Вернисаж молодых художников. Подающих (как элегантно щебечут), но не продающих. Мы с Риммой чопорно напрягли грудь и вслушиваемся в небрежные реплики маститых. Вообще-то я здесь ради нее, вот этой красавицы! Должна сказать несколько слов о сути культуры, неосимволизме и привязать их к ее полотнам. Матроны города, подчеркивая возраст количеством презренного металла, и их утяжеленные опытом спутники с видом знатоков готовы прожевать любую живопись, только бы не казаться профанами. Все делают вид, что рассматривают картины, но на самом деле ждут мэра. Зевают телеоператоры, остроты журналистов падают на паркет и разбиваются вдребезги, снуют вблизи своих творений «подающие», потеют в стянутых одеждах-оковах.
Оживление в фойе, появление плечистых личностей между посетителями. Вот и сам! Элегантным крейсером он рассекает публику налево-направо-налево. Мэр с гагаринской улыбкой на ярких губах и деловой расторопностью открывает вернисаж.
Все о художниках позабыли и жмутся ближе к нему, чтобы попасть в культурную хронику города. Римма рванулась от меня. Вот жена барана! Она что-то щебечет мэру и подводит его как бы ко мне, но к своим пейзажам. Они, оказывается, через каких-то знакомых знакомы, и Римма выпрыгивает из облегающего платья, чтобы произвести впечатление на неоднократно женатого мэра, и так виляет бедрами, что ткань вот-вот прорвется в интимных местах! Я ее коварные замыслы пытаюсь остановить серьезностью взгляда: явный «передозняк» кокетства! Но оптимист пессимисту не товарищ! Вернисаж протекает под музыку Антонио Вивальди «Времена года», впрочем, мало кто об этом догадывается под неусыпным оком рассеянных среди публики телохранителей.
Римма сжимает мне локоть со значением: ее вульгарное кокетство удалось, и мужчина в облике мэра значительно сужается в моих глазах. Решено: мы едем в ресторацию то ли на ранний обед, то ли на поздний завтрак в автомобиле мэра вместе с директором артклуба. Мэр - английская пристойность и галантность, рассыпает житейское остроумие за каждым поворотом, и я уже начинаю себя корить за объемный сарказм к мужскому племени. Впрочем, у меня подвижное чувство самосарказма. Римма вытянула лицо и ведьменеет на глазах, ее крашеную голову посетила та же мысль, что и мою, только намного позже: влились мы в тесный кружок приближенных, скорее, ради меня, чем по ее инициативе. Все его вопросы и взоры обращены ко мне, а зрачки расширены заинтересованностью.
Набатом гудит его мобила, и встревоженный голос сообщает о чрезвычайной ситуации на площади. Мимо нас проносятся туда тени в масках, на бегу бросая с азартом булыжники из пакетов в витрины. Люди в панике и с воплями разбегаются. Продавцы палаток собирают растерзанные фрукты по мостовой и вопят от досады на хулиганов и на власти. В прорези одной маски мелькнуло осмысленное хулиганство: тень вскочила на капот джипа, пользуясь всеобщим замешательством, а потом, потоптавшись по крыше, исчезла.
Мэр извинился перед нами и со значением сказал:
- Наш обед не отменяется - он переносится!
Держится, как Илья Муромец! Во мне начало расти уважение к этому громоздкому мужчине. Не каждый революционную панику встречает с юмором.
- Срочно в мэрию! (это водителю) Куда вас подвезти?
Римма поспешила домой к больной матери и вышла на квартал раньше нас, едва кивнув мне, потом вышел директор, а мы поехали к мэрии. Это было продиктовано желанием увидеть, что же делается на главной площади. Мэр из джипа вышел у центрального входа, а меня отвезли за здание мэрии на стоянку. Моя нога споткнулась обо что-то пухлое: это был обычный объёмный конверт. Не заклеен, без всяких подписей. Скорее всего, он выпал или из папки, или из кармана мэра, когда он наклонялся, чтобы проститься. Но такой пакет мог поместиться в большо-о-ом кармане.
Первая мысль была отдать водителю, но в его волчьем лице меня насторожила алчность, и я спрятала конверт под своё пальто. Весь город за каких-то два часа был взбудоражен и превращён в оживлённый предпраздничный сумасшедший дом. Все не ходили, а бегали, не стесняясь, выплескивали на бегу друг на друга эмоции. Меня толкнули шустрые тинейджерки, пакет плюхнулся, и из него высыпались крупные купюры и какие-то бумаги. Девицы ахнули и стали мне помогать.
