В последний день Песаха 2017 года во внутреннем дворике Еврейского Дома Престарелых в Сан-Франциско имело место быть одно малозаметное происшествие, о котором стоит рассказать исключительно для того, чтобы сделать из него надлежащие выводы.
Насельники Дома - представители всех народов и исповеданий, включая мусульман, негров, китайцев, украинцев, … you name it. Но основная часть популяции - еврейские старики. Из них добрая половина - русские евреи. Пребывание в этом комфортабельнейшем из всех "домов скорби" стоит таких астрономических денег, что страшно даже назвать цифру. Основные расходы берет на себя штат, поэтому попасть туда могут только малоимущие. Этим и объясняется такое количество «русских» стариков, поголовно относящихся к этой категории. Комнаты для резидентов в основном – одноместные.
Русские старики называют их «квартирами». Имеется Синагога с раввином, изостудия с преподавателем -художником, тренажерный зал с профи-физиотерапевтами, бесплатный шабатний буфет с домашней выпечкой, два концертных холла. А кроме того, на всех этажах небрежно разбросаны тут и там благородно отливающие черным или медовым рояли. Вся эта "физкультурно-религиозно-художественная часть" оплачивается за счет еврейской филантропии, в которой мы, дети еврейских стариков, тоже принимаем посильное участие, но только чеками. В отличие от наших американских соплеменников, у евреев-эмигрантов лишние рояли, как правило, без дела в кустах не валяются.
Jewish Home имеет такую длинную и славную историю, что нелишне будет припомнить о ней хотя бы пунктиром. Он был основан первым поколением американских евреев на Диком Западе, куда они после «золотой лихорадки» перебрались с восточного побережья. В свои 150 он старейший в Калифорнии среди заведений такого рода и стоит вне всякой конкуренции с ними, что видно сходу с порога по величественному фасаду с колоннами. За фасадом - главное здание, а при нем прелестный внутренний дворик, по ранней весне зацветающий фруктовыми деревьями и магнолией.
Ну, так вот, сидим мы, значит, в садике, я - со своей матерью, а приятельница моя по имени Аня - со своей. Вторник, последний день Песаха 2017. В Jewish Home квасное всю неделю под строжайшим запретом и всем насельникам без различия вероисповеданий сэндвичи сервируют не с хлебом, а с мацой. Наши старики из того пережившего голод и войну поколения, что ничего съедобного до конца жизни уже не выбрасывают. А так как теперь набивать съестными излишками они могут только сиденья своих вокеров, с этим приходиться бороться периодическими «чистками». Все слова и уговоры со ссылками на требования санитарии тут давно бессильны.
Здесь будет короткое отступление в бесконечно далекое прошлое, после которого все равно придется вернуться в садик, чтобы досказать историю.
…Когда-то, когда деревья были большими, мы с Аней из года в год ездили в один и тот же пионерлагерь от «Красного Треугольника», где мой отец трудился слесарем, а ее – инженером. Этот пионерский питомник в силу принадлежности к вышеозначенному предприятию был одного с ним пошиба, разве что повального пьянства среди пионеров вроде бы не наблюдалось (ленинградцы меня поймут). Еврейских детей там было – кот наплакал, но Аня помнит, как я, 12-летняя, бесстрашно вступалась за толстого еврейского мальчика в толстых же очках, над которыми изобретательно глумились пионеры титульной нации.
Я это помню смутно, но зато хорошо помню другое: как, согласившись принять участие в "художественной самодеятельности", решилась прочитать у "костра" стихотворение Риммы Казаковой. Мне, с моими комплексами одиночества, маленького роста и слишком ранним физическим развитием, казалось, что стихотворение это написано для меня и про меня, поэтому вначале, от волнения и смущения, я говорила слишком тихо. Но потом осмелела и разошлась...
...Мне всегда не хватало
баскетбольного роста.
Не хватало косы.
Не хватало красы.
Не хватало на кофточки и на часы.
Не хватало товарища,
чтоб провожал,
чтоб в подъезде
за варежку
подержал.
Долго замуж не брали –
не хватало загадочности.
Брать не брали,
а врали
о морали,
порядочности…
На слове «замуж» пионеры, внезапно обратившись в мерзко блеющее стадо малолетних уголовников, стали выкрикивать похабства на предмет именно тех физических отличий, которые доставляли мне в пору моего раннего отрочества столько мучений. Эти отличия не позволяли мне, как другим девочкам моего возраста, пребывать на озере в одних трусиках. А гнали нас на эту обязательную оздоровительную прогулку каждое божье утро, и непременно всем стадом. Про «жидовские стихи» я тоже успела услышать, убегая с рыданиями «с веселого пионерского костра». Мои со-лагерники так и не узнали, чем там кончилось, у несуразной героини Риммы Казаковой. Этот печальный летний опыт еврейских детей из бедных семей гениально описан у Александра Карабчиевского в его почему-то не ставшей бестселлером повести «Жизнь Александра Зильбера».
