Из Альманаха ЧАЙКА №4 за 2016 год
В начале сентября к 75-летию Сергея Довлатова на канале КУЛЬТУРА был показан фильм Алексея Шишова и Елены Якович «Жизнь нелегка. Ваш Сергей» (2007).
Странно, что я не видела его раньше. Фильм прекрасно сделан, в нем о Довлатове говорят и его питерские знакомцы - Анатолий Найман, Константин Азадовский, Игорь Ефимов, Самуил Лурье, и его друзья и приятели - Василий Аксенов, Нина Аловерт, Эрнст Неизвестный, Людмила Штерн...
dovlatov.jpg
Но главное – нам вживую показывают трех женщин его жизни - Асю Пекуровскую, Тамару Зибунову и Алевтину Добрыш. Жену Лену, с которой Довлатов расходился и сходился, которая звала его в Америку, куда он в конце концов уехал, которая родила ему девочку Катю и мальчика Колю и которая прожила с ним непростые американские годы, - в картине мы не увидим, по-видимому, по причине присутствия в ней женщин-соперниц.
Но мне хватило и трех, чтобы задуматься о роли женщин, «женщины» в жизни Довлатова.
Тема меня заинтересовала еще тогда, когда у нас была дискуссия по поводу Сергея Донатовича с Соломоном Волковым. Вот тогдашнее утверждение Соломона: "Довлатов, конечно, был тем, что сейчас здесь называют словом "мизогинист" (женоненавистник. — И. Ч.). Про своего брата Бориса он говорил, что тот норовит "трахнуть" все, что движется. На самом деле, он говорил это и о себе. И он, и Бродский по их отношению к женщинам были "сатирами".
Я протестовала против такого определения, хотя видела, в отношениях Довлатова к женщинам странность. С одной стороны, он не может без них, о чем говорит и его проза, с другой – пишет о них без лирики, очень иронично и зло, взгляд на «героинь» у него очень трезвый, лишенный романтизма. Так я думала, пока буквально на днях не перечитала повесть «Филиал» (1987), написанную за три года до смерти. Но прежде чем начать о ней говорить, несколько слов о судьбе Довлатова.
Родился в 1941 году в Уфе, мать - армянка, отец – еврей, семья – актерско-литературная, родители развелись.
Учился на филологическом факультете Ленинградского университета, финно-угорское отделение. Занятия не посещал, в университете запомнил «только коридоры», в результате был отчислен.
Но друзей-филологов приобрел, первая любовь была также из студенток-филологинь, красавица Ася Пекуровская.
Служба в армии во внутренних войсках в 1960-х была столь мучительна и катастрофична, что дала толчок писательству. Три года службы «надзирателем» в зоне родили такую же эсхатологичную, беспросветно страшную «Зону».
Elena_Dovlyatova.jpg
В 1960-1970-х в СССР Довлатова не печатали. В Эстонии, куда он уехал от беспросветности, его свеженапечатанную книгу «Пять углов» рассыпали по приказу КГБ. Потом была работа в Пушкинском заповеднике, мучительное желание изменить жизнь – бессмысленную, пьяную, не дающую надежды ни на поворот в судьбе, ни на издание написанных вещей.
Отъезд в Америку последовал в 1978-м, к этому времени на родине у Сергея был опубликован один маленький рассказ в журнале «Юность».
В Америке за 12 лет он издал 12 книг. Но что-то не сложилось и тут. В фильме есть его телеинтервью в год смерти. Он говорит, что завел дачу, что ему-де совсем не свойственно, занялся хозяйством, начал что-то мастерить...
Камера показывает по-прежнему крепкого, крупного, высокого и красивого человека, разве что с «ненужным» животиком, с ярким лицом восточного типа, с большими темными глазами. Нет, не сумел сам себя заговорить «дачной идиллией», ушел в черный запой - и сердце не выдержало. Напомню, что писатель прожил всего 49 лет.
Много это или мало?
