Его звали Мин, он убирал офисы в компании, где я работал давным-давно. Это был пожилой мужчина невысокого роста с большой, почти идеально шарообразной, наголо бритой головой. Он был похож на тибетского монаха, как я себе их представлял. Я хорошо помню полуулыбку, никогда не уходящую с его лица, и постоянное то ли бормотание, то ли еле слышный напев, сопровождавший его ежевечернюю медленную и тщательную работу с пылесосом или шваброй в руках.
Мин приходил где-то в шесть, когда все уже расходились по домам. Иногда, если он появлялся чуть раньше или задерживался я, мы приветствовали друг друга, и я на бегу желал ему доброго вечера, не задумываясь о том, как он его проведет, убирая за нами нашу ежедневную инженерную грязь.
Однажды, в системе, над которой я работал, что-то не заладилось, и мне пришлось остаться позже обычного. Я сидел в одиночестве за своим столом в довольно просторной комнате, которую делил с еще пятью друзьями по инженерному счастью, и, глядя в ненавистную схему, пытался понять, в чем проблема, которая заставляет меня так бездарно проводить бесценный вечер.
Мин остановился на пороге с пылесосом и молчал, улыбаясь по своему обыкновению, что я истолковал как вопрос, когда он сможет приняться за эту комнату. Я быстро собрал со стола все, что было нужно и пошел продолжать свои мучения в другом помещении. Выходя, я буркнул через плечо, что-то вроде сожаления, что офис, где я сидел, большой и много ему тут работы.
- Ну, не очень-то большой, у меня во Вьетнаме побольше был, - Мин сказал это тихо, как бы между прочим, но с горькой иронией, как мне показалось.
Я остановился и с любопытством спросил:
- А что вы делали во Вьетнаме?
- Я дантистом был. Много работал, очень много, часто без выходных приходилось… У людей же везде зубы болят, город немаленький, а врачей хороших нет. Ну вот я и разросся, или приподнялся, как теперь говорят, самая большая клиника в городе была.
- Ну а потом? – спросил я, будто не зная, что там творилось в известное время. Я уже, было, собрался извиняться за глупый вопрос, но Мин улыбнулся и, присев на стул, начал свой рассказ.
Родителям Мина повезло – их взял к себе в поместье генерал, член французской колониальной администрации. Мать Мина готовила, убирала и ухаживала за детьми генерала, а отец был садовником. Мина дома оставить было не с кем, и матери разрешали брать его с собой на работу. Он очень подружился с детьми генерала, и его обожала генеральская жена – иногда она даже поддавалась на уговоры своих детей и оставляла Мина ночевать у них. Мин быстро заговорил по-французски, и, когда пришло время идти в школу, генерал неожиданно предложил устроить Мина во французскую школу, куда ходили только дети колониальных чиновников и местной вьетнамской знати, лояльной французскому режиму.
Школу Мин закончил с отличием, и генерал с женой убедили его родителей послать их способного мальчика учиться во Францию. Генерал все устроил, используя свои обширные связи, взяв на себя расходы. В Париже Мин прожил десять лет, о которых говорил как о лучших в своей жизни. Однако он вернулся домой - родители старели, а он был у них один. Французов к тому времени из Вьетнама прогнали. Мин сумел открыть клинику и сносно ее оборудовать, стал много и успешно работать.
Когда победители с севера вошли в город неподалеку от Сайгона, где Мин жил с женой и двумя детьми, первым делом они принялись за людей образованных и, прежде всего, за тех, кто учился в странах, им неугодных. Мина вывели из дома, посадили на землю и привязали к пальме. Солдаты по очереди подходили к Мину и мочились ему на голову. Человек двадцать. Последний, вероятно командир, закончив дело, ударил Мина прикладом в рот. «Вставишь себе новые зубы – ты же у нас дантист», - сказал командир, и все дружно засмеялись. Жена и дети Мина, которых, к счастью, не тронули, наблюдали это из окна. Они тихо плакали.
С тех пор Мин стал брить голову. Каждый день, а то чуть волосы отрастут – запах мерещится, так объяснил. Ну, а зубы, сказал, уже в Америке вставил.
Люди кругом говорили, что за хорошие деньги можно нанять лодку, на которой ночью переправляют в Малайзию. Дело это было рискованное, но Мин решил твердо, что он во Вьетнаме не останется и семью вывезет, во что бы то ни стало. Деньги у него были - когда американцы ушли и с севера начали наступать, стало ясно, что Сайгон не продержится долго, и Мин забрал все деньги из банка. За лодку запросили невероятную сумму - половину вперед, остальное уже в Малайзии. До моря шли всю ночь, дочку, которой было всего три, Мин нес на руках. Лодка в ту ночь не появилась.
