Пётр и начальник енисейской геологической партии Смагин шли по тайге от Красноярска двенадцать часов, и, когда увидели огромный костёр посреди палаток, обрадовались как спасённые утопленники. В степенном собрании вокруг костра расселись работяги и пекли картошку.
«Вот, - начал Смагин приветственную речь, - привёл новобранца. Зовут Петром. Студент из Санкт-Петербурга, журналист в будущем. Не обижать, угостить картошкой, помочь устроиться в пустой палатке.»
«Та-ак, - сказал рабочий, обозначившийся в дальнейшем как Володька, поднялся и потянулся. – Никто здесь никого не обижает, но почитать старших правило обязательное.»
Пётр, застенчивый по натуре, понял предупреждение, сообразил, что разговаривает с бывшим зэком, и принял протянутую ему обугленную картошину, вежливо поблагодарив. Остальные зашевелились и по очереди назвали свои имена.
Смагин сказал: «Пойдём, я тебя с кухаркой Галей познакомлю. Она тебе выдаст миску супу с рябчиками, спальный мешок и энцифалитный костюм. Подъём завтра в шесть утра.»
Пётр обрадовался возможности отойти от костра с хмурыми зэками, съел суп, нырнул в мешок и заснул немедленно.
Утро было пасмурное. Смагин разбудил Петра в шесть часов. Все уже пили чай у костра, и Володька сказал укоризненно: «Опаздываешь.» Пётр извинился и с удовольствием потянул горячий чай из чёрной кружки.
Смагин сказал: «Сегодня ты пойдёшь со мной. Когда научишься измерять радиацию, будешь ходить с другими.» Пётр обрадовался – Смагина он не опасался.
Ему выдали радиометр: аппарат, фиксирующий объём радиации должен был висеть у него на груди, журнал для записей результатов и авторучку. Смагин взял гильзу и лопатку для неё. Он послушно шёл за Смагиным, делающим дырочки для гильзы, и ждал, когда стрелка радиометра затанцует на недозволенной цифре. В этом месте Смагин делал зарубку на ближайшем дереве и отметку на карте. И так весь день, вверх и вниз по сопкам, прокладывался маршрут для розыска урановой руды.
Становилось жарко. Костюм плотно облегал, бросало в пот. Возвращались ночью. Использовались зарубки в обратном порядке. Суп казался божественным, а чай нектаром. Смагин похвалил Петра, и он свалился в спальный мешок и вырубился до самого утра. Дневник журналиста остался нетронутым.
Работяги не слишком жаловали Петра за то, что он держался от них подальше и не выказывал никакого почтения. Он прилип к Смагину – и всё тут. От него он узнавал всё, что было профессионально для его заметок в журналистской экипировке.
Но недовольство это переходило в неприязнь. Никола, один из зэков, приближенный Володьки, спросил как-то раз Петра: «Чем гордишься? Чего людей чураешься?»
Пётр растерялся: «Ничем. Просто работаю как все.»
«А не надо как все, - учили его зэки, - тут надо с почтением. Сходил бы с кем-нибудь в тайгу в выходной, рябчиков пострелял. Жрать нечего, сам знаешь.»
Услышав это, Смагин насторожился: «Держи ухо востро. Они тебя подчинить хотят, чтобы был на побегушках, за младшего. Отнекивайся как можешь, только вежливо. Скоро конец сезона, возвращаемся в Красноярск. Потяни как можешь.»
«Почему же? – не согласился Пётр. –Завтра выходной, завтра и пойду, раз на меня наказание наложили. Только я их ничем не обижал, пусть удостоверятся. Может, я вообще не общительный. А чифирь сварить вполне готов, только я не умею. Ну как мне им объяснить, что я их уважаю?»
«Так и скажи: - братва, я к вам со всем почтением», - сказал Смагин без особой уверенности.
На следующий день Пётр взял патронташ, надел его вокруг пояса, потом двустволку за плечо, нож в карман куртки и ушел в тайгу, никому ничего не сказав кроме Смагина. Работяги возмутились: «Гордец. Ну мы тебя проучим. Фингал ты свой считай заработал.»
Пётр шёл по верху сопки, вклинивающейся в залив Красноярского моря. Было похоже, что это не те места, где могут водиться рябчики. С обилием кустарника. Здесь доминировал камень. Может повезёт и встретится утка? Здесь был медвежий угол. И Смагин его предупреждал еще раньше: «Медведь не тронет, если ты его не тронешь.»
Пётр шёл четвёртый час. Ни зверей, ни людей, ни птиц. Вскрыл банку консервов, выделенную Галиной, прилёг на кочку и заснул. Неделя была тяжёлой.
Пётр проснулся, когда тайга встречала сумерки. Как лёгкий занавес перед глазами. Ружьё лежало рядом отсыревшее от ночной росы. Он попробовал выстрелить, дать о себе знать, но получил осечку. Второй раз – то же самое. Он забросил ружьё за плечи, оставил еду местным зверушкам и затрусил по медвежьей тропе обратно к лагерю.