И вот, через целую жизнь, случайно встретившись с Аней в Jewish Home, мы опознали друг друга (!!!) и как бы перезнакомились заново.
А теперь возвратимся в садик с магнолиями.
…Так вот, сидим мы и мирно беседуем, беседуем громко и медленно, чтобы наши старенькие матери, пребывающие в разных степенях "сумерек сознания," тоже могли участвовать в разговоре. Даже если это участие – мнимое, иллюзию эту надо всеми силами поддерживать. К разговору присоединяется еще один человек. Вернее – двое. Один – Юра, опекает второго - по имени Рува. Рува благополучно дотянул до мафусаиловских 104-ех, ни в каких разговорах давно участия не принимает, а просто сидит в своей инвалидной коляске, плотно укутанный по самые уши красивым клетчатым пледом и дышит воздухом, мирно клюя своим невообразимо длинным, даже по еврейским меркам, носом.
Всеми этими не рисковыми делами Рува занимается под бдительным присмотром Юры, нанятым пожилой внучкой Рувы в качестве приходящего «бэбиситтера». Персонал стариков не «выгуливает», поэтому их занятые работой или собственными болячками родственники нанимают «бэбиситеров» за свой счет. С Юрой я давно знакома по Дому. С нами он говорит по-русски, с земляками же сочно перебрасывается на родном языке, что не удивительно для этнического украинца родом из Львова. Он жовиальный, пузатый, остроумный. Тип - тамада. Неутомимый рассказчик украинских анекдотов.
Я с детства люблю украинский язык. Мне эстетически нравится все подряд: украинские танцы, песни, рождественские щедринки. Почему? Не знаю. Может быть, передалось от отца-еврея, свободно украинским владеющего и любящего песни на нем. Юра знает о моей симпатии к художественному творчеству его народа и анекдоты, к моему вящему удовольствию, размовляет на украинском. Единственно, о чем мы с Юрой никогда не говорим ни на одном языке – это русско-украинской конфликт. Юра всю вину за него без остатка возлагает на «русских», а я – далеко не всю. Один раз, коснувшись этой чрезвычайно болезненной для него темы, мы сами и наложили на нее табу. Мне не надо спрашивать у него, чтобы быть уверенной, что имена Бандеры и Шухевича звучат музыкой для его ушей, но я вовсе не уверена, что он способен понять, как содрогается моя душа при любом поминании его кумиров. Не знает он, что именем Бандеры еврейские матери пугали на Украине своих детей. Ну, не знает - и не знает. Зачем ему?
Юра - курящий. Для меня, уже больше года бросающей курить, это важно. Я у него иногда за доллар покупаю одну сигарету. Человеку, категорически, как я, непьющему, порой до обморока бывает нужда, выходя из этого «дома скорби», - смертельная бывает нужда запалить сигарету. Доллар Юра берет. Это так, к слову.
Наш общий разговор внезапно прерывается тем, что моя мать жестом фокусника извлекает вдруг из своего вокера хрупкий квадрат мацы, ломает его на мелкие части и торжественно раздает присутствующим. Маца томилась в вокере без обертки среди неизвестно каких других объектов, и мне хочется остановить ее руку, но я не делаю этого, а, напротив, начинаю бодро хрустеть мацой, подавая пример остальным. Здесь ведь все всё понимают.
Юра, смеясь, и под присказку «сразу видно по лицу, он не кушает мацу», от угощения отказывается. Юрина шутка мне понравилась, и я, тоже похохатывая, говорю, что, правильно, мол, Юра, делаете, ведь кроме неподходящего лица, не исключено, что маца эта замешана на крови христианских младенцев. Это у меня юмор такой наработан на время Песаха. В своем собственном доме, наливая сидящим за пасхальным столом неевреям бульон с кнейдлахами из мацы, всегда предупреждаю об этой потенциальной опасности. В ответ обычно раздается хохот и просьба подбросить в тарелку именно вот этих, замечательно пушистых от крови христианских бэби клецок.
Но то - друзья, а у Юры оказалось свое особое мнение на этот предмет, и он не преминул его высказать.
«Почему обязательно младенцев? Мне люди говорили, что в замес мацы добавляется немного крови, а иначе она неправильно испечется, не по еврейским правилам. Можно и взрослой крови добавить, это все равно», - говорит Юра, спокойно и серьезно глядя мне в глаза.
Ситуации, как эта, без остатка подпадают под известный литературный штамп - «тут наша история приобрела неожиданный поворот». Или вот это, пожалуй, будет точнее - «кажется, вечер перестает быть томным». Да, для меня перестал, хотя я и пыталась помочь Юре выбраться из этой диковатой ситуации, но делала это, скорее, не для него, а для себя самой.