- Спасибо большое! – сказала я проникновенно, как Катрин Денёв с экрана, но девчата мялись и не отходили.
- Тётенька, вон сколько у вас…
- А, вы об этом! – я стала рыться в своей сумке. – А эти деньги не мои!
- Все жадные так говорят: не мои!
Меня обдало чувство горячего качественного стыда, и я протянула им десятку.
- Вот вам на мороженое! А деньги, действительно, государственные!
- Да на ром-колу, тётя!
Они убежали, а я скифской каменной бабой застыла у стен мэрии. Столько денег я не видела! Столько! В ушах звучал вкрадчивый баритон мэра. В глаза ещё плескала его улыбка на неприлично ярких губах. Чем интеллигентнее человек, тем чаще его терзает вопрос: «Что делать?» Какая статистика подсчитывала, сколько судеб поломали, казалось бы, счастливые находки? Не находить бы мне этот конверт – не морочить голову! Не ведать и не знать, что там такое прячется! Где ты, моя прежняя безмятежность? Вдруг будто копытом Пегас ударил в лоб: а что если одну (единую!) купюру взять на исполнения желаемого! «Если от многого берут немножко, это не кража, а дележка!» Одну среди тысяч других. Это моя месячная зарплата. Проклятое искушение…Меня бросило в жар от стыда, я решительно направилась к охране мэра, обзывая себя жадной дурой и женой барана.
Ну, конечно же, меня к его телу не допустили! Я только потопталась на пороге у шикарных дверей…Хотите видеть – пишите, через недели две вас вызовут! Какой звонок, девушка? Вы понимаете, что творится? В общем, началась вторая серия искушения.
На площади тысячи глоток самозабвенно кричали: «Гэть! Гэть!» и для разнообразия «Ганьба! Ганьба!» Я с трудом протиснулась вперед и увидела настоящий самолет, на котором народ хотел отправить избранного ими же президента в Америку, но, судя по лицам, и еще куда подальше. Тут же находился чемодан, в который сбрасывали деньги – мелкие купюры - ему на авиабилет. Задорный парень, этакий неореволюционер, бегал перед публикой и кричал в рупор:
- Не хватает на авиабилет! Скинемся, любы друзи!
Он подставил раззявленный темно-коричневый рот облезлого чемодана и с собачьей преданностью смотрел в руки, я бросила туда пять гривен, не понимая еще, правильно ли делаю, отправляя родного президента за бугор.
- Негодного отправим за границу, а дальше-то что?
- Ха, нового изберем! – оптимизм начинающего афериста так и бурлил в нем.
- Если новый окажется негодным? – Я была рада отпрянуть от своих внутренних распрей хоть на полчаса.
- Новому надо дать порулить, иначе, как проверить его годность!
Президент и меня, и этого горластого парнишку, и ту тетеньку в заношенном пальто, то есть, весь живой народ, почему-то не любил. Он любил мёртвый народ – всех тех, кто когда-то давно отстрадал, отлюбил, отвоевал в лесах с Советами и жил в прошлом тысячелетии. Было такое подозрение, что он тот народ боготворит: ставит ему памятники, награждает званием героев, и постоянно о нём говорит. Чтобы заслужить любовь нашего президента, надо стать мёртвыми, возможно, тогда он о нас подумает!
Время от времени толпа редела, бегали за пивом и сигаретами, чтобы пополнить запас азарта, и с новыми силами скандировать. За толпой скучали у машин плечистые тени. С приклеенной невозмутимостью манекенов на лицах. Понятно, что спонсоры, а они должны быть уверены в громкости глоток тех, кого покупают.
- Злодеи! Воры! Верните наши деньги! Нет доверия…
На импровизированную сцену поднимались Цицероны местного пошива, сменяя друг друга с королевской вежливостью. По толпе начали шнырять подозрительные тени. Я перевесила свою сумку с пакетом себе на живот, и прижала обеими руками, как порядочная мамаша- кенгуруша.
Каких только партий здесь не было! Неокоммунисты и троцкисты-мозахисты, националисты и радикалисты. Пестрота цветов давила на глаза: зеленые и не вполне позеленевшие, оранжевые и темно-побуревшие, голубые и неопределенно фиолетовые. Цвета разные, кредо разные. Но цель единая и большая – власть. Она так всех привлекала, как объёмная грудь женщины. Люди изголодались по действиям после зимнего стопора и напрасно искали в стадности мощь и поддержку. В единый рев они сливали свои обиды, фобии и страхи быть не услышанными. В общем, коллективный тренинг от психоза.
