Дороги эти исхожены многими. Многократно описаны они в специальных статьях и книгах. И все же, подходя к Кокушкину мосту, каждый раз чувствуешь приближение к тайнам великого романа…
Маршрут прокладывается в первых же строках: "В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту."
Теперь мы знаем не только полные названия улиц, сокращенные в тексте, – конкретные адреса "дома Раскольникова" и "дома старухи" можно легко отыскать в путеводителях по Петербургу Достоевского. Вот эти адреса: Гражданская улица, дом 19, угол Столярного переулка – дом Раскольникова; Средняя Подъяческая, дом 15, угол канала Грибоедова – дом старухи-процентщицы. (На доме Раскольникова установлена памятная доска, но мало кто замечает, что на нём есть отметка уровня наводнения 1824 года, описанного в «Медном всаднике».)
Итак, Родион Романович вышел из дома в Столярном переулке и отправился к Кокушкину мосту. А шел он к "преогромнейшему дому, выходившему одною стеною на канаву, а другою в –ю улицу", в котором жила Алёна Ивановна. Маршрут, следовательно, означен точный: дом Раскольникова – Кокушкин мост – дом старухи.
Из первых же строк мы узнаем и о цели этого похода: "Он даже шел теперь делать пробу своему предприятию, и с каждым шагом волнение его возрастало все сильнее и сильнее". А перед этим сообщается: "Идти ему было немного; он даже знал, сколько шагов от ворот его дома: ровно семьсот тридцать. Как-то раз он их сосчитал, когда уж очень размечтался."
Пройдем по этому маршруту. Вот как выглядит путешествие: от ворот дома Раскольникова идем до угла Столярного переулка, по нему – до Кокушкина моста, переходим мост и сворачиваем на набережную канала, а затем по набережной доходим до угла Средней Подъяческой, входим в нее и приближаемся к воротам дома старухи. Это – путь Раскольникова н а п р о б у. Остается только сосчитать вслед за ним количество шагов… Но тут начинаются сюрпризы – длина этого пути никак не хочет умещаться в семьсот тридцать шагов. Их получается больше, гораздо больше тысячи. Значит, в романе ошибка? Не будем спешить. Путь в семьсот тридцать шагов должен быть!
Правда, Н. Анциферов, весьма авторитетный исследователь этой темы, предупреждал, что шагов будет больше. Но вот Ю. Раков приводит чертёж и уверяет: "Если только вы правильно шли, не сбивались со счета, ну и, конечно, мерили путь шагами молодого человека, а не ребенка, вам нетрудно будет убедиться, что расстояние составит 730 шагов (не считая пути через дворы)". Шли-то мы правильно и со счета не сбивались, а вот результат никак не получается. Надо возвращаться к началу, то есть к дому Раскольникова.
Снова стою у ворот дома № 19 по бывшей Средней Мещанской… Вспоминаю, как в молодости приходил сюда, приводил друзей. Мы поднимались по лестнице до самой его каморки и даже заходили в неё – тогда это было возможно. И однажды герои романа ожили – они шли мимо меня по улице. Это были съёмки фильма. Жена включила свою кинокамеру и запечатлела как мы обнимаемся с Раскольниковым – Юрием Тараторкиным, с которым вместе учились, а оператор фильма кричит, что снимать нельзя…
И тут меня буквально осенило ! Почему Раскольников отправился к дому старухи через Кокушкин мост? Ведь разумней было пойти дорогой покороче: из ворот направо по Средней Мещанской, перейти Вознесенский проспект и затем Вознесенский мост и по каналу дойти до Средней Подъяческой. Прохожу этот путь, считая шаги. Результат получается ошеломляющий – ровно семьсот тридцать! Вот что измерил шагами Раскольников – кратчайшее расстояние между двумя домами!
Отчего же путь на пробу приравнивают к нему? Об этом позже. Сначала посмотрим на район, куда поселил своих героев Достоевский, на этот "серединный город" с некоторой высоты, как бы с колоннады Исаакиевского собора, крест которого весь район осеняет.