- Вы, конечно, шутите, Юра, но на сей раз шутка ваша неудачная, - сказала я, погасив улыбку, но, все-таки отказываясь верить в тот кафкианский факт, что давно проживающий в Америке львовский балагур, бэбиситер еврейских стариков, в 2017 году по Рождеству Христову верит в «кровавый навет».
Чем дальше в лес, тем толще партизаны. Оказалось, что словосочетание «кровавый навет» простодушный Юра впервые в своей жизни услышал сейчас, сидя с евреями в последний день еврейской Пасхи в садике Еврейского же дома престарелых. По телевизору никогда не слышал, в книгах нигде не встречал и, что эти слова означают, не понимает. Так он нас, по крайней мере, заверил, для пущей убедительности тыкая себя расторыренной пятерней в грудь, туго обтянутую спортивной курткой «адидас».
Уникальный случай в истории антисемитизма. Понимать - не понимает, слышать – не слышал, встречать – не встречал, но в сущность этого «завета» верит безоглядно. Ну, это примерно так же невероятно, как умудриться родить ребенка, не повредив девственной плевы. Однако Юре удалось. Он продолжает настаивать, что кровь добавляют, и это без вопросов, но не обязательно – младенца, люди же, мол, зря говорить не будут. Отрицая наличие младенца в этой пасхальной мистерии, Юра неосознанно выступал в роли ревизиониста древнейшей лжетеории на свете. Продолжая, наперекор здравому смыслу, тупо верить в силу правдивого слова, решаю сделать для Юры короткий экскурс в 800-летнюю историю «кровавого навета». Слегка коснувшись чуждой ему средневековой Англии, где возникло это « интересное начинание», и бегло упомянув о Гродненском и Велижскском Деле, быстро переношусь в нечужой Юре Киев, где в 1913 году имело место прогремевшее на весь мир дело Менахема Бейлиса.
Подсудимый, обвиняемый в ритуальном убийстве киевского отрока, чья кровь должна была пойти для приготовления пасхальной мацы, вопреки ожиданиям властей, был оправдан присяжными заседателями. Однако, и к этой поразительной, в силу прямых столкновений добра из зла, истории, Юра остался равнодушен и мнения своего по поводу ритуального использования крови для приготовления мацы не изменил.
Я хотела было привести ему примеры строжайшего запрета на употребление в пищу крови животных еще у древних евреев, но по осоловелым юриным глазам заметила, что он заскучал. Просветительский пыл внезапно сменился у меня полным безразличием с некоторым оттенком брезгливости. Мне вдруг захотелось просто пересесть на другую скамейку. Почему-то, не знаю сама почему, живо представила, как Юра вечерами среди «своих» жарит на мелодичной украинской мове анекдоты «за жидов». И по всему выходит, что они хитрые, ленивые, расчетливые и за копейку удавятся. Природа у них такая. Жиды – одним словом.
Справедливости ради нужно отметить, что в качестве бебиситера Юрой все здесь довольны. Он умеет растормошить стариков, знает, как плохим едокам с шутками-прибаутками скормить банан, а с упорными молчунами разучивает «Наша Таня громко плачет», и они в изумлении медленно повторяют за ним слова книжки, которую когда-то, еще не старыми и не бессильными, читали своим внукам… Можно ли винить человека, «не ведающего, что творит»? Юрина религия говорит, что нельзя. А вот интересно, ведает ли Юра о том энтузиазме, с которым один из сегодняшних кумиров его народа, Роман Шухевич, помогал в Бабьем Яру справиться с большим наплывом работ по уничтожению еврейского населения Киева?
Испокон века человечество назначает евреев виновными во всех своих бедах, включая природные катаклизмы. Сжигает их на кострах, насилует, топит, гонит их из страны в страну, запирает в гетто, громит их жалкие лавки, истребляет их миллионами во рвах и газовых камерах, и чувство вины, за исключением, пожалуй, немцев, ничуть не гложет его, это человечество. А вот перед моим племенем во всех поколениях Gentile World (нееврейский мир) ставит трудную задачу – не возненавидеть его за все то, что на протяжении своей многовековой истории он делал с евреями.
У меня, персонально, с этим никаких проблем не возникает, потому, что мне открыто противоядие, смысл которого заключен в поговорке «Не стоит село без праведника».
Я так устроена, что на этапе знакомства дружелюбно отношусь к любому, без делений на эллина и иудея, пока этот «любой» не даст мне повод изменить свою позицию. Один мой многомудрый знакомый говорит так: если был возможен Холокост и Гулаг, то для чего человеческая плесень покрыла Земной Шар? Спору не выйдет – это вопрос вопросов. Но жить с этим вопросом в душе невозможно. Это несовместимо с жизнью. «Мир смердит, но люди прекрасны!» - эта парадигма устраивает меня больше. В отличие от предыдущей, в ней есть баланс, необходимый для примирения с жизнью. Но есть в ней и слабость.