Я прошла через окружение постовых в ближайшее кофе. Противный гном во мне кривлялся и хихикал, как блудливый шакал.
- Он и не помнит, где потерял конверт и когда!
Я вытащила крупную купюру с чуть примятым уголком и переложила в сумку. – Вот и хорошо! Ты полгода не могла купить в салоне ту картину в постельных тонах вечернего очарования. Что-то в духе раннего Шагала.
Алчный гномик потирал противные ручонки так громко, что слышался треск. Уцепившись за мое молчание, он продолжал:
- Залив, замок с тайнами, летающий над ним дикий сад с фавнами, считай, уже висит у тебя в спальне!
- Заткнись, злобная плесень! – парировала я. – Взять чужое – гнусно и подло!
Я почувствовала, как во мне рушится веками воздвигаемое всем моим родом благородство, падает с пьедестала и рассыпается мелкой крошкой к ногам. С омерзением к себе я вновь переложила купюру на место. Вздохнула! Вот так-то лучше! Если чужого взять немножко, это грабеж, а не дележка!
В кафе не было слышно криков и было малолюдно. Обдумывая ситуацию, потягивала горячий кофе.
Навстречу (какое чудо!) улыбка мэра на ярких губах. Возможно, он запросто зашел в кафе, оставив за углом стражей. Широкий демократичный жест до умопомрачения! Не думала, что он способен быть проще. Математик из Кембриджа Литлвуд, может, правильно подсчитал, что чудо происходит в жизни каждого раз в месяц! А мы тупоголово принимаем его за случайность! Вот оно - моё чудо! Мэр подходит ко мне, извиняется ещё раз и заказывает кофе по-турецки. Мы беседуем о чём-том, избегая говорить о политике, и я протягиваю ему с поспешностью пухлый пакет.
- Смотрела? – он углубляет в меня взгляд-скальпель.
Кому понравится, что его бумаги и деньги валялись под ногами, я смело опускаю подробности:
- Вы обронили, я подняла! Не до того было, чтоб читать.
Вижу по плутовской физиономии, что ему хочется мне верить, но сдерживает чиновничья приверженность к недоверию. Он протягивает хрустящую купюру – месячная моя зарплата. Это же надо ту же бумажку! С чуть примятым уголком…
- Бери, заслужила!
- Ганьба! Ганьба! – зычно кричала толпа, их голоса просочились и на эту тихую улицу.
Смодулированная мной ситуация исчезла.
Звоню через справочную, чтобы узнать телефон в его кабинете. Таких телефонов они не дают.
Народ прав: надо решительно действовать! Я подхожу уже со двора к охранникам мэрии (они должны были увидеть меня, как выходила из его джипа), мельком показываю уголок удостоверения и с развязно независимым видом внушительно говорю:
- Ввиду чрезвычайной ситуации пакет для мэра! Лично в руки! – опережая отказ, чеканю каждый слог.
Меня проводят по красным ковровым дорожкам (красная власть ушла в космос, а пристрастия остались!) в приёмную, где мой слегка угнетённый облик рассматривает, взвешивая социальный статус, один комод в костюме от Воронина. Крошечные глазки выискивают во мне пылинки антисоциальности. Появляется мэр без улыбки, но с секретаршей. Он делает вид, что видит меня впервые. Что ж, очень разумно!
- Вы обронили!
Я кладу на стол пухлый пакет и отступаю на шаг назад. Мэр белеет, потом красные полосы перебегают через его лицо.
- Раздеть! Клара Артуровна, позаботьтесь!
- Как это раздеть! – я отступила к стене, показывая всем видом, что буду защищаться.
А из всего арсенала оружия - пилочка для ногтей! На какие грязные задворки приводит благородство!
- Обыск займет пятнадцать минут! Будете сопротивляться, оформим задержание с важными государственными документами на пять суток…
Боясь найти презрение в моих глазах, он избегает смотреть в лицо, смотрит на свои швейцарские часы под безупречно белой манжетой, давая понять, что время не ждет. Клара указывает на боковую дверь, они поняли по моему стекающему вниз оптимизму, что я надломлена и не хочу пять суток доказывать, что я не овца, овца – не я. Клара старательно роется в моих одеждах, прощупывая швы. Унижение топчется внутри, бешено вихрится влажными клейкими частицами, пока не превращает меня в раздавленного на асфальте зверька. Он дёргает лапками, но смерть в его зрачок ещё не внесла стылость. С высшим образованием, с умными статьями и гуманистической позицией патриотки - я всего лишь вдавленный в землю зверёк!