Вот какая открывается картина. У самого Кокушкина моста канал делает резкий сильный слом, будто меняет направление. А под крыльями канала – три Мещанские улицы: Малая (теперь Казначейская), Средняя (Гражданская) и Большая (Казанская). Столярный переулок идет от Кокушкина моста, под прямым углом пересекает Малую и Среднюю Мещанские и упирается в Большую. Топография этих улиц, если смотреть сверху, весьма напоминает большой погостный крест. Крыша его – канал на сломе, вершина – Кокушкин мост, Столярный – стойка креста, три Мещанские – перекладины. Дом Раскольникова – в самом центре, в самой сердцевине. На краю поселена Соня Мармеладова – угол Малой Мещанской и канала. В угловых домах по Малой Мещанской в разное время (и когда создавался роман) жил сам писатель.
Всю топографию организует канал. После достаточно большого прямолинейного участка он опять меняет направление, вычерчивает несомкнутую петлю. И внутри этой петли, ничем не пересеченные, расположились три параллельные улицы: Малая, Средняя и Большая Подъяческие . Внутри петли, на углу Средней Подъяческой и канала, стоит дом старухи.
По этим улицам бродит Раскольников, измеряет шагами расстояние от "креста" до "петли", мечтает и осуществляет задуманное. Отсюда, с этого креста потом уйдут и Раскольников, и Соня…
Пройдем еще раз по пути в семьсот тридцать шагов. Медленно. С остановками. Попробуем рассмотреть то, что мог видеть Родион Раскольников, "когда уж очень размечтался".
Из "серединного города" трудно выбраться – улицы, утыкаясь друг в друга, образуют тупики лабиринта, и водяной ров обособляет пространство, замыкает лабиринт – если не погостными крыльями, так петлей. Летом душно, совсем нет ветра: "Здесь и на улицах, как в комнатах без форточек", – замечает приехавшая из провинции Пульхерия Александровна, мать студента.
Но вот первое перепутье – Вознесенский проспект. Одна из важнейших артерий города, сквозной пролет, берущий начало у Невы, у Адмиралтейства, идет через Исаакиевскую площадь и уходит в далекую перспективу у Варшавского вокзала. Вместе с Невским и Гороховой организует лучевое строение города. В романе упоминается часто, иногда как В-й, иногда без сокращения. В начале проспекта, у площади, во дворе под камнем будет спрятано похищенное у старухи. На проспекте, рядом с "крестом", между "горячими точками" романа поселены мать и сестра. По этой же дороге, но в другую сторону, ходил Раскольников в университет…
Пересекая оживленный проспект, он не мог не видеть кипения жизни, не мог не чувствовать освежающий невский ветер. Зовущая перспектива здесь слишком очевидна. Но он ее именно пересекает, уходит в бесперспективность – в грязь и вонь канала-омута-канавы…
Следующая остановка – Вознесенский мост. "Раскольников прошел прямо на –ский мост, стал на середине, у перил, облокотился на них обоими локтями и принялся глядеть вдоль." Это одно из его любимых мест – середина моста. Стоя здесь, хорошо понимаешь гениальную простоту пространственных решений Достоевского: Раскольников живет по эту сторону канавы, старуха – по ту. И для того, чтобы попасть от него к ней, необходимо
перейти канаву. Вот почему так подолгу, до обморока, стоит он на середине моста. И все же переступает этот "водный рубеж"...
Дом старухи – конечная цель пути. Сегодня этот дом не кажется слишком большим, таких много: низкие арки ворот, два двора, темные узкие лестницы подъездов. В романе же это преогромнейший дом: "Входящие и выходящие так и шмыгали под обоими воротами и на обоих дворах дома. Тут служили три или четыре дворника." В день убийства и дом, и все с ним связанное кажется Раскольникову огромным: "…въехал в ворота огромный воз сена, совершенно заслонявший его все время"; "…много окон, выходивших на этот огромный квадратный двор, было отперто в эту минуту". Поистине – у страха глаза велики. Но дело не только в этом. Дом производит странное впечатление и сегодня. Это особенно ощущаешь, когда обойдешь его много раз кругом. Если теперь мысленно подняться и взглянуть на него с высоты, то заметишь, что это не просто угловой дом, а что дом этот – краеугольный; что выходит он не в две, а в три улицы: на канал, на Среднюю Подъяческую и на Екатерингофский проспект (ныне Римского-Корсакова). Таких домов не так уж много во всем городе. Ясным становится выбор именно его – это камень преткновения…
И вот входим с улицы через подворотню во двор. "Лестница к старухе была близко, сейчас из ворот направо". Сделаем здесь последнюю остановку и посмотрим вокруг. Слева – мрачный тупик второго, малого двора дома, там даже днем темно, веет сыростью… Справа – лестница к старухе. Но прямо… Пойдем прямо, пересекая двор, к небольшому светлому проему в глубине. Это узкий и низкий, ỳже и ниже первого, другой выход из двора, В конце его открывается свободное пространство, оно выводит на набережную. Если теперь идти все по ней, то опять окажешься у Кокушкина моста. И будто не было того странного и страшного дома. Такой вот выход предоставляет Раскольникову в последнюю решительную минуту Достоевский. Но тот не идет прямо. Заслоненный возом сена, "он мигом проскользнул направо". "Он был уже на лестнице…".