Не тут-то было. Внезапно тайга погрузилась во тьму, тяжёлую, ощутимую. Пётр похолодел. К лагерю надо было выйти до тьмы. Паника ещё не началась, но озноб страха захватил тело бесконтрольно. Останавливаться было нельзя. Это ведьмино варево набирало мощь. Через какое-то время не видно будет собственных пальцев. В бессилии Пётр присел на поваленное длинное дерево. И вот тут началось нечто для него страшное. Пётр услышал тяжёлые, слишком тяжёлые, чтобы быть человеческими, шаги. В этом медвежьем краю это мог быть только медведь. Он слышал, как этот кто-то присел на другой конец поваленного ствола дерева и тяжко вздохнул. Пётр вскочил и, забыв где он и куда он шёл, бросился бежать в темноту.
В следующий момент его волокло собственным весом вниз по обрыву каменного каньона. Пересекающее спину ружьё било дулом по затылку. Он скользил на груди и животе, раздираемый болью. И только на дне этой каменной расщелины опознал ужас того, что случилось.
Пётр не знал, сколько времени пролежал так в ручье на дне каньона, и не мог разглядеть циферблат на руке. Он пришёл в себя вероятно от холода ключевой воды, текущей в залив. Он оказался у подножия сопки, скатившись с её верха по камням и кустарнику до низу.
Кое-как он поднялся и поплыл вдоль сопки, придерживаясь одной рукой за каменную стенку. Он плыл так, пока не понял, что сопка отходит от залива. Залив остается справа, сопка слева, и впереди темень – значит, тайга. Ещё он понял, что всё-таки приближается к лагерю, и поплыл вперёд, чтобы выползти на берег. Где-то здесь – прямая дорога к лагерю от залива.
Пётр вылил воду из кроссовок и еле-еле натянул их обратно – ни зги. Вперед пришлось ползти от одного лесного завала до другого, огибая их наощупь то с одной стороны, то с другой. Пётр напоминал маленького беспомощного шимпанзе в джунглях.
Беда пришла через пару часов, по его ощущению времени. Он вдруг ухнул в болото. Пётр вспомнил рассказ конюха Сашки: «Да я отседова коней каждое утро вытягиваю. Гиблое место».
Это ‘гиблое место’ покрыло Петра до плеч. Наощупь он ухватился за какую-то кочку с травой поверху. Подтянулся и вытащил себя по живот, чтобы тут же провалиться вместе с ней обратно под давлением своего веса. В ужасе он забил руками и ногами и заорал в предполагаемое небо. Во всяком случае, в ту вязкую чёрную массу, которая находилась над головой: «на по-мощь!», с добавлением матершины. Никогда Пётр так не ругался матерно, как погружаясь всё глубже в эту ловушку с тяжестью на ногах.
Как мириады лягушачьих лап били бучу вокруг него, так Пётр бил ладонями по воде, цепляясь и вытаскивая себя за кочки, тут же тонущие под его весом.
Какой-то инстинкт правильного направления всё же двигал Петром, потому что он вдруг, себе не веря, почувствовал твердь под ногами. И как раз в этот момент в небо вонзилась первая ракета, пущенная из лагеря на помощь. Пётр чётко увидел береговую линию болота, рванулся туда и тут же утоп вместе с очередной кочкой. Но ухватился за следующую, всё ближе к суше. В свете ракеты тайга распахнула для него свои челюсти и тут же сомкнулась обратно вокруг в мёртвой хватке и полной тьме. Но Пётр помнил зрительно, куда он должен был пробиваться.
Взлетела вторая ракета! Его искали! Ай да работяги. Пётр, словно как увидел их, окруживших костёр, пуляющих в небо ракетами.
С кочки на кочку он дотащил себя до берега болота и, к восторгу своему, увидел эту древнюю дорогу, ведущую от залива к лагерю. И помчался по ней в безумной радости и надежде. И эта ракета погасла, но он стоял на месте, чтобы в темноте не сбиться с пути.
Пришла третья ракета, четвёртая. Он мчался как оглашенный, пока не утвердился на этой спасительной линии. Вдали был виден большим пожарищем костёр с толкущимися вокруг работягами. «Вон он! Вон он! - заорал Володька. – Посмотрите только на это чудо-юдо. Ну красавец. Тебя уже похоронили. Работяги настояли: тащи да тащи ракеты. Хорошо что раньше полуночи начали. Не как по уставу».
Из своей палатки выскочил Смагин: «Почему не стрелял? Мы что тут, ясновидящие?»
«Ружьё отсырело»,- пробубнил Пётр, смущённый вниманием.
«Ребята!, заорал опять Володька, - Вари чифирь! Праздновать будем. Ну надо же. С того света явление! Вы на него только посмотрите.»
«Спасибо, ребята,- осипшим голосом простонал Пётр. – Вы меня спасли.»
«Ну ладно, чего там. – заворчали мужики. – Дело ясное. Но должен, значит, получи. Кто фингал будет ставить?»
Так Пётр обзавёлся ещё и фингалом под глазом. Где-то в крутой лагерной тьме.
Смагин, увидев как его разрисовали, сказал: «Я тебя предупреждал. Будь осторожен. Не бродяжничай без дела».
Пётр хохотнул в кулачок и обнял Смагина.
Через неделю лагерь снялся и ушёл в Красноярск.
Добавить комментарий