот момент она вспомнила Ширу Горшман, выполнявшую в крымском еврейском колхозе функции огородника, скотницы, больничной санитарки.
Утверждение в должности произошло в считанные минуты, после чего она почувствовала облегчение.
В тот же день сестры-близнецы привели возницу, накануне подвозившего Садовских. Он согласился доставить их на место, где директором совхоза был его родственник. Всю дорогу он развлекал их воспоминаниями о Гражданской войне - своем окопном участии в ней и женитьбе, по его словам, “на поле брани”.
Ехали они в санях-розвальнях. Телега тряслась, пахло сеном. По пути им встречались мужики с лошадьми, то и дело раздавался скрип колес. По обе стороны дороги мелькали крыши приземистых изб в снежном убранстве. Под аккомпанемент ржания лошади и цоканья копыт они быстро двигались вперед. Надежда с тревогой оглядывалась вокруг. Рядом с ней находилась слабая после болезни мама Лиза, две небольших поклажи с остатками вещей, в душе смятение, а впереди неизвестность. Ей казалось, что укатанной санями дороге не будет конца...
Добавить комментарий