В повести «Филиал»: «Возраст у меня такой, что каждый раз, приобретая обувь, я задумываюсь: «Не в этих ли штиблетах меня будут хоронить?». Это написано в 45. Шутит? Рисуется? Но вот еще, опять оттуда же: «Мне сорок пять лет. Все нормальные люди давно застрелились или хотя бы спились». Нет, не шутит. У Довлатова все всерьез, в своей прозе он удивительно честен и искренен. Не рисуется. Видно, понимал, что жизнь долгой не будет, как-нибудь нечаянно оборвется.
Читала «Филиал» - и в голос смеялась, невозможно удержаться от смеха, при том что писатель рассказывает нам свои истории с простодушной миной. Но таков его стиль, что после первой фразы неизбежно следует "реприза" - острая, каламбурная, ироничная, заставляющая рассмеяться. А бывает, что как у Гоголя или Пушкина, смех заложен в одной фразе-характеристике: «по виду учащийся юридической или зубоврачебной школы» (ср. У Гоголя «или вышла замуж, или сломала ногу»). Читаю, смеюсь, а сама думаю вот о чем: не был Довлатов веселым человеком, хотя его многие таким запомнили.
Tamara_Zibunova.jpg
В самой сердцевине был он человеком печальным, чтобы не сказать трагическим. Женщине, которая приютила его в Эстонии, Тамаре Зибуновой, уже уехав от нее и своей дочки Саши, он пишет из Америки: «Видно, мне суждено перешагнуть грань человеческого отчаяния».
А вот еще из письма 1978 года:« Как же я из толстого, пугливого мальчика, а затем романтически влюбленного юноши превратился в алкоголика и хулигана?». Думаю, ничего веселого в таком превращении не было. Понятно, что Тамаре он жаловался, хотел, чтобы она пожалела - простила его отъезд, его неучастие в жизни дочери.
С другой стороны, сегодня Тамара Зибунова не склонна романтизировать свои отношения с Довлатовым. С экрана она говорит о том, что Сергей не был ее "героем", «свалился» на нее неожиданно, и она должна была выбирать между вызовом милиции или романом с этим полузнакомым мужчиной, позвонившим ей с вокзала, а затем оккупировавшим ее квартиру. Да, будучи в ударе, был он несравненным рассказчиком, мог загипнотизировать. Но какой женщине понравится, когда живущий рядом «время от времени впадает в тяжелое беспросветное пьянство»?!
Вот еще о Довлатове она же: ему «хотелось быть благополучным», он испытывал «ощущение неполноценности». Не детские ли впечталения развода родителей и жизни вдвоем с матерью оставили в душе мальчика это ощущение? А впоследствии оно могло усилиться от фатальной «невезухи» с изданием его рассказов и повестей. Представляется, что советская издательская система казалась ему непробиваемой, а ряды советских писателей, к которым его никак не хотели причислить, особой богоизбранной кастой.
Sergey_Dovlatov_s_Asey_Pekurovskoy.jpg
В Америке, хотя книги его начали переводиться на английский и печататься в хороших издательствах, счастья все же не было.
Иосиф Бродский помог ему напечататься в престижнейшем журнале «Нью-Йоркер» - но и это не принесло полного удовлетворения.
Соломон Волков видит причину неудовлетворенности Довлатова в том, что он не был принят американским читателем, ждавшим от него «бестселлера», и кроме того, ему не симпатизировала университетская элита, создающая интеллектуальные авторитеты.
Мне же кажется, что причина в другом. Американская аудитория не могла до конца понять Довлатова, его своеобразный язык, его юмор, его «катастрофичность». Ему нужны были читатели в России, но там его не знали. Слава писателя на родине началась почти сразу после его смерти, когда был издан «Чемодан» (1991, "Московский рабочий").
Женщина, из чьего дома писателя везли в больницу с инфарктом, звалась Алевтина Добрыш. Простая, ныне совсем не молодая - на два года старше Сергея.
Довлатов, по ее словам, скрывался у нее во время запоя. Жена Лена не держала его дома в этом состоянии, он искал пристанища у подруги. В день смерти Довлатова Алевтина привезла ему от знакомой настой ромашки – у него сильно болел живот.
Потом оказалось, что боль вызвал случившийся инфаркт.
Не знаю, можем ли мы в этом случае говорить о любви, скорее, о жалости - с одной стороны и благодарности – с другой.