Для того, чтобы она не увядала, как розовый куст при недостатке солнца, ее нужно постоянно подпитывать историями «прекрасных людей», тех самых праведников из вынесенного в заголовок русского присловья. Часто бывая в Израиле и приходя в Яд-Вашем, я всякий раз, в тоскливом ужасе обойдя залы с документальными свидетельствами почти тотального истребления моего народа, прежде чем возвратиться в шум и пестроту Иерусалима, непременно спускаюсь в звенящую тишину Сада Праведников Народов Мира.
Да, вот такой непомерно торжественный титул присвоили евреи спасавшим их людям. Я хожу по Странам-Аллеям этого сада, медленно, замедляя ход то у одного, то у другого дерева, чтобы прочесть таблички с именами Праведников, среди которых и имена простых украинских крестьянок. Да, спасавших было меньше, чем губивших, в пропорции размера спичечного коробка и стадиона, но они были в каждой европейской стране. Были. И благодарные евреи воздали каждому, и не только деревом высаженным в его честь….
Три недели назад умер великий Евгений Евтушенко, в жилах которого течет и украинская кровь. За «Бабий Яр», написанный в годы, когда слово «еврей» заменяли мерзким «лицо еврейской национальности», он, как это ни обидно, не заслужил свое дерево в Саду Праведников. В отличие от украинских и белорусских крестьянок, он рисковал своей поэтической карьерой, но не жизнью. Редактор «Литературной Газеты» Валерий Косолапов напечатал «Бабий Яр» у себя в газете, в день выхода которой для Евтушенко началась мировая слова, а для Косолапова - последний рабочий день. Перед тем, как поставить еретическую поэму в номер, он позвонил жене, и сказал: «Женя написал «Бабий Яр», если я его опубликую, меня уволят. Что делать?» «Считай, что ты уже уволен», - ответила русская женщина, жена своего русского мужа.
Знаменательно, что описанный в рассказе разговор в садике Еврейского Дома проходил аккурат в годовщину Кишиневского Погрома. В память о погибших в нем я перечитаю поэму Хаима Бялика «Сказание о Погроме» в конгениальном переводе Жаботинского. Я всегда буду помнить, что два страшных дня православной Пасхи 1903-го года, когда буйствовала в Кишиневе озверевшая от крови и насилия пьяная толпа, навсегда изменили сознание нашего национального гения. Из ассимилированного еврея, любимца художественно-журналисткой богемы и утонченного знатока русской и европейской поэзии Жаботинский в одночасье превратился в сурового защитника своего народа, без раздумий отдав свой несравненный писательский дар еврейской публицистике, еврейским делам и заботам, включая заботы об организации отрядов еврейской самообороны.
Но вечно храня генетической памятью ужасающие картины Кишиневского погрома, я также неотступно буду помнить и о Коле Блинове, в одиночку вышедшем навстречу осатаневшей толпе во время другого погрома, житомирского.
Коротким рассказом о русском Праведнике Николае Блинове, история жизни и смерти которого каким-то совершенно особым образом трогает душу, и поставим точку в этом пасхальном рассказе, хотя историй жизней «прекрасных людей» наверняка набралось бы на целый том.
До революции имя Николая Блинова было первым в поминальных списках в синагогах. Сегодня на Русской Аллее в Саду Праведников у него есть свое дерево. В свой последний приезд в Израиль я отыскала его и долго стояла рядом… Судьба Коли Блинова послужила основой для документального романа «Дом горит, часы идут». Автора этой книги, к слову, не еврея, несколько лет назад чествовали в ариельском университете, кормили-поили, возили по Израилю, через него воздавали Коле…
В начале 1905 года он, студент Женевского Университета, приехал в Житомир навестить родителей. В апреле на православную Пасху в городе начался еврейский погром. Выглядевший совсем юным 24-летний отец двоих детей Николай Блинов пытался уговорами остановить обезумевшую от насилия толпу своих соплеменников, но через короткое время был ими растерзан. Расправа с Колей была более жестокой, чем с евреями, поскольку его считали «предателем». Его били булыжниками, кололи штыками, приговаривая: «Хоть ты и русский, но сицилист и хуже жидов, пришёл на защиту их».
Изуродованное тело Николая Блинова было опознано его матерью в морге еврейской больницы в числе других жертв погрома.
В кармане его студенческой тужурки было прощальное письмо:
«Вместо веры в чудотворные иконы, в благочестивых попов, в их воззвания ко всеобщей любви я стал верить в людей, в то Божественное начало, которое двигает их на всё хорошее и приближает к царствию Небесному, то есть к такому общественному порядку, который создаст всеобщее счастье…
Добавить комментарий