Никита Михалков спешит. Он давно не шагает по Москве, он ездит по ней на внушительном вороном джипе. Сейчас Михалков даже не едет, а мчится на какую-то важную встречу у себя в студии “ТРИТЭ” и не успевает. Поэтому даже правила нарушает, резко выворачивая с Садового кольца налево через две сплошные. Я почти уверен, что нарушает он их не всегда, а только когда опаздывает. Опаздывает он из-за пробок и из-за нашей съемки, но и к нам он тоже опоздал с какой-то другой встречи, по-видимому, важной. Поэтому у меня все же было моральное право навязаться ему в попутчики, чтоб под руку задавать вопросы.
Вопросы общественного свойства меня сегодня совсем не волнуют. Михалков и без меня освещает их желающим в достаточных количествах. Хотя без общественного у нас не обошлось, конечно. Интересует меня “мысль семейная”, совсем как графа Толстого, которого Михалков никогда не ставил. Ограничился тем, что дал эту фамилию юнкеру в “Сибирском цирюльнике”, а сам там же выбрал себе роль императора с царевичем на руках. Вот как раз про это я и хочу с ним поговорить: про детей, про родителей, про семью, про родню и “Родню”.
Так назывался фильм, который Михалков сделал четверть века назад — о развале семьи и чего-то большего. Лучший его фильм, но это мое личное мнение. Во всяком случае, когда я предположил это вслух, он отмолчался. Зато про остальное — высказался. Начал с того, что русская семья с тех пор не поменялась. А русский человек — очень даже. “Не готовы мы, — сказал, — отстаивать свою жизнь, отстраивать ее. У нас к ней нет воли”.
Вот это он точно не про себя. Что про Михалкова ни говори — я разное читал, со многим соглашался и кое-что даже сам писал, — а с волей к жизни у Михалкова без проблем. Я даже не стал уточнять, так ли это. Просто спросил: “Воля к жизни — это у вас от папы или от мамы?” Про папу, детского поэта Сергея Михалкова, я особо и не сомневался: он не так давно десятый десяток разменял. А вот про маму, замечательную, судя по всем рассказам, женщину Наталью Кончаловскую, хотелось услышать. “А это, — объяснил мне их сын, — и михалковское и кончаловское. В роду у отца было много военных, и способность бороться до конца — оттуда”. Зеленый мозг я живо себе представил, и мне стало нехорошо. “Но суриковское сибирское упрямство, — продолжал тем Михалков — это мамино”. Наталья Петровна приходилась дочкой известному художнику Кончаловскому, но и внучкой — по маминой линии — еще более известному живописцу Сурикову, и, видно, его могучее творчество Никите Михалкову ближе.
Никитой мама его не звала. Звала Никитончиком, а у старшего сына, Андрея Михалкова, в кино известного под маминой фамилией, домашним именем был, соответственно, Андрон. “Есть мамы, — рассказывает мне Аня Михалкова, — которые так любят сыновей, до такого умопомрачения, что начинают воспринимать их просто как своих мужчин. Вот бабушка, думаю, так любила Андрона. А про папу говорила: ну, Никитончик, он же весь в Сережу!..”
Сейчас главу Российского союза кинематографистов Никитончиком зовут Анины сыновья, трех и четырех лет. “Никитончик, — кричат они, — пошли бороться! А еще говорят: ты, мама, у нас старая, а Никитончик совсем старый”.
Сильно сомневаюсь, что они это так прямо при Михалкове и говорят. Хотя в этом доме на Николиной горе с юмором все в порядке, как с волей к жизни — у его хозяина. “Мама умела до слез хохотать, и над собой в первую очередь”, — говорит Никита Сергеевич, а его сын Артем семейным королем юмора считает Михалкова-деда. “Он в этом смысле просто бог! Всегда к месту и дико смешно. Когда мы поехали в места нашего прапрадеда Сурикова и зашли в его дом, то дед такие шутки по поводу Сурикова отпускал, что все мы — Аня, Егор, отец — просто попадали от смеха” — “Про Егора все понятно, это твой двоюродный брат, режиссер Кончаловский-младший, да?” — “Да”. “Про дедушку тоже кое-что ясно. Он ведь, заметь, не над своими предками шутил, а над бабушкиными”. — “Ну, выходит, да”.