Alevtina_Dobrysh.jpg
Но в жизни Довлатова была любовь, я бы назвала ее первой и последней, ибо, похоже, она исчерпала его эмоциональные силы.
Говорю об Асе Пекуровской. Была она сначала возлюбленной студента-второкурсника, потом женой, сразу после оформления брака ушла от него к Василию Аксенову, в 1973-м эмигрировала в США и сейчас уже более 30 лет живет с мужем-немцем и сочиняет книжки для своих внучек, не говорящих по-русски. Считается, что у ее дочери Маши отец Довлатов, но девочка так и не знала до смерти Сергея, что ее папа живет в Америке.
В «Филиале», чей сюжет основан, как и во всех прочих повестях Довлатова, на реальных впечатлениях, герой-автор - посланный на конференцию славистов журналист,- встречается со своим прошлым. А именно - с Тасей, так он назвал ее в повести. «Вдруг я заметил, что у меня трясутся руки. Причем не дрожат, а именно трясутся. До звона чайной ложечки в стакане». Это герой предчувствует, что сейчас что-то случится. И случается. К нему в номер приходит его первая любовь. Любовь, которую в юности он ощущал как «погибель».
Фазы этой любви последовательно описаны. Познакомившись с Тасей, герой час сидит дома на кровати, ощущая себя глубоко несчастным. О вечере в Павловске рассказано с использованием приема «остранения», когда все предметы кажутся нереальными и незнакомыми. Вот герой с Тасей входят в автобус: «Женщина дремала у окна. На груди ее висели катушки с розовыми и желтыми билетами». Кто постарше, поймет, что это автобусный кондуктор, продающая билеты. Но завороженный Тасей герой ничего не соображает, видит как в первый раз. Следует ночь любви. «Это был лучший день моей жизни. Вернее – ночь. В город мы приехали к утру».
Встречавшие их - реальных - в ту пору на Невском рассказывают, что это была фантастически красивая пара, словно с другой планеты. Видно, так преображает любовь.
dovlatov1.jpg
Потом Тася разбила герою жизнь, ибо он не мог без нее, а она ускользала; он ревновал, а она искала приключений. В моем сознании возник образ в чем-то схожий с Манон Леско.
А Довлатову, стало быть, досталась роль кавалера де Грие. Правда, сыграл он ее не до конца. Он - вырвался. Ушел. Но вот через много лет она его настигла: «Я не могу уяснить, что же произошло. Двадцать лет назад мы расстались. Пятнадцать лет не виделись. У меня жена и дети. Все нормально. И вдруг...».
А вот о героине: «Таська не меняется. Она все такая же – своенравная, нелепая и безнравственная, как дитя». Если бы не было здесь «как дитя», можно было бы счесть это «отрицательной характеристикой». Но «как дитя» меняет знак. А вот еще: «Вот оно мое прошлое: женщина, злоупотребляющая косметикой, нахальная и беспомощная».
И опять слово «беспомощная» заставляет усомниться в двух первых характеристиках.
И наконец, казалось бы, полная дискредитация героини: «Что плохого я сделал этой женщине – лживой, безжалостной и неверной?»
Обратим внимание на слово «неверной», оно здесь ключевое. И мы еще к нему вернемся. Но вначале приведу абзац, следующий за этой фразой: «Вот сейчас Таська попросит: «Не уходи», и я останусь. И тут я с ужасом подумал, что это навсегда... До самой, что называется, могилы. Или, как бы это поизящнее выразиться, - до роковой черты».
Узнаете Довлатова? Я нет.
Такого, говорящего «до роковой черты», - не узнаю. «До роковой черты» был со своей Манон кавалер де Грие.
Отправился за ней, каторжанкой, в далекую Америку, был вместе с ней в час ее смерти.
Довлатовская Манон ускользнула, не сказала: «Не уходи», ушла сама. В самом конце герой видит Тасю, которую ведет под руку «довольно мрачный турок». Думаю, турок появился тут не случайно. Довлатов злится, ревнует. Турок здесь, как кажется, - обозначение ревности автора...
