John Cheever at home in Ossining New York 1979 _w.jpg
27 мая 2012 г. исполнилось 100 лет со дня рождения американского писателя Джона Чивера
Пожалуй, самый оригинальный очерк из когда-либо мной прочитанных попался мне на глаза в американском журнале «Эсквайр» лет сорок назад. Молодой журналист, увы, не помню его имени, описывал в нём свою поездку к знаменитому актеру Джорджу Скотту с намерением взять интервью. Скотта он обожал за десятки прекрасных ролей, в том числе, Ричарда Ш в трагедии Шекспира, Вилли Ломэна во всемирно известной пьесе Артура Миллера «Смерть коммивояжера», итальянского диктатора Муссолини, одного из президентов США и другие. В то же время личной встречи будущий интервьюер опасался, наслышанный о суровом характере Скотта, недаром же ему так удалась коронная роль резкого, не терпящего глупостей генерала Паттона, за которую он получил Оскара. Автор испытывал состояние болезненной тревоги, воскрешая в памяти созданные Скоттом яркие образы и мучительно пытаясь сформулировать вопросы, которые могли бы его заинтересовать. Заканчивался очерк тем, что слабонервный журналист вышел на последней станции и сел в обратный поезд, так и не доехав до дома Джорджа Скотта. Интервью не состоялось, но, тем не менее, автору непроизвольно удалось создать у читателя яркое представление о его герое.
Аналогичный в какой-то степени случай произошел и со мной. Интервью, правда, состоялось, но так же не увидело свет. А встретился я с другим выдающимся американцем, Джоном Чивером, в январе 1978 года, в то время, когда его считали первым писателем Америки и часто называли «американским Чеховым». Именно так я собирался тогда назвать свой очерк в журнале «Ровесник», моём последнем месте службы в СССР. Как и тот бедолага-журналист, я изрядно волновался в ожидании встречи с Чивером, поскольку прочёл накануне его великолепный роман «Семейная хроника Уопшотов», позволивший оценить мастерство и писательский масштаб писателя.
Нервничал я, признаюсь, не особо сильно, ибо к тому времени имел за спиной многолетний опыт работы на Московском радио (вещание на Англию и Америку), предоставивший мне возможность беседовать со многими знаменитостями. Я знал, например, что американские писатели, как правило, любезно относятся к репортерам, работающим по другую сторону «железного занавеса», и стоит мне задать Чиверу вопрос, как его речь польется легко и свободно. Мне же останется лишь следить за капризным «портативным» магнитофоном советского производства весом в 12 килограмм, который мы презрительно называли «крупорушкой». Но что если Чивер окажется таким же трудным по характеру человеком, как Джордж Скотт?
Я пришел на интервью в роскошный номер гостиницы «Советская», что на Ленинградском проспекте рядом со стадионом Динамо. Не знаю, как теперь называется эта гостиница, зато прекрасно помню, как уже в новые времена издевательски-курьезно, по месту и к месту, поименовали открытое через дорогу кафе: ему, с легкой руки писателей-шестидесятников, друзей владельца, присвоили название «Антисоветское». Однако не прошло: на открытие кафе пожаловали «патриоты» старой закалки и устроили такую гневную демонстрацию, что ироничное название пришлось снять.
Возвращаясь к Чиверу, он оказался подтянутым и элегантным, в прекрасно сшитом синем костюме с красивым малиновым галстуком и такого же цвета платком в боковом кармане, то есть — истинным джентльменом из Новой Англии. Рядом с ним я увидел его жену Мэри Чивер, моложавую даму, хотя, по моим сведениям, ей должно было быть лет под 60, и их прелестную дочь Сьюзен, только что закончившую университет. Чивер представил мне их коллегами по перу. Как только я включил микрофон, женщины удалились в соседнюю комнату, а Чивер стал говорить очень гладко, красивым баритоном, с акцентом, больше похожим на английский, чем на американский. Никогда до этого я не видел более гармоничного и уверенного в себе человека. Мне невольно вспомнилась фраза из вышеупомянутого автобиографического романа, описывающая молодого человека, по всей вероятности, похожего на автора в юности, который «обладал даром рассудительно и спокойно восхищаться самим собой».