Когда проходишь с остановками эти семьсот тридцать шагов, то возникает ощущение богатырского масштаба личности героя, испытуемого дорогами, их раздвоениями, растроениями. "Так идти, что ли, или нет,» – думал Раскольников, остановясь посреди мостовой на перекрестке и осматриваясь кругом, как будто ожидая от кого-то последнего слова. Но ничего не отозвалось ниоткуда; все было глухо и мертво, как камни, по которым он ступал, для него мертво, для него одного…"
Теперь проложим еще один, третий маршрут между домом Раскольникова и домом старухи. Это его путь на убийство, дорога с топором.
После дворницкой, после закрепленного в петле топора, "…он шел дорогой тихо и степенно, не торопясь, чтобы не подать никаких подозрений". Сказано, что шел дорогой, но нет еще никаких признаков, чтобы выяснить – какой? Когда шел на пробу, ориентир был указан сразу – Кокушкин мост. На этот раз сказано весьма загадочно: "Заглянув случайно, одним глазом, в лавочку, он увидел, что там, на стенных часах, уже десять минут восьмого. Надо было и торопиться, и в то же время сделать крюк: подойти к дому в обход, с другой стороны…"
Ориентир все-таки появляется – позже. Он единственный, но вполне достаточный, чтобы определить маршрут совершенно точно: "Проходя мимо Юсупова сада, он даже очень было занялся мыслию об устройстве высоких фонтанов…" Итак – Юсупов сад! Теперь весь путь вырисовывается с полной очевидностью.
Выйдя из дворницкой в подворотне его дома (контуры этой двери и теперь проступают, как ни замазывают ее! ), он пошел по Столярному переулку до Кокушкина моста и перешел мост – эта часть пути совпадает с путем на пробу. Но дальше пошел не по набережной, как раньше ходил, а прямо – по Кокушкину переулку до Садовой. Повернул в Садовую. По ней дошел до угла Екатерингофского проспекта. Как раз здесь думал об устройстве фонтанов – Юсупов сад напротив. Свернул на Екатерингофский проспект и прямо по нему дошел до самого дома старухи. Он пришел совершенно с другой стороны. Если посмотреть на этот путь в плане – самый настоящий крюк. Зачем же – крюк? Соображения безопасности здесь едва ли уместны: какая разница по какой улице " тихо и степенно" идет человек? В ворота-то он все равно войдет, откуда бы ни шел, и по лестнице по той же поднимется. Вот где опасность, а не на улице. И почему, скажем, не пойти по знакомому пути пробы, он ведь тоже крюк?
Дело здесь, видимо, не в логике. Дело в самих дорогах. Не потому ли он избегает знакомые и проторенные пути, что они запечатлели в нем ощущение провала, несчастья? Как часто мы обходим стороною место, с которым у нас связано что-нибудь скверное. К тому же "Раскольников в последнее время стал суеверен. Следы суеверия оставались в нем еще долго спустя, почти неизгладимо". Дорога на пробу – это чистый провал: "Чувство бесконечного отвращения, начавшее давить и мутить его сердце еще в то время, как он только шел к старухе, достигло теперь такого размера и так ярко выяснилось, что он не знал, куда деться от тоски своей. Он шел по тротуару как пьяный…" А на другой день, вспоминая, он весь дрожит: "Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту…пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю…", "ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…". Вот почему лучше сделать крюк, придти совершенно с другой стороны, совсем другой дорогой, лишь бы не переживать опять весь этот ужас. "Господи! – молил он, – покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!" – вот главный вывод после пробы. Тяжелые муки выбора пути связаны и с первой, кратчайшей дорогой, вымеренной шагами. Вряд ли смог бы он "вытерпеть" и ее, идя с топором в петле. И он делает большой крюк.