Asya_Pekurovskaya_i_Marina_Basmanova.jpg
Вопрос: был ли Довлатов «сатиром», как назвал его Соломон Волков? И не была ли первая любовь писателя настолько иссушающей, что для прочих женщин уже не оставила места? И не было ли чего-то похожего в жизни довлатовского «покровителя», до которого так хотелось ему дотянуться, - Иосифа Бродского?
Перечитайте посвященное М. Б. стихотворение «Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером» - и найдете там, кроме «чудовищно поглупела» и «молода, весела, глумлива», - подводящую некий неистребимый итог строчку: «Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии».
Нет, не властно время стереть из памяти то, что преследует тебя «до роковой черты». Время в этом случае бесправно и безвластно.
Не знаю, вспомнил ли Довлатов эти стихи, завершая свой «Филиал». Но его концовка очень напоминает концовку стихотворения Бродского. У того: «Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива».
У Довлатова: «Закурив, я вышел из гостиницы под дождь».
На поверку, тот и другой, Бродский и Довлатов, оказываются пленниками одной – юношеской любви, которая проходит через всю их жизнь.
***
Cмотреть здесь: «Жизнь нелегка. Ваш Сергей» (2007)
Комментарии
Довлатов с нами
Довлатов был сложным, многомерным человеком. Неординарный, парадоксальный, чрезвычайно интересный писатель. Одна из его граней - стойкий алкоголизм. Наверно, от того, что жил, бедолага, с «содранной кожей». Хотел достичь известности в СССР, но получил ее только в России, после своего ухода. Успешноy печатался в Америке, но американской «публикой» признан не был. Что им наши проблемы? Да и вообще, «поэт в России больше чем поэт» - и то в прошлом, а уж в Америке, дамы и господа - ни хрена подобного.
Кстати, часто пишут о «престижнейшем» журнале «New Yorker», напечатавшем Довлатова. Престижнейшем для кого? Малоумной левизны, ЛГБТ, свихнувшихся профессоров и «интеллектуалов»? Не критерий… К заслуженной славе Довлатова он ничего не прибавил.
Любил ли он женщин? А разве может нормальный мужик иначе? Мужчины любят женщин, женщины - мужчин, ведь у людей, слава Богу, всего два пола, сколько бы их не изобретали «пробужденные». Жаль только, что упустил Сергей Асю, не принял ее такой, какая она есть. Ведь у каждого мужчины, которому повезло, есть женщина, на которой он пожизненно «зависает». Отпускать ее нельзя, с ней и нужно остаться. Неужто водка была слаще?
И еще один аспект. Почему для многих из нас хоть чуть-чуть интересны детали жизни «известных и знаменитых»? Даже для тех, кому искренне «наплевать»? Может быть, примеряем их на себя, видим, что и они ежедневно грешны и далеки от совершенства, как и все прочие?
Спасибо, дорогая Ирина, что вспомянули Сергея Донатовича. Мир его душе, а ценителям его произведений - повторного удовольствия, если сподвигнутся их перечитать.
Григорий, мне кажется Вы
Григорий, мне кажется Вы недооцениваете факт публикации кого-бы то ни было в «New Yorker. По-крайней мере американский писатель Курт Воннегут, водивший с Довлатовым личное знакомство, с Вами бы точно не согласился. Вот что он ему писал:
«Дорогой Сергей Довлатов –Я тоже люблю вас, но Вы разбили мое сердце. Я родился в этой стране, бесстрашно служил ей во время войны, но так и не сумел продать ни одного своего рассказа в журнал «Нью-Йоркер». А теперь приезжаете вы и — бах! — Ваш рассказ сразу же печатают. Что-то странное творится, доложу я вам…Я многого жду от вас и от вашей работы. У вас есть талант, который вы готовы отдать этой безумной стране. Мы счастливы, что Вы здесь.»
И потом, в те далекие времена, когда там печатался Довлатов, ЛГБТ еще не встал во всей своей зловещей силе... И журнал этот почитали тогда одинаково и либы и консерваторы.