Из предисловия к книге я уже знал, что завораживать речью слушателей Чивер научился с детства. Он придумывал занимательные истории еще до того, как стал писать, и к 9-летнему возрасту они снискали ему популярность у однокашников по частной школе «Академия Тайера» в городке Куинси, неподалеку от Бостона. Учитель математики разузнал о его таланте и нередко обещал ученикам «историю от Джонни» в конце урока, если они будут внимательно его слушать. И будущий писатель изрекал что-нибудь вроде: «Мое последнее путешествие к Северному полюсу состоялось…», но, как правило, его прерывал звонок, а на следующий день дети требовали продолжения. Можно предположить, что юный Чивер сочинял то, что сейчас именуют «сериалами» — тогда друзья прозвали его выдумки «чивериадами».
Я и сам в детстве знал одного такого феноменального вундеркинда-рассказчика. Дело было в пионерском лагере под Иваново: когда в нашей палате гасили свет, мы все с затаенным вниманием принимались слушать жуткие импровизации Генки Зильбера на тему «Синий палец». Геннадий стал талантливым художником, а мог бы пойти по линии своего родного дяди, писателя Вениамина Каверина.
Чивер и меня заворожил своими пространными ответами на мои довольно ординарные вопросы, так что я и помыслить не смел о том, чтобы его прервать, пока спустя час сам он не сообщил, что ему пора идти на встречу с советскими писателями. Из гостиницы я помчался домой, спеша перенести интервью на бумагу и перевести на русский язык. Спешил я потому, что знал о приближавшемся дне выхода очередного номера, в который намеревался поместить свой «скуп» — так американцы называют журналистскую удачу. Уже назавтра я принес в редакцию текст очерка, довольный своей, приобретенной на Московском радио, оперативностью. Замечу, что, перейдя в журнал, я обнаружил, что там ценятся совсем другие качества журналиста: стиль, оригинальность, броские заголовки, а также умение отлавливать назойливые опечатки. При всем том я нисколько не сомневался в успехе — такой чести, как интервью с первым писателем Америки, «Ровесник» не удостаивался уже давно.
Фактически всем творческим процессом в журнале руководил тогда Игорь Горелов, еще молодой, способный журналист-международник, увы, как и многие его коллеги, имевший слабость к спиртному. Порядки в журнале были весьма вольные: находился он в центре Москвы, в маленьком особнячке близ Патриарших прудов, куда запросто забредало немало богемных типов, молодых авторов, таких, например, как ныне прославленные поэт Евгений Рейн и музыкальный критик Артемий Троицкий, а также приятели Горелова. Выпивали нередко после работы, а иногда и во время оной. После выпивки Игорь, в общем-то добрый, покладистый малый, делался раздражительным и непредсказуемым. Видимо, мне не повезло, и «Чивера» я принес в один из таких неудачных моментов.
Итак, спустя час я вошёл по вызову в кабинет Горелова. Он встретил меня мрачно и, к моему изумлению, стал громить текст очерка:
— Твой Чивер мне показался весьма противным типом — чересчур благополучным и довольным собой. Вот ты называешь его великим писателем, чуть ли не вторым Чеховым, а я в это не верю, не верю, хоть и не читал его. Великие писатели — страдальцы, их жизнь всегда трагична. Возьми Достоевского или Хемингуэя, который вообще покончил с собой. Они были людьми ранимыми, а твой Чивер какой-то толстокожий. И, судя по твоему тексту, никаких у него нет конфликтов, никаких там катастроф или потрясений в жизни — богат, счастлив — и точка. Ну да, ты пишешь, что его выгнали из школы за курение, так как в том городке Новой Англии царили протестантские нравы. Но он только обрадовался и, сбежав из дома, приехал в Нью-Йорк, чтобы продать свой первый рассказ как раз о том, как его выгоняли из школы. И его тут же напечатали, да еще в солидном журнале. Единственно, что его расстраивало, как я понял из твоего текста, это то, что до 40 лет он писал только рассказы, а на роман у него не хватало духа. Зато потом стал выдавать один роман за другим. Да и в личной жизни никаких у него проблем. Ты пишешь, что элегантная жена его — известная поэтесса, а дочь — многообещающий прозаик. Как-то приторно все, аж плюнуть хочется...
И Горелов в самом деле сплюнул в пепельницу, где уже лежала горка окурков. Я же вышел из его кабинета как оплеванный, ругаясь про себя последними словами.