Что касается бабушки, то Артем помнит разное хорошее, но первым делом ее эклеры. “Фантастические! Я такие больше никогда не ел, у меня до сих пор вкус этого крема остался. И еще я обожал у нее в доме болеть, потому что был там окружен лаской и вареньем”.
Бабушкин дом стоял тут же, по соседству. Сейчас его перестроил по своему вкусу и для своих нужд Темин дядя Кончаловский. А вот Темин папа Михалков подошел к жилищному вопросу кардинально, с сибирским размахом. Несколько лет назад он снес дом, где прошла его веселая юность и счастливое детство его детей — и выстроил на том месте новый, не хуже. Артему старого дома жалко. “Все эти детские воспоминания, когда знаешь, как каждая ступенька скрипит, как щеголду приподнять, чтоб она не зазвенела... Но я понимаю, дом был такой старый, он уже сам просил: ребята, да разберите меня тихонечко, насмотрелся я на вашу семью, сколько можно, хватит!”
Семья и правда большая, не соскучишься, но ее патриарх, поэт Михалков, русским красотам Николиной горы предпочитал московский урбанизм и квартиру там же. Про семейную жизнь Таточки (так дома звали Наталью Петровну) и Сергея Владимировича, которого внуки и правнуки зовут Дадочкой, я слышу вот что: “Такая параллельная жизнь двух людей, очень мудро устроенная”. Слышу я это от Анны Михалковой, она и сама дама мудрая и совсем не старая, что бы там ее сыновья ни фантазировали. А ее отец Никита Сергеевич, которого те бесстыжие дети кличут древним стариком и который у профессионалов в теннис выигрывает, говорит про жизнь папы с мамой: “Мама была очень тонким человеком и всегда подчеркивала, что глава дома — отец. Хотя по-настоящему дом вела, конечно, она”.
Кто глава дома у самого Михалкова — вопрос вообще праздный. И так повелось с того дня, когда Никита (тогда еще не то чтобы Сергеевич) привез Татьяну (тогда еще далеко не Евгеньевну) на Николину Гору — знакомиться с мамой. Было это, как вспоминает Татьяна Евгеньевна “где-то тридцать пять лет, наверное, назад”. И стояла, наверное, весна, потому что “на мне были кожаные шорты и сапоги до колен. Помните, как тогда было? Серые улицы, все одеты одинаково, а тут — сапоги, шорты”. Первым, как далее гласит история, очнулся Андрон и спросил: “Кто это?” Автора книг про низкие истины и возвышающие обманы понять можно: длинноногая блондинка в шортах собою хороша, да к тому же младший брат, как позже выяснилось, никого таким образом знакомиться в дом еще не приводил. Подозреваю, на хозяйку дома шорты тоже произвели определенное впечатление. Но она как натура интеллигентная поинтересовалась у Александра Адабашьяна, который на правах друга был там же, есть ли у гостьи высшее образование. “Услышав от Саши, что образование у меня есть, что я не просто модель, а с отличным английским, Наталья Петровна, кажется, успокоилась. Ей все это было важно”. “Татьяне повезло, — комментирует ситуацию ее супруг. — Она застала маму, когда та еще была, что называется, в силе. И преподала важные уроки”.
Причем, вполне эксклюзивного свойства. У Натальи Петровны эклерами, шитьем и вязанием дело не ограничивалось. Она даже хлеб сама пекла. Отлично зная характер младшего сына, она, предполагаю, заранее предупредила, как все у них должно быть устроено и как будет устроено. Так и устроилось.