Крюк вообще играет роковую роль в судьбе этого преступления. После сна в кустах, освободившись "от этих чар, от колдовства, обаяния, от наваждения!" – от своей "мечты" – он возвращается домой, сделав странный крюк, и слышит разговор мещанина и бабы
с Лизаветой, решивший все: "…он никак не мог понять и объяснить себе, почему он, усталый, измученный, которому было бы всего выгоднее возвратиться домой самым кратчайшим и прямым путем, воротился домой через Сенную площадь, на которую ему было совсем лишнее идти. Крюк был небольшой, но очевидный и совершенно ненужный…"
Выбор новой, третьей дороги принес свои плоды: "…он не очень теперь боялся, даже не боялся совсем." …"Он даже очень было занялся мыслию об устройстве высоких фонтанов и о том, как бы они хорошо освежали воздух на всех площадях. Мало-помалу он перешел к убеждению, что если бы распространить Летний сад на все Марсово поле и даже соединить с дворцовым Михайловским садом, то была бы прекрасная и полезнейшая для города вещь." Так думал идущий на убийство, идущий с топором под полою пальто молодой человек.
Простое сравнение трех дорог Раскольникова – кратчайшей, пути на пробу и пути с топором – показывает, что чем ближе становилось задуманное к осуществлению, тем длиннее делалась дорога к нему…
Но вернемся к вопросу – отчего же многие отождествляют путь на пробу и семьсот тридцать шагов? Объяснение здесь есть и, на мой взгляд, весьма простое. Вчитаемся повнимательнее: "Идти ему было немного; он даже знал, сколько шагов от ворот его дома: ровно семьсот тридцать." Первая часть предложения относится к настоящему моменту – в любом случае дорога до дома старухи недальняя. Вторая же часть, после точки с запятой, сообщает о прошлом, ранее совершенном действии. И уж каким путем ни иди, а в сознании все равно остается результат ранее вымеренной кратчайшей дороги между двумя домами. Если бы автор отождествлял эти пути, части предложения были бы разделены, наверное, двоеточием или тире. Но они самостоятельны, говорят не об одном, а о двух разных путях. Это обстоятельство, ускользая от внимания исследователей, и приводило, на мой взгляд, к ошибочному выводу.
Есть еще одно объяснение, чисто психологическое, так сказать. Раскольников, как известно, часто бродит по городу, не осознавая и не замечая своего пути. На этот раз "он благополучно избегнул встречи с своею хозяйкой на лестнице" и "страх встречи с своею кредиторшей даже его самого поразил по выходе на улицу". То есть он выходит из дома уже в таком состоянии, когда есть все основания не замечать своих первых шагов, их направления, а "скоро он впал как бы в глубокую задумчивость, даже, вернее сказать как бы в какое-то забытье, и пошел, уже не замечая окружающего, да и не желая его замечать" Однако цель своего похода он из виду не упускает и вскоре "с замиранием сердца и нервной дрожью" к ней приближается. Нет ничего удивительного в том, что образ кратчайшей дороги, вымеренной в свое время по шагам, оказывается запечатленным в его сознании куда прочнее, чем дорога, по которой он идет сейчас. Цель – она одна у него перед глазами, и ноги сами выбирают и удлиняют путь к ней. Автор отправляет Раскольникова не тем путем, сбивает его с дороги, заставляет кружить, делать крюки и петли -- убийце все труднее дойти до жертвы…
Достоевский скрыл, зашифровал все эти пути, маршруты, перепутья. Стало быть, он не предполагал, что кто-то пройдет их вслед за ним, и это была его собственная, никому не доступная лаборатория, лаборатория гения, в которой почвой для образов становилась… городская топография? Известна особенность его творчества – он должен был всё увидеть в реальности, выбрать точные адреса, места, предметы, расстояния. Сначала он сочинял роман «ногами», и уж затем, исходив и измерив, записывал, переносил на бумагу. Или же он хотел, чтобы тайны его были узнаны?... Ведь зачем-то водил он молодую жену по всем этим местам, скрупулезно показывал и рассказывал – где что было!
Добавить комментарий