Второй раз Мин предложил цену повыше, но всё в конце, никакого задатка. Опять шли ночью. На этот раз лодка пришла, они добрались до Малайзии, а дальше всё пошло по известной схеме - и их семья оказалась в Америке.
Мин сделал паузу, будто пытаясь что-то вспомнить, и продолжал. Жаль, конечно, что не получилось в Канаду попасть – там ведь полстраны по-французски говорит, смог бы, наверное, опять дантистом… Но выбирать не приходилось. Английского он не знал, пока выучишь, чтобы экзамен сдать… а было ему уже немало лет, какой там… Надо было работать, много чего перепробовал, вот теперь к старости уборщиком. Но это не важно, говорил он с улыбкой, главное в жизни сделано – так и сказал.
С того дня я стал называть Мина Доктор Трэн, осведомившись о его фамилии.
У нас завязалось что-то вроде забавной дружбы, несмотря на большую разницу в возрасте и очень разную жизнь до встречи. Я стал задерживаться на работе, ждал, когда появится Доктор Трэн и я опять буду слушать его истории. Про Вьетнам до войны, про Париж, про его семью. А часто он расспрашивал меня о жизни в России, слушал, качал головой и грустно улыбался. Он удивлял меня неожиданными вопросами: однажды вдруг спросил, люблю ли я Чехова, и добавил, опять с улыбкой, что это его любимый писатель и зорче его никто жизнь не видел.
Однажды он заметил шахматную доску у меня на полке – я иногда играл в обеденный перерыв. Он предложил сыграть, и после первых десяти ходов я сдался, и больше мы не играли.
В день своего рождения я принес бутылку французского вина, довольно дорогого, подаренного мне другом. Доктор Трэн сказал, что это его любимое еще со времен жизни во Франции. Я обрадовался этому, как радуется ребенок, видя, что угодил родителям. В этот вечер мы просидели дольше обычного, Доктор Трэн пел мне свои любимые французские песни, пел дивно. Просил меня что-нибудь спеть, но я не стал. Спохватившись, что поздно, а убрана едва ли половина, я стал помогать ему, чтобы он вернулся домой в приличное время. Он возражал, но потом благодарно улыбался.
Свою проблему на работе я в конце концов расколол, и меня послали в командировку к заказчику сделать изменения и протестировать все на месте. Получилось дольше, чем все ожидали, но всё заработало, и я вернулся. Моя компания находилась по пути домой из аэропорта, и я решил заехать – был седьмой час, знал, что застану Доктора Трэна.
Офисы убирала маленькая девчушка, почти ребенок. Увидев меня, она выключила пылесос, чуть ли не выше ее ростом, и приветливо улыбнулась. Я спросил, где Доктор Трэн.
Улыбка ушла с ее лица, и глаза тут же потяжелели от слёз.
- Дедушка умер на прошлой неделе. Инфаркт. Теперь я пока за него у вас убирать буду. Мы его так любили, и он нас. Он был замечательный, наш дедушка.
Я стоял молча, не зная, что и как сказать.
- А вы случайно не …? – она назвала моё имя. Я кивнул: да.
– Он очень смешно рассказывал, как вы с ним выпивали и песни пели. Привет передавал…как раз за день…
Она резко отвернулась, включила пылесос и, толкая его перед собой, быстро пошла по коридору. Быстрее, чем это делал её дедушка.
- Поздравляю, отличная работа, - говорил начальник на следующее утро, долго тряся мне руку. – Не зря здесь вечерами просиживал – вот и результат.
Да, совсем не зря.
Вместо послесловия:
Прошло много лет. Признаться, я забыл доктора Трэна и нашу странную, недолгую дружбу. Но недавно я вспомнил его слова о том, как ему было важно, что ни его дети, ни внуки никогда не столкнутся с тем, с чем пришлось ему. Вспомнил, когда наши патриоты, утомлённые пандемией и вдохновлённые безответственной риторикой своих кумиров, стали унижать и избивать людей с азиатской внешностью.
Наверное, зло не в каждом человеке, но в каждом народе – это уж точно, невзирая на его историю с географией, и примеров тому предостаточно в совсем недавнем прошлом и настоящем. И неважно, под каким флагом и с какими лозунгами мучают и убивают - важно то, что для удовольствия.
Звери этого не делают.
Добавить комментарий