“Никита Сергеевич, у вас в доме монархия?” — “Конечно”. — “Надеюсь, просвещенная?” — “Разумеется. Это самое правильное устройство русской семьи. На мой взгляд. А все остальное — перекосы”. — “Но девушка могла так не считать. Она приняла это легко и с радостью или были всякие ситуации?” — “Всякие ситуации появились позже. До этого было легко”. — “Что за ситуации, расскажите”. — “Всякие. Вроде того: “а собственно, почему так?” — “Ну, вы объяснили, “собственно, почему?” — “Объяснил, объяснил”.
Детям тоже пришлось объяснять, что к чему. Иногда жестко. В детстве Степана, старшего сына Михалкова от Анастасии Вертинской, он отцовское участие не принимал, потому что с его мамой расстался рано. Принял участие, когда решил, что сыну полезно послужить в армии по его примеру. Зато с Аней и Темой все было по полной программе, и с Надей тоже было, но все же по не полной.
Старших он даже порол разок, было дело, но Аня склонна считать, что это всего лишь “папино показательное выступление. Просто нянька, которая давно собиралась уходить, нашла повод — наябедничала, что мы безобразно себя ведем. Я больше за Тему беспокоилась. У меня-то юбки, мне не больно, а на Темке одни красные колготки”.
У брата с сестрой ничтожная разница в возрасте, и Аня считает, что “это их особым образом связывает. Ну, когда наказывают одного, а второй плачет”. Этот эффект, кстати, имеет место быть в документальном фильме их отца “Анна. От 6 до 18”, который сама Аня, главная героиня папиных наблюдений и обобщений, не любит. “И не любила я его никогда, с первого дня, как увидела”. Артем имеет свое объяснение натянутой между ним и сестрой нитке. “Мы же пятнадцать лет в одной комнате прожили. Да еще бабушка с нами третьей, мамина мама. Мы с Аней на двухъярусной кровати спали”. — “Кто наверху?” — “Она, конечно. Даже раз упала на меня со своего второго яруса. Так я ее поднимал, поднимал...” — “Как это?” — “Ну, она всегда читать очень любила и там, в кабинете у отца, сидела допоздна, я спал уже. Потом приходила, будила меня, просила подсадить. И вот я однажды так подсадил, что она со всеми досками мне на голову рухнула...”
Вместе они — тоже известная история — лет двадцать назад написали родителям записку с просьбой о братике или сестричке. Это и был повод появиться на свет Наде. “Причем сама Надя уже никого не просила, — добавляет важный штрих ее пунктуальный папа. — Она вкусила любовь к младшему ребенку, и другие ей были не нужны”. — “А что, варианты рассматривались?” — “Нет, ну так... Теоретические разговоры”. В роль младшей Надя однажды вошла с такой актерской силой, что ее папе, который сам актер крупный, это не понравилось, и он решил ее переиграть. “У нас никогда не было всех этих пуси-муси. Когда ребенок начинает понимать, что покричи погромче — и получишь, что потопай ножками — и тебе дадут, всё может кончиться плохо. Наде было года два, когда в ней завелся бесенок. Крик-ор, швыряние предметов, не хочу и не буду... Один такой концерт зашел слишком далеко. Я ее подхватил на руки и прижал к себе. Она вырывалась. Я всех выгнал с дачи и прижал Надю к себе еще крепче, потом еще. Она колотилась, кричала, а я ее все прижимал и прижимал. Часа два с половиной. Все домашние ходили кругами вокруг дома в полном ужасе, но я никому не разрешил войти. Потом Надя, наконец, уснула, тогда я ее тихонечко отпустил, но продолжал держать. Когда на исходе четвертого часа она проснулась — это был совершенно другой человек. С тех стоит ей прикоснуться к моему плечу — она мгновенно засыпает”. — “Так что же, она и у нас на съемке могла заснуть?” — “Совершенно спокойно. Эта история нас сцепила, мы стали друзьями, мы ощущаем друг друга на расстоянии до нюанса. Она мне позвонит, скажет “привет, па” — и я уже все про ее настроение понимаю”. — “А она мне сказала, что и звука не успела в трубку произнести, а вы уже в ответ: “Ты что, простыла?” “Ха-ха, это как раз сегодня утром и было”.