- Можете одеваться!
Когда уходила Клара, я за столом увидела его: склонился над бумагами. Памятник сосредоточенности! Мне надо что-то делать. Опять этот идиотский вопрос! Славянская натура без него просто не может. Интересно, сколько раз в час задает его себе американец? Что делать? Выстрелить из пилочки? Плюнуть? Тоже неплохо, но с последствиями. Без последствий ничего в этом кабинете не будет! Кроме…
Я толкаю дверь, и весь ворох своей одежды кладу перед ним на стол. Комод хихикнул в амбарный кулак.
- Выйди и никого не пускай! – это к нему.
Мэр начал нервничать и поддёргивать манжеты, а Клара Артуровна потянулась к моему кружевному бюстгальтеру, лежащему сверху.
- Помогать не надо, Клара! Справлюсь сама.
Она открыла фиалковый рот и вскрикнула. А я спокойно стала влезать в трусики, потом в колготки. Немного комплексовала, конечно, что фигура за зимние месяцы отяжелела, зато грудь на два размера поправилась! Что за дурацкая зависимость: как только худею сама – худеет грудь! Нет, чтобы остаться прежней! В углу работал телевизор, так что мэр косил глаза на экран, то есть сам на себя: он ронял в публику золотые правильные слова на открытии вернисажа. А я безмятежно застёгивала бюстгальтер, не обращая внимания на куриное кудахтанье Клары: «Куд-куда катимся? Ку-куда?» Ее угодливое нутро не выдержало, и она снова протянула накрашенные ядовитые коготки к моей одежде.
- Вы снова будете осматривать? Мне раздеться? (ее рука задрожала и одёрнулась). Дайте одеться! Если нет, то могу уйти отсюда и в таком виде!
Мэр досадливо поморщился, конечно, он был шокирован моей выходкой, но ничего вразумительного не вползало ему в голову, и он принял самое умное решение: выжидать, пока я оденусь. С экрана зазвучал мой голос:
- Культура и искусство идут в ногу, и чем больше власть города будет поддерживать молодые таланты…
Я оделась. На столе лежала моя сумка, осталось сделать одно движение и уйти. Раздавленный зверек задышал. Пусть он не заставил кого-то страдать, но разволноваться заставил. Мэр с ложным задором поднялся и усиленно делал вид, что ничего страшного не произошло. Но я видела, как облегчение коснулось уголка ярких губ. Из-за его плеча выглядывало недоумение Клары. Я отметила, что он извиняться не будет, но ошиблась. Возможно, мой экранный облик подтолкнул его к такому шагу. Он достал из дорогого портмоне (шикарная кожа казненного крокодила) все ту же злосчастную купюру с чуть согнутым уголком и протянул мне.
- Благодарю вас! Вы важные бумаги доставили в целости.
(Он с внушением глянул только теперь в мои глаза). Вы заслужили небольшую премию…
Он был не только разумен, но и умен. Сразу смекнул, что я не потянусь за деньгами, поэтому открыл мою сумочку и бережно вложил туда бумажку. Но я не протягивала руку за сумкой. Я понимала, что там скопились насущные атрибуты моего существования: документы, ключи, останки зарплаты, записная книжка, любимая помада. Но я не хотела ее брать, проклятую, с этими деньгами! Но даже самая гениальная пауза не может продолжаться вечно. Он вышел из-за стола, повесил мне сумку на плечо и, непринужденно прощаясь, провёл до дверей, которые сторожил комод с прорезями вместо глаз. Вероятно, за моей спиной мэр сделал ему немое внушение, и когда я оглянулась, никакого оттенка скабрезности не наблюдала на отшлифованном сытостью лице.
- Отвезите (он назвал меня официально) домой!
- Не надо!
Я шла по красному ковру, дробилась в зеркалах и ни о чём не хотела думать.
Толпа на площади заметно поредела и не так азартно кричала. Чемодан висел на столбе высоко, чтоб никто не мог им воспользоваться, кроме президента, а вокруг самолета бегали дети. Президент наш так и не улетел, видно, не хватило денег на авиабилет. Я шла по аллее Героев вниз к Десне и думала, что на эти деньги не могу купить свою мечту – картину с заливом и замком. Я не вредничаю, просто не могу! Тут меня прошиб электрический разряд от одной мысли: да ведь у Риммы мать больна! Набираю её номер.
Добавить комментарий