Главная проблема мира
Мне нравится твердое путинское убеждение двух комментаторов, что главная проблема мира это зловещее ЛГБТ :-)
Автор без остатка
Автор без остатка отожествляет в "Филиале" образы рассказчика и автора. Но правомерно ли это? У Пушкина есть знаменитое "Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем, Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,когда, виясь в моих объятиях змеей...". Вот что писал по поводу этого ослепительного пушкинского шедевра величайший знаток "жизни Пушкина" и автор одноименной книги, писатель и врач В.В. Вересаев:
"В сущности, перед нами подробнейшее, чисто физиологическое описание полового акта. А между тем читаешь - и изумляешься: Какое произошло волшебство, что грязное неприличие, голая физиология претворились в такую чистую, глубоко целомудренную красоту?"
В связи с поднятой автором темой интересно так же припомнить, что Вересаев упомянает о письме Пушкина своей приятельнице Е. М. Хитрово: "Я больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств. Да здравствуют гризетки, - это и гораздо короче, и гораздо удобнее. Хотите, чтоб я говорил с вами откровенно? Быть может, я изящен и вполне порядочен в моих писаниях, но мое сердце совсем вульгарно, и все наклонности у меня вполне мещанские". Тут есть, может быть, некоторое озорное преувеличение. Однако все, знавшие Пушкина, дружно свидетельствуют об исключительном цинизме, отличавшем его отношение к женщинам, - цинизме, поражавшем даже в то достаточно циничное время."
То есть, Вересаев вполне обоснованно отличал Пушкина-человека от Пушкина - автора. В случае Довлатова оба эти персонажа отличаются не так разительно, но "все же, все же, все же". Исследователь творчества и друг Довлатова А. Арьев определяет его художественный метод как «театрализованный реализм». Арьев пишет: Автор, он же рассказчик,он же актер, он же персонаж и герой своих постановок, этакий литературный кентавр – проигрывает одну и ту же жизнь, меняя всякий раз интонации и декорации."
Как иллюстрация к этой проницательной догадке - три различных версии знакомства Довлатова с его будущей женой Леной в трех его рассазах. Все три - абсолютно достоверны и правдоподобны, и создают несомненный "эффект присутствия" - первый признак настоящей литературы.
А словам Соломона Волкова, знавшего весь бродско-довлатовский круг не только по их текстам, как будто вторит Виктория Беломлинская, которая была первой питерской красавицей из круга Довлатова-Бродского, позировала художникам, стала женой одного из них, потом отличную прозу писала под псевдонимом Виктория Платова. Вот что она пишет как раз на поднятую автором тему - Довлатов и женщины:
"Жил он ужасно: он боялся своих домочадцев, а они боялись его. Их жизнь тоже была нескончаемым кошмаром. Во время запоев он гонял по квартире и мать, и жену, и сына. Если удавалось вырваться, они сбегали к Тоне Козловой, иногда несколько дней отсиживались у нее. Однажды, я встретила Лену после такого бегства. Ее не очень-то тянуло домой, и она охотно согласилась зайти к нам. Мы поужинали, поболтали, хотя болтать мне с ней всегда было поразительно не о чем, вообще под ее тяжелым мрачным взглядом даже короткое время жилось неуютно. Но я жалела ее, понимала, что легкости взяться не откуда, все обстояло у нее в жизни скверно и стыдно. Считанные дни за всю ее брачную жизнь с Сережей ей довелось быть его единственной женщиной."
Так что, в сентенции "жена Лена не держала его дома в этом состоянии" есть,прямо скажем, некоторая натяжка.
В "Филиале" рассказчик предстает в маске привычной чуть кокетливой самоиронии, трагическое начало и рядом там не лежало. Вещица эта и вправду прелестная, грустно-насмешливая, леегкоусвояемая... Но это не Довлатов. А вот истинный Довлатов встает из последнего его письма Игорю Ефимову.(он с ним переписывался все 12 лет своей эмиграции). Письмо это есть пример высокой литературы. В этом страшном прощальном письме - ничего по-эстрадному забавного, а только мучительное самобичевание, признание такой бездны в собственной душе, таких истязающих ее демонов, и такого ада последних лет жизни, что ...страшно за него каждый раз, когда перечитывая их с Ефимовым эпистолярку,доходишь до этого предсмертного послания...