Кстати, о телефонных звонках. Детям папа Михалков сам не звонит. Никогда. Только если они ему. Мама — та сама и по многу раз. А папа — нет. Вряд ли Никита Сергеевич не набирает их номера, только потому, что занят. Наверное, он так для себя решил из каких-то серьезных педагогических соображений. И не отступается, с его-то суриковским упрямством. И еще, я почти уверен, что ему самому его папа, Михалков-дед, первым никогда не звонил. По домашнему (мобильных тогда еще не было).
У Нади, кстати, в смысле папы особое телефонное право. Вернее, возможность. Я о ней от Ани узнал: “Надька — это главный ключ к папе. Когда она что-то ему говорит, у нее прямо голос меняется — и папа тает, верит всему. Я слышу и думаю: ведь заливает же, ведь знаю, что заливает! А папа — верит”.
К нам на съемку Надя приехала первой, честно сказала, что папу не обманывает, и объяснила, что такое быть самым-самым папиным ребенком. “Так вышло, что он со мной в детстве больше времени проводил. С Аней и Темой он не мог ездить, такой возможности не было”. Я, конечно, не очень понимаю, почему на “Обломова” в русские дали нельзя, а на постпродакшн “Урги” в Париж — можно, но какое мое дело? Я слушаю Надю дальше, она удивительные вещи рассказывает. “Папа уезжал в Париж на девять месяцев и взял меня с собой. Без мамы, один. Мне было три года. Я раньше на даче жила, а там что я видела? Трава, цветы, забор. Поел-поспал, что еще ребенку надо? А тут Париж, огромный шикарный отель, у меня шок! А вся одежда — дачная. Пошли с папой в магазин, купили мне три свитера. Я один пару дней поносила — и мне очень захотелось новый надеть. Папа говорит: вот завтра пойдем в гости — наденешь. А сам взял вечером и постирал старый. Рано утром говорит: свитер высох, сегодня — ты в нем, а уж завтра — в новом. И опять лег. Я встала, пошла в ванную и свитер намочила. Причем хитро — самые концы, где дольше всего сохнет. Подхожу к папе: па, не высох. Он: как не высох? Отправился в ванную, убедился. Вот из таких мелочей вся наша парижская жизнь состояла. Он меня знает, как свои пять пальцев. Говорит, что только тогда понял женскую природу”.
С тех пор, как сорокапятилетний режиссер Михалков в парижском отеле стирал трехлетней дочке Наде свитер (картина сама по себе достойна кисти Айвазовского или даже Сурикова); с тех пор, как играл с нею же в баскетбол (“мы сворачивали носки в комки и кидали в мусорное ведро”); а тем более, с тех пор как порол Аню с Темой за невнимание к черепахе и заставлял ночью с фонариком ее, сбежавшую, искать, — довольно много времени прошло. Аня закончила актерский ВГИКа, юридический МГИМО, и у нее двое упомянутых сыновей — Андрей и Сергей. Артем отучился во ВГИКе на режиссерском, делает фильмы для ТВ, у него дочка Наташа и жена Даша, с которой он пришел к нам на съемку. Надя изучает в МГИМО международный пиар, готовится играть у папы во вторых “Утомленных солнцем”. Все живут своими домами, Надя — своей квартирой. В новом родительском доме на Николиной горе не живут — бывают.
Их мама Татьяна Евгеньевна возглавляет фонд “Русский силуэт”, затевает разные проекты — ту же “Супермодель” с каналом СТС, и даже признается, что “теперь может уехать по делам и пропустить какое-нибудь общее торжество, а раньше такое и представить себе было невозможно”.
О семейном монархе Никите Сергеевиче как о человеке сверхпубличном известно столько, что незачем повторяться. Я спрашиваю его, а как насчет распространения идеи монархии на всю страну? “Да это, — отвечает, — единственный для нашей страны путь. Как бы ни смеялись либералы”. “Вы что же, возвращение Романовых имеете в виду?” — “Я никого конкретно не имею в виду”. Может, и не имеет.
Добавить комментарий