Горелов не поставил мой очерк в номер, а потом, занятый рутиной журнала, позабыл о нем. Мне же очень не хотелось переделывать очерк, высасывая из пальца какие-то конфликты, и я отложил «Чивера» в долгий ящик. А спустя полгода я вообще ушел из журнала, чтобы не навредить тому же Горелову, ибо намеревался подать заявление в ОВИР.
Уже будучи в подаче, я неожиданно узнал, что Горелов-то оказался прав, а мое представление о Чивере как о благополучном человеке было ложным. Оказавшись в отказе, я утешался, слушая по вечерам «Голос Америки». И вот меня совершенно сразило интервью с Джоном Апдайком — его горестный рассказ о поездке в Оссининг, штат Нью-Йорк, к бывшему своему ментору Джону Чиверу, кто в молодости был для него идеалом, предметом восхищения и подражания. Апдайк застал Чивера в состоянии полной прострации: 63-летний писатель с трудом двигался, отягчённый наркотиками и виски. Жена от него ушла — причин к их разводу было немало: сверх и помимо запойного алкоголизма и нервных срывов, муж изменял ей с мужчинами, ибо был скрытым гомосексуалистом. Друзья его сторонились, сознательно избегали, что называется, поставили на нем крест.
Правда, один приятель попытался как-то раз помочь опустившемуся писателю: предложил приходить в ближайшую тюрьму, где работал, читать заключенным свои рассказы в порядке развлечения и, может быть, заинтересовать их литературой. О тюрьме в Оссининге, в двух милях от которой находился особняк Чивера, стоит сказать особо. Она одна из самых знаменитых в Америке, это пресловутый Синг-Синг, где впервые внедрили казнь на электрическом стуле, на котором закончили свои дни немало убийц. Именно этой тюрьме с ее электрическим стулом посвятили целую главу в «Одноэтажной Америке» Ильф и Петров.
Уже в Америке я съездил в Оссининг взглянуть на тюрьму, а заодно побродить по живописному берегу Гудзона — насладиться видом цветущих садов, так прекрасно описанных в рассказах Джона Чивера. Читая его, я, как выяснилось, довольно точно представлял их себе до того, как увидел воочию. В интервью одному французскому журналисту Чивер приоткрыл секреты своего мастерства: «Страница хорошей прозы, — сказал он, — это когда вы слышите, как идет дождь. Страница хорошей прозы — это когда до вас доносится шум битвы...». Недаром его стиль и описания природы высоко ценили такие, казалось бы, ни в чем не схожие писатели, как Хемингуэй и Набоков.
Так вот, в этой тюрьме Чивер бесплатно, на общественных началах, взялся рассказывать преступникам о литературе, в частности, о знаменитых персонажах: Раскольникове, Катюше Масловой, Жане Вальжане, графе Монтекристо, томившихся в тюрьмах, как и его слушатели. Его рассказы, говорят, пользовались большим успехом у заключенных, а с одним из них он крепко подружился. Точнее даже не подружился, а просто влюбился в него. Под влиянием этого нового чувства он возвратился к письменному столу и стал писать новый роман, прототипом героя которого сделал того молодого и обаятельного преступника. Протагонист — Иезекиль Фаррагат совершил страшное преступление: убил родного брата. В тюрьме он сдружился с человеком высокой духовности, под чьим влиянием постепенно изменилось его миропонимание. Это роман о вере в воскресение души, о новом рождении человека, обреченного на вечную каторгу.
Роман под названием «Falconer», в переводе — «Сокольничий», стал бестселлером в 1977 году, этот успех окрылил его, и он, как и его герой, возродился к жизни. Огромным волевым усилием Чивер перестал пить, бросил наркотики, прошёл длительный курс лечения в клинике, начал заниматься гимнастикой, благо в молодости он был хорошим спортсменом. В конце концов, к нему возвратилась жена, и в качестве нового «медового месяца» он решил совершить с ней и с дочерью путешествие по Европе, посещая те страны, где были изданы в переводе его произведения. Вот тогда-то, в апогее вновь обретенного равновесия, он и заехал в Россию.
С тех пор минуло больше 35 лет. Джона Чивера постепенно стали забывать, поскольку эпоха у нас теперь совсем иная.
Полностью статья опубликована в бумажной версии журнала. Информация о подписке в разделе «Подписка»
Добавить комментарий