Незначительная ошибка: Ни Анатолий Найман, ни Игорь Ефимов никогда не были для Довлатова "питерскими знакомцами по университету". Найман закончил питерскую Техноложку. Ефимов - питерский же политехнический.
Автор этого коммента - Соня
Автор этого коммента - Соня Тучинская. Хотя это, наверное, и без того ясно.
Хочется возразить Вересаеву -
Хочется возразить Вересаеву - что за «грязное неприличие» он узрел в половом акте, да еще с женой?
Довлатова, как и многих, яростно терзали внутренние демоны. И то ли они были сильны и неутомимы, то ли его «добрая» ипостась оказалась слабее демонов, но уйти, не дожив пары дней до своего 49-летия - рановато. Помню, конечно - уходили и в 37, и в 42…
В очередной раз поражаюсь, Соня, Вашей литературной эрудиции. Будем пытаться держать демонов в хоть какой-то узде.
Перечитайте ФИЛИАЛ
Автор статьи нигде не отождествляет героя повести ФИЛИАЛ и Сергея Донатовича. Я вижу в этом произведении, написанном незадолго до смерти, некое авторское высказывание. И оно - (и это моя гипотеза) о невозможности победить то чувство, которое возникло в далекой юности, иссушив его душу для дальнейших глубоких отношений с женщинами. Нечто похожее, как кажется, было и в судьбе Иосифа Бродского, который так и не смог (опять же это всего лишь гипотеза) изгнать из души образ "первой любви", Марины Басмановой. "ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии" (Бродский) "Вот сейчас Таська попросит : "Не уходи", и я останусь, и тут я с ужасом подумал, что это навсегда..." (Довлатов). Повесть написана от первого лица (как почти все у Довлатова) , подразумевает реальных персонажей, но как во всяком художестве, доводит все до самой высокой точки. Скажу еще вдогонку: Вересаеву не верю, как и тем, кто считал Пушкина "циником". Возможно, хотел казаться, играл, но сам был человеком, способным на чувство высокого накала. И это не игра, ибо оособенно у поэта фальшь и наигрыш всегда заметны. Стихотворение Пушкина "Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем", скорей всего, связано не с женой поэта ( они в ту пору еще не поженились, а брачный кодекс того времени был строг). О том, кому, по-видимому, посвящены эти удивительные стихи, а еще и хрестоматийное "Мороз и солнце" с его "еще ты дремлешь, друг прелестный?) написал недавно умерший замечательный пушкинист Леонид Аринштейн. В журнале НЕВА опубликована моя рецензия на две его книги:
https://magazines.gorky.media/wp-content/uploads/2022/02/Neva-02-2022-CH...
И еще не могу удержаться, чтобы не посоветовать читателям прочитать о Пушкине статью Юрия Тынянова "Безыменная любовь". О ней я тоже в свое время писала. Статьи эти есть в ЧАЙКЕ... Вот одна из них: https://www.chayka.org/node/7253/
Ошибка допущена не автором
Насчёт друзей по университету хотела бы заметить то же самое: из перечисленных автором друзей только с Азадовским жизнь свела Довлатова именно там
Сравнительно скромно
Для человека творческого и восточных кровей, не так уж много у него женщин.
Касательно Пушкина, который был упомянут в нескольких комментариях. Мне тоже не хотелось бы приписывать Пушкину цинизм. Спорить, конечно, сложно, т.к. что есть цинизм? Можно и в описании молодых героев-любовников в «Метели» узреть цинизм. (По памяти: «Раз мы друг без друга дышать не можем, а воля жестоких родителей помеха нашему счастью, то нельзя ли обойтись без таковой?».) Но, мне кажется, циником правильнее назвать человека, у которого ничего святого. Разумеется, это не по Пушкина.
Тем не менее, я задумался. И не пришло на ум ни одно произведение, в котором тему любви он бы так описал, что у читателя сердце бы щемило за влюбленных героев. Допустим, за Санину из «Вешних вод» я всей душой сопереживал, а если б у Гринева не вышел бы роман с капитанской дочкой, я бы сочувствовал лишь последней. При этом в других аспектов Пушкин берет за душу. «Станционный смотритель», например.
Добавить комментарий